Пунт

Пунт в иероглифах

О современном государстве см. Пунтленд

Земля Пунт (егип. pwn.t, также Та-Неджер или Та-Нечер — t3-nṯr, то есть «Земля богов») — известная древним египтянам территория в Восточной Африке.

Пунт был пунктом назначения многочисленных египетских экспедиций, снаряжавшихся для доставки в Египет черного дерева, благовоний, в том числе ладана (тишепс, ихмет, хесаит), чёрной краски для глаз, слоновой кости, ручных обезьян, золота, рабов и шкур экзотических животных, которые обменивались на товары, привозимые из Египта. Важнейшим товаром, доставлявшимся из Пунта, была мирра, необходимая для проведения религиозных церемоний, а также мирровые деревья. Большую известность, в частности, получила экспедиция женщины-фараона Хатшепсут.

Некоторые древнеегипетские источники прямо указывают на то, что Пунт был прародиной египтян и колыбелью египетских богов. Некоторые египтологи XIX века, например Уоллис Бадж и Флиндерс Петри с его концепцией «династической расы», поэтому выводили отсюда происхождение египетской цивилизации или её правящей верхушки.

Пунт часто упоминался в древнеегипетском фольклоре и мифологии. Крушению корабля на пути в царство Пунт посвящена древнеегипетская «Сказка о потерпевшем кораблекрушение», относящаяся примерно к XII династии.

Название «Пунт» было включено в состав названия сепаратистского региона на северо-востоке Сомали, провозгласившего в 1998 году автономию по примеру соседнего Сомалиленда, — Пунтленд.

Географическое расположение

Пунт, помимо Египта, вёл торговлю с Аравией и, видимо, был расположен на Африканском Роге. Тем не менее, споры по поводу расположения Пунта продолжаются до нашего времени, так как египетские источники со всей точностью сообщают только тот факт, что Пунт находился на южном побережье Красного моря. Считается, что Пунт мог находиться на территории современных Сомали, Джибути или Эритреи и части суданского побережья, хотя выдвигаются и теории, связывающие Пунт с упоминаемыми в Библии Офиром и Савским царством, расположенными на территории Аравийского полуострова. Осуществлённые в 2010 и 2015 годах учёными из Египетского музея и Университета Калифорнии исследования генетического материала мумий бабуинов, привезённых в Египет из Пунта (и ныне хранящихся в Британском музее), показали, что местом их происхождения действительно могли быть Эритрея, восток Эфиопии или север Сомали.

Экспедиция Сахуры

При фараоне V династии, Сахуре, была отправлена первая известная широкомасштабная экспедиция в Пунт (хотя упоминание о золоте из страны Пунт в Египте датируется временами фараона IV династии Хеопса). Описание этой экспедиции было обнаружено на Палермском камне: в Египет было доставлено 80 тыс. мер мирры, 2,6 тыс. единиц ценных пород дерева, звериных шкур и слоновой кости. Корабли, возвращающиеся из этого плаванья, запечатлены на рельефах [commons.wikimedia.org/wiki/Category:Mortuary_Temple_of_Sahure храма Сахуры] в Абу-Сире.

Следующие экспедиции Древнего и Среднего царства

После Сахуры экспедиции отправляли фараоны Джедкара Исеси (2405—2367), Унас (2367—2347), Пепи II (2279—2219). Экспедиции обычно начинались в городе Коптосе, затем проходили через Вади-Хаммамат к красноморскому порту, на месте которого в эллинистическое время возникли Береника и Левкос-Лимен. Во время разлива Нила египтяне могли попадать в Красное море и через отходящее от основного русла Нила в районе Бубастиса русло Вади Тумилат, соединявшееся с морем Горькими озерами. Во время правления VI династии экспедиции в Пунт стали обыденным явлением. Однако к 2050 году до н. э. торговля резко пошла на убыль, так как в Египте кончилась эпоха Древнего Царства, и начался Первый переходный период.

В эпоху Среднего Царства по всему пути от Коптоса к Красному морю, в царствование Ментухотепа III, под руководством вельможи Хену (англ.) были выкопаны источники, из которых путники брали питьевую воду. При Ментухотепе IV был основан городок Джаау, на месте которого позже и вырос Левкос-Лимен.

При фараоне XII династии Сенусерте I экспедицию к «рудникам Пунта» по приказу великого визиря Антефокера (англ.) возглавлял вельможа Амени, сын Ментухотепа, который вместе с Хапиджефаи I, номархом Сиута, стал продолжателем дела вельмож Хуфхора и Пиопинахта, «заложивших» в Древнем царстве традицию путешествий в далёкие страны. Корабли были изготовлены на десятом году правления Сенусерта I на верфях Коптоса и волоком доставлены к красноморскому побережью, для чего было задействовано 3700 человек.

