Пуризм в английском языке

Пуризм в английском языке — идея, согласно которой исконные английские слова должны иметь преимущество перед заимствованными (пришедшими главным образом из романских языков, а также греческого и латыни). Под «исконными» могут пониматься как слова древнеанглийского языка, так и в целом слова германского происхождения. В мягкой форме эта идея обычно сводится к использованию уже существующих слов, являющихся синонимами заимствованных (например, begin вместо commence ‘начало’). Более жесткий взгляд на проблему предполагает возрождение устаревших слов (например, ettle вместо intend ‘намереваться’) и создание новых слов с германскими корнями (например, wordstock ‘словарь’). Иногда язык, возникающий в результате такого замещения, называют Anglish (буквально ‘англский’; термин введён Полом Дженнингсом в 1966 году) или Saxonised English. Идею «мягкого» пуризма часто поддерживают сторонники «ясного английского» (Plain English), избегающие слов греко-латинского происхождения; она оказывает определённое влияние на современный английский язык. Более радикальные идеи по-прежнему сохраняют небольшое число приверженцев.

Дэвид Кристал рассмотрел идею пуризма в английском языке в «Кембриджской энциклопедии английского языка» (1995). Эта идея возникла впервые в XVI—XVII вв. в ходе споров вокруг «заумных слов» («inkhorn terms»). В XIX в. некоторые писатели, в том числе Чарльз Диккенс, Томас Харди и особенно Уильям Барнс, пытались ввести такие понятия, как birdlore (орнитология) и speechcraft (грамматика). В XX в. одним из наиболее видных защитников пуризма был Джордж Оруэлл, предпочитавший простые англосаксонские слова сложным греческим и латинским. У идеи пуризма есть последователи и сегодня.

История

Древне- и среднеанглийский язык

Древнеанглийский язык заимствовал небольшое количество греко-латинских слов, преимущественно связанных с христианством (church, bishop, priest), а в эпоху Данелага (IX век) перенял из древнескандинавского языка многие слова бытового обихода (skull, egg, skirt).

После норманнского завоевания (1066—1071) положение элиты в английском обществе заняли люди, которые говорили на старонормандском языке, родственном старофранцузскому. Со временем он развился в особый англо-нормандский язык, ставший государственным. Для тех, кто хотел посвятить себя праву или государственной деятельности, его знание было необходимым (см. также французский законный язык).

Существовавший параллельно с ним среднеанглийский язык позаимствовал из англо-нормандского множество романских слов. Некоторые деятели литературы, однако, пытались препятствовать бурному потоку романских заимствований. Они видели свою задачу в том, чтобы сделать литературу доступной для английского народа на родном языке. Это означало не только необходимость писать по-английски, но и стремление избегать романских заимствований, которые могли быть непонятны читателю. Примеры таких произведений — Ормулум, «Брут» Лайамона, «Ayenbite of Inwyt» и «Катерининская группа» источников.

Ранний современный английский

В XVI—XVII вв. получили распространение споры вокруг избыточного использования заимствованных («заумных») слов. Писатели, такие как Томас Элиот, вводили в язык множество сложных слов, по большей части латинских и греческих. Критики считали эти заимствования ненужными и излишними, указывая на то, что в английском языке уже существуют слова с теми же значениями. Тем не менее, многие слова заняли прочное положение наряду с исконными английскими, а подчас и заменили их. Английский учёный и политик Джон Чик писал:

Я придерживаюсь того мнения, что следует писать на нашем языке ясно и чисто, не допуская искажений и мешанины путём заимствований из других языков; если со временем мы не станем осмотрительнее, но будем только занимать и не давать, нашему языку придётся счесть свой дом разорённым.

Оригинальный текст (англ.)  

I am of this opinion that our own tung should be written cleane and pure, unmixt and unmangeled with borowing of other tunges; wherein if we take not heed by tiim, ever borowing and never paying, she shall be fain to keep her house as bankrupt.

Как следствие, некоторые писатели пытались либо вернуть к жизни устаревшие английские слова (gleeman вместо musician ‘музыкант’, sicker вместо certain ‘уверенный’, inwit вместо conscience ‘сознание, совесть’, yblent вместо confused ‘смешанный’), либо создать абсолютно новые слова с германскими корнями (endsay ‘итог’, современное английское sum, total; yeartide ‘годовщина’, современное anniversary; foresayer ‘пророк’, современное prophet). Небольшая часть этих слов остаётся в общем употреблении.

