Пуришев, Борис Иванович

Борис Иванович Пуришев
Дата рождения:	28 марта (10 апреля) 1903(1903-04-10)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	2 апреля 1989(1989-04-02) (85 лет)
Место смерти:	Москва
Страна:	СССР СССР
Научная сфера:	литературоведение
Место работы:	МГУ, МГПИ, ИМЛИ
Учёная степень:	доктор филологических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	ВЛХИ
Научный руководитель:	В. М. Фриче
Известные ученики:	Н. И. Балашов Ю. Б. Виппер А. Л. Штейн В. А. Пронин

Бори́с Ива́нович Пу́ришев (10 апреля 1903, Москва—2 апреля 1989, Москва) — советский литературовед, доктор филологических наук, специалист по немецкой литературе Средних веков, эпохи Возрождения, XVII и XVIII веков, профессор.

Биография

Москвич по рождению, Б. И. Пуришев жил, учился и работал в Москве. Окончил Реформаторское училище (немецкую школу). С 1922 года учился в Высшем литературно-художественном институте (ВЛХИ), который в начале 20-х годов XX века возглавлял В. Я. Брюсов. В. Я. Брюсов принимал непосредственное участие в формировании Б. И. Пуришева как филолога, что сыграло огромную роль в его жизни и научном самоопределении. После окончания института в 1925 году был оставлен там для подготовки к профессорской деятельности, а в 1926 году после закрытия ВЛХИ переведён в аспирантуру Института литературы и языка Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), которую окончил в 1929 году. С того же года и до конца жизни был профессором на кафедре зарубежной литературы Московского государственного педагогического института (МГПИ, с 1990 года — МПГУ им. В. И. Ленина). Параллельно работал редактором «Литературной энциклопедии», читал лекции в Институте красной профессуры (1934—1938 годы), Московском институте философии, литературы и истории (МИФЛИ) (1935—1941 годы).

С началом Великой Отечественной войны вступил в ополчение. В октябре 1941 года попал в окружение под Вязьмой и оказался в немецком плену. В июне 1943 года бежал из плена и примкнул к киевскому антифашистскому подполью. После освобождения Киева в ноябре 1943 года был исполняющим обязанности профессора в Киевском университете. С 1945 года преподавал в МГУ (до 1949 года), МГПИ, занимался научной работой в Институте мировой литературы Академии наук СССР (до 1956 года). В 1951 году защитил докторскую диссертацию на тему: «Прогрессивные традиции в немецкой литературе от средних веков до эпохи просвещения». Был членом учебно-методических комиссий по литературе Министерств просвещения РСФСР и СССР. Член редколлегии серии «Литературные памятники». Участвовал в подготовке Большой Советской (2-е и 3-е издания), Литературной и Краткой литературной энциклопедий. Из учеников и близких друзей Б. И. Пуришева можно назвать А. А. Аникста, Ю. Б. Виппера,Н. М. Демурову. Н. П. Михальскую. З. И. Кирнозе, В. А. Лукова.

Литературовед

Б. И. Пуришев был выдающимся специалистом в области изучения зарубежной литературы, в том числе и французской. Он был одним из провозвестников историко-теоретического подхода в литературоведении. При этом он не заявлял о своей приверженности какому-либо литературоведческому методу, был в стороне от дискуссий о различных подходах в науке. Его интересовала проблема всемирной литературы в контексте культуры, и применительно к характеристике этого взаимодействия он одним из первых разработал ряд историко-теоретических понятий (барокко, рококо в литературе и др.), обратился к обширному пласту литературных явлений второго ряда (например, к малоизвестным немецким писателям XV—XVII веков), к тем великим писателям, которые осуществляли в своем творчестве художественный синтез (прежде всего — к Гёте, к писателям европейского Возрождения — Ф. Рабле, У. Шекспиру, в литературе XIX века — к Ш. Де Костеру). Теоретическую сторону такого филологического подхода разработали соратники и многочисленные ученики Б. И. Пуришева, составившие мощную научную школу, получившую название Пуришевской школы.

Педагог

Б. И. Пуришев является создателем первых хрестоматий для университетов по зарубежной литературе средних веков (1953), эпохи Возрождения (1940), XVII (1940) и XVIII веков (1970), выдержавших по несколько переизданий, а также хрестоматий по всемирной литературе XX века (1981, совместно с Н. П. Михальской). Благодаря тщательно разработанному научно-справочному аппарату эти книги целостно воссоздавали историко-литературный контекст эпохи и для нескольких поколений студентов-филологов оставались основными учебными пособиями по зарубежной литературе, заменяя редко издававшиеся соответствующие учебники. Автор вузовской программы по западно-европейской литературе от средних веков до XVII века (1952), отличавшейся широким культурологичечким подходом к анализу художественных произведений и связи литературного творчества с другими видами искусства.

Переводчик Лев Гинзбург вспоминал:

Не только содержание его лекций, но и его речь, всегда настолько изысканная, отличавшаяся достоинством и благородством, внутренняя одухотворённость, весь его облик — всё как бы уводило в тот поэтический, зачарованный мир, который на языке учебной программы назывался «Западноевропейская литература средних веков и Возрождения».

Борис Иванович Пуришев похоронен на Леоновском кладбище в Москве (фото могилы).

