Путешествие с Чарли в поисках Америки

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Путешествие с Чарли в поисках Америки
Travels with Charley in Search of America
Жанр:

Роман, путешествие

Автор:

Джон Стейнбек

Язык оригинала:

английский

Дата первой публикации:

1962

Издательство:

Viking Press

«Путешествие с Чарли в поисках Америки» (англ. Travels with Charley in Search of America) — путевой очерк американского писателя Джона Стейнбека, выпущенный в 1962 году. Книга описывает дорожное путешествие по США, предпринятое Стейнбеком вместе с французским пуделем по кличке Чарли в 1960 году. Он пишет, что причиной этому послужило страстное желание увидеть свою страну лично и заново открыть её для себя, так как уже долгое время проживает в Нью-Йорке и кроме небольших выездов в другие крупные города, давно нигде не был. Отправляясь в дорогу, Стейнбек надеялся найти ответ на множество вопросов, главный из которых: «Что представляют собой американцы в наши дни?».

Путешествует он на специально сконструированном грузовике с крытым кузовом, названном «Росинант» в честь коня Дон Кихота. Из Лонг-Айленда, Нью-Йорк Стейнбек отправляется в Мэн, оттуда до тихоокеанского северо-запада, затем вниз до родного города Салинас, Калифорния и через южные штаты Техас и Луизиану обратно в Нью-Йорк. В общей сложности поездка охватила 10 000 миль.

Согласно заявлению старшего сына писателя, Тома, настоящей причиной для поездки являлось то, что Стейнбек знал о приближающейся смерти и хотел увидеть свою страну последний раз. Также Том удивился тому, что его мачеха Элейн Скотт отпустила писателя, так как при его состоянии сердца он мог скончаться в любую минуту[1].





Сюжет

Часть первая

Стейнбек начинает книгу с рассказа о том, что всю жизнь его тянет к путешествиям и о подготовке к новой поездке по стране, по прошествии 25 лет после предыдущей. В 1960 году 58-летний писатель, всю жизнь писавший про Америку, почувствовал что «писал о том, о чём не имел понятия, а для так называемых писателей это преступление», и решил вновь лично изучить нравы и жизнь в различных регионах США. Он заказал специально сконструированный грузовик с крытым кузовом, в котором были бы кровать, плита, отопительный прибор, холодильник, освещение и уборная, так как при поездке с прицепом возникло много трудностей, среди которых различные запреты и меньшая манёвренность. Грузовик был доставлен к рыбацкому коттеджу писателя в Сэг-Харборе, Лонг-Айленд, в августе и получил название «Росинант» в честь коня Дон Кихота.

Стейнбек планировал покинуть Сэг-Харбор сразу после Дня Труда, праздновавшегося в США в первый понедельник сентября. За компанию он взял своего французского пуделя Чарли, к которому на протяжении книги обращался чтобы выразить вслух свои мысли[2]. Однако, ему пришлось ненадолго отложить свою поездку из-за приближающегося на Лонг-Айленд урагана «Донна». Стейнбек не жалея себя кинулся спасать во время урагана свою моторную лодку «Прекрасная Элейн».

Часть вторая

Путешествие началось с переправы на пароме из Лонг-Айленда в Коннектикут, проплывая мимо Военно-морской базы подводных лодок в Нью-Лондоне, где Стейнбек заметил несколько всплывших атомных подлодок. На пароме он встретил молодого моряка-подводника, находящегося в увольнительной, который был рад своей работе, «обеспечивающей неплохие виды на будущее». Проезжая мимо промышленных городов, он размышляет об стремительных технологических переменах, происходящих в США. Замечает расточительство городов и американского общества и огромное количество промышленных и бытовых отходов, окружающее каждый город.

Остановившись на ночь близ фермы, Стейнбек завязал разговор с её хозяином и они оба заключили что страх и неопределённость перед будущим сделали людей неуверенными в себе и скрытными, и даже перед предстоящими выборами там где раньше разгоралась полемика теперь затишье.