Современный английский

Видным защитником пуризма был английский писатель, поэт и филолог XIX века Уильям Барнс, призывавший сделать английскую речь понятнее для людей без классического образования. Он сетовал на «бессмысленное перенятие» иностранных слов, предлагая вместо этого использовать слова из его родного дорсетского диалекта и создавать новые на основе древнеанглийских корней. Среди предложений Барнса были такие, как speechcraft вместо grammar ‘грамматика’, birdlore вместо ornithology ‘орнитология’, fore-elders вместо ancestors ‘предки’ и bendsome вместо flexible ‘гибкий’. Другим защитником пуризма был ещё один поэт XIX столетия, Джерард Мэнли Хопкинс. В 1882 году он писал: «Можно только плакать при мысли о том, каким мог бы стать английский язык; несмотря на всё, что сделали Шекспир и Мильтон […] отсутствие красоты в языке может быть платой за нехватку чистоты».

В эссе «Политика и английский язык» (1946) Джордж Оруэлл писал:

Плохие авторы, особенно пишущие на политические, научные и социологические темы, находятся во власти представления, будто латинские и греческие слова благороднее саксонских.

Современник Оруэлла, австралийский композитор Перси Грейнджер, использовал в письменной речи только германские слова и называл свой язык «голубоглазым английским» (blue-eyed English). Так, вместо слова composer ‘композитор’ он употреблял неологизм tonesmith ‘кузнец звуков’. В 1962 году Ли Холландер перевёл на английский язык «Старшую Эдду»; перевод содержал почти исключительно германские слова и впоследствии вдохновил некоторых писателей использовать аналогичный стиль.

В 1966 году Пол Дженнингс написал для журнала «Панч» ряд статей, посвященных 900-летию нормандского завоевания. В них он задавался вопросом, какой была бы Англия, если бы этого события не произошло. Среди прочего он привёл пример «Anglish» — языка, каким мог бы писать Шекспир, если бы нормандское вторжение потерпело крах. Кроме того, он выразил признательность «Уильяму Барнсу, дорсетскому поэту-филологу».

В 1989 году писатель-фантаст Пол Андерсон написал небольшой текст об основах атомной теории, который назвал Uncleftish Beholding. В нём использовались только слова германского происхождения; целью писателя было показать, как английский язык выглядел бы без иностранных заимствований. Дуглас Хофштадтер шутливо назвал этот стиль «андерсаксонским». С тех пор это слово применяется для обозначения научных текстов, в которых использованы только германские слова.

Среди методов Андерсона были:

• расширение смысла (motes ‘частицы’);
• калька — перевод морфем с другого языка (uncleft ‘атом’, от греческого «неделимый»);
• калька с других германских языков, в основном немецкого и голландского (waterstuff ‘водород’, sourstuff ‘кислород’);
• сложение слов (firststuff ‘элемент’, буквально ‘первовещь’; lightrotting ‘радиоактивный распад’, буквально ‘светораспад’).

Другой подход, без специфического названия, был применён Дэвидом Коули в статье «Как мы говорили бы, если бы англичане победили в 1066» (сентябрь 2009). Он заключается в адаптации известных древнеанглийских слов к современной орфографии; автор разделил эти слова на 5 групп, от простых к наиболее сложным и интересным, а также сопроводил свои рассуждения большим количеством примеров, рисунков и тестов.

Начиная с 2000-х, появляется ряд онлайн-проектов, посвящённых «Anglish». В качестве примера можно назвать вики-проект «Anglish Moot» (‘Англское вече’), существующий с 2005 года.

См. также

• Заимствования в английском языке

Литература

• Paul Jennings, «I Was Joking Of Course», London, Max Reinhardt Ltd, 1968
• Poul Anderson, «Uncleftish Beholding», Analog Science Fact / Science Fiction Magazine, mid-December 1989.
• Douglas Hofstadter. Speechstuff and Thoughtstuff // Of Thoughts and Words: Proceedings of Nobel Symposium 92 / Sture Allén (ed.). — London: Imperial College Press, 1995. — ISBN 1-86094-006-4.
• Douglas Hofstadter. Le Ton beau de Marot: In Praise of the Music of Language. — Basic Books, 1997. — ISBN 0-465-08645-4.

Ссылки

• [anglish.wikia.com/wiki/Headside The Anglish Moot]
• [myweb.tiscali.co.uk/firstenglish/index.htm The 'First English' Stead]
• [ednewenglish.tripod.com/index.htm Ednew English]

Отрывок, характеризующий Пуризм в английском языке

За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.