Отправлял экспедицию и фараон Аменемхет II. Правители следующей, XIII династии, отправили в Красное море экспедицию, насчитывавшую до 10 тысяч человек. Эту экспедицию достаточно подробно описал её начальник Хену. «Я выступил с войском в 3 тысячи человек. Я превратил дорогу в реку, красные земли (пустыню) в зелёный луг, я давал один бурдюк, два кувшина воды и двадцать хлебов каждому человеку каждый день, — без лишней скромности расписывал свои заслуги он. — Я построил двадцать водоёмов в вади и два в Куахете… Я построил этот корабль. Я оснастил его, как нужно… Когда я проплыл по Великой Зелени, я сделал все, что повелело мне его величество, и принес ему все сокровища, какие нашел на обоих берегах Земли Богов».

При Сенусерте II и Сенусерте III походы в Пунт продолжались, причём по воле последнего был сооружён судоходный канал, соединивший Нил с Красным морем. В эпоху Среднего царства у берегов Красного моря существовал еще один город-порт, Сауу, современный Мерса Гауасис, к которому вели дороги по пустыне от города Куса. Были обнаружены стелы вельмож Хентихетиура, плававшего в Пунт при Аменемхете II (1914—1882) и номархе Хнумхотепе, посещавшего страну благовоний в царствование Сенусерта II. После 1800 года до нашей эры для Египта наступило время очередного упадка (Второй переходный период), и экспедиции в Пунт прервались.

Экспедиции Хатшепсут и Тутмоса III

Крупнейшая экспедиция в Пунт была снаряжена по прямому приказу царицы XVIII династии Нового царства Хатшепсут под руководством темнокожего военачальника Нехси в 1482/1481 до н. э. Она состояла из пяти крупных кораблей и была призвана восстановить контакты с Пунтом, прерванные в эпоху Среднего царства, и доставить мирровые деревья для храма Джесер Джесеру в Дейр эль-Бахри. Рельефы храма в Дейр эль-Бахри представляют все подробности этой кампании. Художники детально изобразили флот Хатшепсут, особенности ландшафта Пунта с лесами благовонных деревьев, экзотическими животными и домами на сваях.

Описание рельефов Дейр эль-Бахри

Сначала изображены все пять кораблей экспедиции — они стоят на якоре и загружаются товарами. Далее показан отплыв нагруженного флота. Корабли изображены невероятно точно, учитывается даже толщина канатов. Изображена морская живность, встреченная моряками по пути. На следующем рельефе эскадра с опущенными парусами стоит у берегов Пунта, где их встречают пунтийцы. Показана разгрузка товаров. Писцы с высокой точностью показали берега Пунта: на нём стоят ульеобразные свайные хижины туземцев с тростниковыми лестницами перед входом; пальмы и другие тропические растения; птицы, вылетающие из крон. Рядом с хижинами, в тени деревьев, отдыхает скот.

Отряд египетских воинов идёт на встречу пунтийской делегации. Египтяне вооружены щитами и копьями, впереди отряда идёт Нехси, вооруженный луком и топориком, с декоративной тростью в руках. Пунтийцев возглавляет их царь — Пареху. У него, как и у всех пунтийцев-мужчин, длинная остроконечная бородка. Пареху носит кинжал за поясом, а в руках держит жезл. Также у него короткая прическа. Позади него стоит его жена — царица Ати. Ати чрезвычайно полна, что, судя по всему, является следствием какой-то болезни (впрочем, подобная стеатопигия может быть характерна для представительниц койсанской расы). На ней платье. Далее стоят два царских сына, и одна принцесса, которая проявляет тенденцию к той же болезни, что и её мать. После царской семьи идут слуги с дарами и осёл, возящий Ати.

Пунтийцы имеют кожу темно-кирпичного цвета, из чего видно, что они отличны от чисто негроидной расы. Жители Пунта удивлены внешним видом египтян, их вещами, оружием, кораблями. Пунтийцы даже спрашивают, спустились ли египтяне с небес, или же вышли из морских глубин. Царская семья поспешила признать власть египетского фараона (хотя это уже, видимо, додумано писцами). Началась торговля. Накупив множество товаров — мирры, чёрного дерева, экзотических животных (на рельефах изображены павианы, леопарды, жираф), слоновой кости, благовоний, золота, леопардовых шкур и т. д., египтяне погрузили всё это на корабли и отплыли. Вместе с ними отправились в Египет пунтийские послы. Потом показаны сцены триумфального возвращения в Фивы и отмерения товаров, привезенных из Пунта. Мирровые кусты, привезенные из экспедиции, были высажены у храма Хатшепсут в Дейр эль-Бахри. Хатшепсут показана воздающей хвалы Амону за удачное завершение экспедиции.

