Пустозерск

Археологический памятник  Объект культурного наследия РФ № 8310001000 Пустозерск Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Ненецкий автономный округНенецкий автономный округ Муниципальный район Заполярный район Координаты 67°32′11″ с. ш. 52°35′11″ в. д.67.53639° с. ш. 52.58639° в. д. / 67.53639; 52.58639    Основан 1499 Население 0 человек Часовой пояс UTC+3 Почтовый индекс 166707 Автомобильный код 83 Официальный сайт [pustozersk-nao.ru rsk-nao.ru]

К:Населённые пункты, основанные в 1499 году

Пустозе́рск, (в некоторых источниках Пустозёрск) — исчезнувший город в нижнем течении Печоры, в Заполярном районе Ненецкого автономного округа.

Пустозерское городище находится в 20 км от нынешнего города Нарьян-Мар. Постановлением Совета Министров РСФСР от 4 декабря 1974 года № 624 Пустозерское городище включено в список памятников истории и культуры, находящимся на государственной охране. Объект культурного наследия федерального значения (регистрационный номер 8310003000)..

Пустозерск стал первым русским городом за Полярным кругом и одним из главных форпостов России в освоении Севера и Сибири. С XVIII века постепенно терял своё значение. В 1924 году потерял статус города, окончательно покинут в 1962 году.

История

Основание

Пустозерск был основан осенью 1499 года по указу князя Ивана III военной экспедицией, возглавлявшейся воеводами Семёном Курбским, Петром Ушатым и Василием Заболотским-Бражником. Острог был заложен на одном из рукавов дельты Печоры в 100 км от её устья, на мысу озера Пустое (другие названия — Городецкое, Кормчее).

Расцвет

В 1502 году была учреждена Пустозерская волость. В 1586 году Пустозерская волость была расширена путём присоединения Усть-Цилемской и Ижемской слободок, отписанных от Вымской волости. В начале XVII в. был образован Пустозерский уезд. В его состав вошли Пустозерская волость, а также Ижемская и Усть-Цилемская волости. Пустозерский уезд простирался от реки Мезень до Урала и от Баренцева моря до реки Вычегды. В Пустозерске к тому времени насчитывалось около 2 тысяч жителей.

В течение почти трёх веков (до 1780 года) Пустозерск был административным, торговым, культурным и религиозным центром Печорского края. В Пустозерске было воеводство, располагались приказная изба, таможня, тюрьма, торговые лавки, дом для «рудознатцев», кабак. В 1681 году был возведён соборный храм во имя Преображения Господня, при храме построили две приходские церкви — Введения пречистые и Никольская. В городе жили чиновники и военные, нёсшие государеву службу, Поскольку здесь нет пахотных земель, население занималось рыбной ловлей, охотой, животноводством, промыслом морского зверя и торговлей. Согласно книге-платёжнице «Поморские Пустозерские волости», датированной 1574—1575 годами, в Пустозерске имелось «русских — 92, пермяцких — 52, а всего — 144 двора, а людей в них русаков и пермяков — 282 человека», то есть с учётом женщин и детей население города составляло до 500 человек.

Во второй половине XVI века большую известность получили Пустозерские крещенские ярмарки, на которые приезжали промышленные и торговые люди из поморских городов, а также сотни ненцев Европейского, Обского и Енисейского Севера. Самоеды торговали рыбой, пушниной, олениной и дичью, меняли их на хлеб, ткани, изделия из металла, пеньку, коноплю, орудия промысла, хозяйственный и бытовой инвентарь.

Упадок

После Ливонской войны (1558—1583 годов) Московское государство потеряло все побережье Балтийского моря, и внешняя торговля могла осуществляться только через северные моря. Указом Ивана IV были установлены льготы для торговли, которыми стали пользоваться английские и датские купцы. В конце XVI — начале XVII веков на Печоре и в Сибири они стали устанавливать прямые торговые связи с местными жителями минуя русские порты на Белом море и Пустозерск. Появилась действительная опасность для государства потерять государственный контроль над пушной торговлей на Севере, доходы от которой составляли треть доходов казны. В августе 1620 года царь Михаил Федорович своим указом запретил все торговые сношения жителей Севера и Сибири с иностранными купцами и закрыл морской путь в Сибирь. Торговля с иностранцами разрешались только в Архангельске. Фактории заморских купцов в других поморских городах и Пустозерске закрылись.

