Пунин, Николай Николаевич

Пунин, Николай Николаевич
Тюремная фотография Пунина, 1950
Место рождения:	Гельсингфорс, дер. Тюсьба Великое княжество Финляндское, Российская империя
Место смерти:	Абезьский лагерь, Коми АССР, СССР
Род деятельности:	искусствовед, прозаик, профессор
Годы творчества:	1914—1950
Направление:	история искусств, критика
Жанр:	филология

Николай Николаевич Пунин (1888—1953) — историк искусства, художественный критик.

Биография

Родился в Гельсингфорсе (Хельсинки) в 1888 году. Выпускник царскосельской гимназии 1907 года, учился у Иннокентия Анненского.

С 1913 по 1916 — сотрудник журнала «Аполлон», ради которого ему даже пришлось оставить университетскую карьеру.

В 1913-1934 годах работал в Русском музее, после революции — комиссар при Русском музее и Государственном Эрмитаже.

В 1918—1919 годах служил в ИЗО Наркомпроса.

Вместе с В. Маяковским, О. Бриком и Э. Шталбергом входит в редакционный совет газеты «Искусство коммуны» (октябрь 1918 года).

В 1927 году возглавил отделение и создал экспозицию новейших течений в искусстве Русского музея.

Заместитель директора Ленинградского Государственного Института Художественной Культуры (ГИНХУК), позже — профессор Ленинградского государственного университета и Института Живописи Скульптуры и Архитектуры Всероссийской Академии Художеств.

В 1934 году уволен из Русского музея.

Автор книг «Японская гравюра» (1915), «Андрей Рублёв» (1916), «Татлин» (1921). В 1920 году вышла книга «Современное искусство» (цикл лекций), в 1927—1928 гг. — «Новейшие течения в русском искусстве». В 1940 году вышел учебник «История западноевропейского искусства. Краткий курс» под общей редакцией Н. Н. Пунина.

Аресты и гибель

Был арестован в 1921 году по делу «Петроградской боевой организации».

В 1930-е годы Пунин был арестован, Ахматова немедленно выехала в Москву, с помощью Бориса Пастернака сумела передать прошение в Кремль, и Пунин был отпущен.

Репрессирован в 1949—1953 годах. Погиб в заключении (Абезьский лагерь). Посмертно реабилитирован.

Семья

• Первый брак (с 1917 года) — Анна Евгеньевна Аренс. Дочь — Ирина Николаевна Пунина ( 1921 - 2003), историк искусства. Внучка- Анна Генриховна Каминская, историк искусства.
• С 1923 по 1938 г. гражданской женой Пунина была — А.А. Ахматова, официально брак не был зарегистрирован. Многие стихи Ахматовой посвящены Н. Н. Пунину.
• Второй брак - Марта Андреевна Голубева, искусствовед.

Братья:

• Александр (1890—1942),
• Леонид (1892—1916),
• Лев (1897—1963).

См. также

• Импрессионизм и проблемы картины (доклад Пунина)

Литература

• Пунин Н. Н. Мир светел любовью: дневники и письма. — М., 2000.
• Пунин Н. Татлин. (Против кубизма). — Пг., 1921.
• Карасик И. Н.Н.Пунин и «новое искусство» // Искусство XX века. Вопросы отечественного и зарубежного искусства / Под редакцией проф. Н.Н.Калитиной Вып. 5 - СПб.: Санкт-Петербургский университет, 1996- С.57-68
• Филиппова И. И. Н. Н. Пунин о В. А. Гринберге / Война и художественная культура. Сб. докладов. - Курск: Из-во Курск. гос. пед. ун-та, 2000. с. 90-97.
• Rykov A. Avant-garde in the service of Stalinism: Nikolay Punin as art historian // Politica, poder estatal y la construccion de la Historia del Arte en Europa despues de 1945/ Politics, State Power and the Making of Art History in Europe after 1945/ Las Tesis. Madrid, 2015.
• Рыков А.В. Николай Пунин // Рыков А.В. Формализм. Социология искусства. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2016.
• Рыков, А.В. Политика модернизма. Николай Пунин и Александр Блок // Перекресток искусств Россия-Запад (Труды исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета № 25). СПб., 2016. С. 177-184.
• Рыков, А.В.Между консервативной революцией и большевизмом: Тотальная эстетическая мобилизация Николая Пунина // Новое литературное обозрение №140 (4/2016)[nlobooks.ru/node/7582]

Ссылки

1. [www.youtube.com/watch?v=C7r3_wyPLoE Могилы Льва Карсавина и Николая Пунина на мемориальном кладбище заключенных на станции Абезь в Республике Коми.]

Отрывок, характеризующий Пунин, Николай Николаевич

У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.