С 1989 года на кафедре зарубежной литературы МПГУ ежегодно проводятся Пуришевские чтения.

Труды

Монографии

• Пуришев Б. И. Гёте. — М., 1931.
• Михайловский Б. В., Пуришев Б. И. Очерки истории древнерусской монументальной живописи со 2-й половины XIV века до начала XVIII века. — М.: Искусство, 1941. — 280 с. — 3000 экз. — одна из фундаментальных отечественных научных работ по средневековой эстетике.
• Пуришев Б. И. Очерки немецкой литературы XV—XVII веков. — М., 1955. — научный труд, раскрывающий специфику литературного процесса в Германии в связи с явлениями культуры, политики и военными конфликтами, народными движениями.

Учебные пособия

• Пуришев Б. И. [www.hi-edu.ru/e-books/LR/index.htm Литература эпохи Возрождения]. Идея «универсального человека». Курс Лекций. — М.: Высшая школа, 1996. — 366 с. — ISBN 5-06-002302-8.

Хрестоматии

• Хрестоматия по западноевропейской литературе. Литература эпохи Возрождения и XVII в. М.: Учпедгиз, 1937
• Хрестоматия по зарубежной литературе. Литература средних веков (совм. с Р. О. Шор, 1953; 2-е перераб. и доп. изд. 1974—1975, 3-е изд. 2004) ISBN 5-06-004477-7
• Хрестоматия по западноевропейской литературе. Эпоха Возрождения (1947)
• Хрестоматия по западноевропейской литературе XVII века (1940; 2-е изд. 1949; 3-е испр. изд. 2002) ISBN 5-06-004111-5
• Хрестоматия по западноевропейской литературе XVIII века (1970)

Переводы

В Викитеке есть статья об этом авторе — см. Ганс Сакс

Переводами Б. И. Пуришев сам занимался редко, предпочитал составлять хрестоматии, но когда «припирала нужда» — умел переводить и сам.

• Hans Sachs — (Ганс Сакс — «Сатана не пускает больше в ад ландскнехтов»)
• Christian Hoffmann von Hoffmannswaldau (1617—1679) — «Die Welt» (Христиан Гофман фон Гофмансвальдау — «Мир»)

Что здешний мир и гул молвы крылатой? Что здешний мир и вся его краса? Неверный луч, глухим ущельем сжатый, На миг во мгле мелькнувшая гроза; Цветущий сад, терновником повитый, Нарядный дом, таящий скорбный стон, Приют рабов, для всех равно открытый, Могильный тлен, что в мрамор облачен, - Вот наших дел неверная основа, Кумир, что плоть привыкла возвышать. А ты, душа, за узкий круг земного Всегда стремись бестрепетно взирать. Оригинальный текст (нем.)   Was ist die Welt und ihr berühmtes Glänzen? Was ist die Welt und ihre ganze Pracht? Ein schnöder Schein in kurzgefaßten Grenzen, Ein schneller Blitz bei schwarzgewölkter Nacht. Ein buntes Feld, da Kummerdisteln grünen; Ein schön Spital, so voller Krankheit steckt. Ein Sklavenhaus, da alle Menschen dienen, Ein faules Grab, so Alabaster deckt. Das ist der Grund, darauf wir Menschen bauen, Und was das Fleisch für einen Abgott hält. Komm, Seele, komm und lerne weiter schauen, Als sich erstreckt der Zirkel dieser Welt. Streich ab von dir derselben kurzes Prangen, Halt ihre Lust für eine schwere Last; So wirstu leicht in diesen Port gelangen, Da Ewigkeit und Schönheit sich umfaßt. — Х. Г. фон Гофмансвальдау; перевод Б. Пуришева

Мемуары

• Пуришев Б. И. Воспоминания старого москвича. — М.: Флинта, 1998. — 120 с. — ISBN 5-89349-035-5.

Ссылки

• Дубинская Э. [web.archive.org/web/20110808101055/www.kultura-portal.ru/tree_new/cultpaper/article.jsp?number=468&rubric_id=100412&crubric_id=1002298&pub_id=453303 Последний гуманист: смыслом жизни он считал жизнь (статья, посвящённая столетию со дня рождения Б. И. Пуришева)]. Газета «Культура». 2003. 10—16 апреля. № 14 (7373). [archive.is/CzXbo Архивировано из первоисточника 11 августа 2011].
• Луков Вл. А. [www.litdefrance.ru/199/122 Пуришев Борис Иванович]. Электронная энциклопедия «Французская литература от истоков до начала Новейшего периода» (2009). Проверено 21 ноября 2015. [www.webcitation.org/6dCanvZdM Архивировано из первоисточника 21 ноября 2015].
• [www.otrok.ru/teach/enc/txt/16/page170.html Пуришев Борис Иванович]. Педагогическая энциклопедия. Проверено 21 ноября 2015. [www.webcitation.org/6dCe53UnH Архивировано из первоисточника 21 ноября 2015].
• [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke6/ke6-0841.htm Пуришев, Борис Иванович] // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1962—1978.
• [litpamyatniki.ru/library/410 Пуришев Борис Иванович]. Литературные памятники. Проверено 21 ноября 2015. [www.webcitation.org/6dCej0tOX Архивировано из первоисточника 21 ноября 2015].

Отрывок, характеризующий Пуришев, Борис Иванович

– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.