Уменьшение доходов от торговой и промысловой деятельности ухудшило экономическое состояние города, что привело к снижению численности населения в Пустозерске. В 1611 году в нём было больше 200 дворов, а в 1649 году — 36 посадских и 2 вдовьих двора. Через четверть века после выхода царского указа в Пустозерске осталось только 19 % населения. В конце XVI века, после покорения Казанского ханства, открылись новые, более удобные пути за Урал, и в 1704 г. указом Петра I было запрещено ездить в Сибирь древним сухопутным (Чрезкаменным) путём через Уральские горы, и Пустозерск перестал являться стратегическим опорным пунктом на торговых путях Русского государства.

В 1611-1615 годах в Пустозерске активизировались агенты английской торговой гильдии, которые рассчитывали на большие прибыли от северного пушного промысла. Они выхлопотали разрешение у местных таможенных сборщиков перезимовать в 1611-1612 годах в Пустозерске. Скупали пушнину, в том числе выезжая для торга в Окладникову слободу, изучали условия местных рынков.

Экономику Пустозерска в XVII—XVIII веках подорвали также набеги «харючи» — воинственных зауральских ненцев. Харючи разрушали промысловые избы, угоняли оленей, захватывали запасы и «государеву казну», поджигали Пустозерск.

Протоку Городецкий шар начало постепенно затягивать песком, она обмелела, что затруднило подходы к городу по воде. В 1762 году по указу Екатерины II была разобрана Пустозерская крепость, брёвна от которой приказано было «употребить на топление». В 1780 году (согласно «Уложению о губерниях» 1775 года) Пустозерский уезд был упразднён, а его территория вошли в состав Мезенского уезда, Пустозерск стал центром Пустозерской волости; в Мезень из Пустозерска была переведена воеводская канцелярия и воинский гарнизон.

В 1924 году Пустозерск теряет статус города, а в 1928 году перестаёт быть и центром сельсовета, утратив последние административные функции. На 1 января 1928 года в нём было 24 жилых дома и 183 жителя, в 1950 году — лишь 12 жилых домов. Пустозерск был окончательно покинут в 1962 году, его последней жительницей была Аграфена Андроновна Кожевина.

Город как место ссылки, заключения и казней

Город служил местом ссылки и заключения. Здесь содержались участники восстаний Кондрата Булавина и Степана Разина, «Соловецкого сидения». В Пустозерск был сослан видный деятель старообрядчества протопоп Аввакум и его сподвижники, почитаемые старообрядцами как святые мученики. Здесь он написал своё «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное». Аввакум был казнён властями в Пустозерске 1 (11) апреля 1681 года, вместе со священником Лазарем, дьяконом Федором и иноком Епифанием, путём сожжения в срубе. На месте его казни в наше время (1991 год) старообрядцами Гребенщиковской общины из Риги поставлен «осмиконечный» лиственничный крест.

Среди других известных лиц, отбывавших ссылку в Пустозерске, были дипломат и культурный деятель боярин Артамон Матвеев со своим сыном — Андреем Матвеевым, будущим сподвижником Петра I; князь Семён Щербатов; князь Иван Долгорукий; Сергей Алексеевич Пушкин, дальний родственник поэта. В 1729 году в Пустозерск был прислан бывший иеромонах Симеон, родом грек — самозваный архиерей, пойманный в Москве. Вина его «такой важности имелась, что он по поимке в Москве в Святейшем Правительственном Синоде из допросу и из взятых у него писем явилось, будучи в Польше назвался сам архиереем, ходил по архиерейскому в мантии и в белом клобуке и отправлял в Могилёве и Луцке и Вильне Божественные Литургии, посвящая разных в диаконы, и благословил архимандрита и игумена и сочинял многие лживограмоты».