В современной литературе

Жизнь Хатшепсут и её путешествие в страну Пунт описывается в книге Филиппа Ванденберга «Наместница Ра». Согласно книге, экспедиция длилась около года. Путь туда начался на север по Нилу, а затем более 10 дней рабы тянули корабли через пустыню, встретившуюся им на пути. Хатшепсут также лично принимала участие в этом, для того, чтобы быть примером своим рабам. Согласно Ванденбергу, Тутмос III пришёл на престол во время отсутствия Хатшепсут, её пребывания в стране Пунт. Также в книге Пунт описан как страна карликов.

Стела Рехмира

После Хатшепсут её преемник, Тутмос III, отправлял две военно-торговых экспедиции в Пунт. Рехмира был племянником визиря (главного министра) Усера, управлявшего Верхним Египтом во времена Хатшепсут. Во время военных кампаний Тутмоса III Рехмира, наследовав дяде в качестве главного министра, управлял всеми египетскими владениями фараона. В усыпальнице Рехмира найдена стела, на которой Рехмира изображён принимающим иноземцев, приносящих дары, дань и рабов в Египет. Верхний ряд посвящён дарам, дани или просто товарам обмена из страны Пунт — на изображении можно видеть деревья дающие благовония, разных ручных животных и шкуры зверей.

Более поздние экспедиции

Экспедиции в страну Пунт не прекращались при Аменхотепе III, Хоремхебе и Рамсесе II. Рамсес III был последним известным фараоном, отправившим корабли к берегам Пунта. Возвращение этой экспедиции было запечатлено на рельефах его храма в Мединет-Абу. О ней также сообщает Папирус Харриса I:

Построил я (Рамсес III) ладьи великие и корабли перед ними с командами многочисленными, сопровождающими многими, капитаны их с ними, наблюдатели и воины, дабы командовать ими. Были они наполнены добром Египта бесчисленным, каждого сорта по десять тысяч. Посланы они в великое море с водами, вспять текущими, прибыли они в страну Пунт, не было неудач у них, (прибывших) в целости, внушающих ужас. Ладьи и корабли были наполнены добром Страны Бога, из удивительных вещей страны этой: прекрасной миррой Пунта, ладаном в десятках тысяч, без счета. Дети правителя Страны Бога прибыли перед данью своей, приготовленной для Египта…

— Папирус Харриса

После прекращения контактов Пунт в массовом сознании египтян окончательно превратился в сказочную страну мифов и легенд, которые дожили до греко-римской эпохи.

Литература

• Дэвидсон Бэзил. Новое открытие древней Африки / Пер. с англ. М. К. Зеновича. Под ред. И. И. Потехина. — М.: Изд-во восточной литературы, 1962. — 316 с. — Серия «По следам исчезнувших культур востока».
• Линде Г., Бретшнейдер Э. До прихода белого человека: Африка открывает своё прошлое / Пер. с нем. Н. А. Николаева. Под ред. А. Б. Макрушина. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1965. — 264 с. — Серия «По следам исчезнувших культур востока».
• Bradbury, Louise (1988), «Reflections on Travelling to 'God’s Land' and Punt in the Middle Kingdom», Journal of the American Research Center in Egypt 25: 127—156, ЦИО: [www.jstor.org/discover/10.2307/40000875?uid=3738936&uid=2&uid=4&sid=21103309085841 10.2307/40000875]

Ссылки

• [digital.library.upenn.edu/women/edwards/pharaohs/pharaohs-8.html Queen Hatasu, and Her Expedition to the Land of Punt.]  (англ.)
• [historic.ru/news/item/f00/s03/n0000375/ Затерянная дорога в страну Пунт]
• Экспедиция Хатшепсут в страну Пунт / Пер. М. Э. Матье // Хрестоматия по истории Древнего Мира. Т. 1. М., 1950. С. 69-70.
• Путешествие в страну Пунт / Пер. Э. Е. Кормышевой // История Африки. Хрестоматия. М., 1979. С. 10-17.
• Emmet Sweeney: Empire of Thebes, New York 2006, ISBN 978-0-87586-479-2
• Ф.Ванденберг «Наместница Ра», 2009 год, 317 стр.

Отрывок, характеризующий Пунт

– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.