Здесь же на мысе Виселичный на Городецком озере казнили ненцев-харючи, совершавших набеги на крепость.

Память

В настоящее время в деревне Устье, стоящей в 5 километрах от Пустозерского городища, сохранился перевезённый сруб пустозерской церкви Преображения (1837 год). Постройка используется в хозяйственных целях, но сохраняет прежние очертания храма, трапезной и пятистенной апсиды. Это единственное храмовое строение, оставшееся от бывшего Пустозерска. Крепкие жилые дома были разобраны и перевезены в деревню Устье и в город Нарьян-Мар, где продолжали использоваться как жильё. В доме Шевелёвых располагается ныне историко-культурный и ландшафтный музей-заповедник «Пустозерск».

На территории бывшего Пустозерска по инициативе доктора филологических наук Владимира Ивановича Малышева в 1964 году был установлен памятный знак — каменная стела, сложенная из камней фундамента разобранной к тому времени Преображенской церкви. В 1989 году на предполагаемом месте казни Аввакума и его сподвижников сооружён силами жителей Нарьян-Мара деревянный памятник, автором которого стал Михаил Фещук, впоследствии первый директор Пустозерского музея. В 1991 году был образован Пустозерский комплексный историко-природный музей (ныне историко-культурный и ландшафтный музей-заповедник «Пустозерск»).

Согласно региональной программе "Создание музейно-туристического комплекса «Пустозерье», рядом с Нарьян-Маром появится реконструированный деревянный острог с башнями образца XVI века, дом воеводы, съезжая изба, а в деревне Устье будет проведена реконструкция дома жителя Пустозерска XIX века, а также будет проведена реставрация памятника культурного наследия регионального значения — дома Сумароковых.

27 апреля 2012 года старообрядцами-поморцами рядом с памятным крестом были освящены часовня и трапезная в память пустозерских великомучеников.

В Нарьян-Маре и Тельвиске в честь Пустозерска названы улицы. В 1994 году построен и спущен на воду реки Печора пассажирский теплоход "Пустозерск". В 1999 году в Нарьян-Маре установлен памятный знак к 500-летию Пустозерска.

Внешние изображения
	[fleetphoto.ru/photo/102624/?vid=9450 Фото теплохода "Пустозерск" на сайте www.fleetphoto.ru/]

Внешние изображения
	[img11.mynnm.com/d/5/5/8/4/18a7b8bfc72925076d8a17ee022.jpg Фото памятного знака Пустозерск 500 в Нарьян-Маре. Сайт www.nnm.me/]

Произношение названия

В СМИ Ненецкого АО, в некоторых источниках, в названии историко-культурного и ландшафтного музея-заповедника, посвящённого этому городу, употребляется произношение и написание названия через «е» («Пустозерск»).

По информации и экспертному мнению сотрудников одноимённого музея, в названии Пустозерска буква «ё» никогда не присутствовала. Тем не менее, в ряде орфоэпических и топонимических словарей русского языка советского периода встречается версия названия «Пустозёрск».

См. также

• Пустозерский уезд
• Печорский уезд
• Пустозерский район
• Пустозерские страдальцы

Литература

• Ясински М. Э., Овсянников О. В. Пустозерск. Русский город в Арктике. — СПб: Петербургское Востоковедение, 2003. — 400 с. — ISBN 5-85803-214-1.
• Л. Ю. Корепанова Ненецкий автономный округ. Энциклопедический словарь. — М.: Н51 Дом Книги «Аванта+», 2001. — С. 304. — ISBN 5-8483-0040-2.

Ссылки

• [www.pustozersk-nao.ru/ Историко-культурный и ландшафтный музей-заповедник «Пустозерск»]

Отрывок, характеризующий Пустозерск

– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.