В своём стремлении узнать глубже увлечения жителей маленьких городов он слушает местные утренние радио-передачи, обращая внимание на огромное влияние масс-медиа, ведь «если в штате Мэн песня „Teen Angel“ занимает верхушку чата, то и в Монтане она будет номером один».

На пути ему попадались закрытые на зиму киоски, открывающиеся специально в летний сезон для туристов. Очень удивило писателя огромное количество антикварных лавок, расположенных вдоль дорог и торгующих различными старинными безделушками. Он признался читателю в том, что у самого дома хранится огромное количество «старья», и будь у него более развита предпринимательская жилка, тоже наказал бы своим потомкам открыть подобную лавку лет через сто. Он остановился в мотеле недалеко от Бангора (штат Мэн) и решил завязать непринуждённый разговор с официанткой ресторана, находящегося при мотеле. Разговор не задался, так как писатель почувствовал унылость её существования и эта хандра передалась и ему. Вернувшись в номер, его хандра усилилась от абсолютной синтетичности и стерильности апартаментов.

Утром он свернул с маршрута и отправился к Оленьему острову, Мэн, вспомнив про многочисленные рассказы своей старой знакомой о том, что словами это место не описать, его надо видеть. Те немногочисленные жители к которым он обращался, включая полицейского, у которого Стейнбек спросил дорогу, были немногословны и отвечали с большой неохотой. Также он приводит слова одного из жителей Мэна, сообщившего что в этом штате принято подшучивать над туристами, направляя их совсем в другую сторону. На Оленьем острове он приехал в дом, в котором обычно останавливалась его подруга. Проведя в этом доме два дня, познакомился с нелюдимой кошкой хозяйки по кличке Джордж, и поужинал самыми вкусными омарами, какие только пробовал, добывающимися из местных вод.

Из Оленьего острова он отправился к северной границе штата, и остановился на берегу озера недалеко от небольшого лагеря франкоканадских сборщиков картофеля. Угостив сборщиков дорогим французским коньяком, он выяснил что они всей семьёй ежегодно приезжают на сборы картофеля, и сравнил современное положение сезонных сборщиков с тем временем, когда на это подталкивала лишь крайняя нужда, как в его романе «Гроздья гнева».

Сделав остановку у Ниагарского водопада, Стейнбек отправился на Средний Запад. Первоначальный план пересечь границу с Канадой и срезать через провинцию Онтарио путь до Детройта, Мичиган провалился из-за закона, по которому для пересечения границы с животным, требовалось свидетельство о прививке против бешенства, которого у Стейнбека не оказалось. Он выразил своё недовольство властями, для которых «клочок бумаги превыше фактов», однако приободрился от посочувствовавших пограничников. Чтобы наверстать упущенное время, он поехал по сверхскоростной магистрали, где представлял жизнь дальнобойщиков, являющихся основными клиентами этих магистралей. Заезжая в зоны отдыха, построенные вдоль магистралей, он дивился прогрессу, ведь всё в них от аптечки до супа покупалось в специальных автоматах, а интерьер ресторанов своей стерильностью «напоминал уборные».

Проезжая через Огайо, Мичиган и Иллинойс в глаза ему бросился огромный прирост населения, города расширяются, а дороги заполнены автомобилями. Изменилось и отношение людей. Если жители Новой Англии были немногословны и ждали первых шагов от незнакомца, то на Среднем Западе люди были более открытыми и сами могли начать беседу. Также он подмечает то, что местные говоры вымирают под влиянием радио и телевидения, признавая, что эти самые говоры берут своё начало в безграмотности.

Ещё одним детищем прогресса, с которым он столкнулся, были передвижные дома, на которые с момента изобретения в 50-х годах спрос лишь растёт. С помощью них Стэйнбек пытается понять одну из основных черт американцев — постоянные переезды. Он общается с управляющим парка, созданного специально для таких мобилей, а также с владельцами самих домов. И выясняет, что стоимость мобилей и уход за ними намного дешевле чем за обычным домом, и что при закрытие фабрики или резком обесценивании земли, в отличие от владельцев дома, владельцы мобиля ничего не теряют, они просто переезжают в другое место.

Сделав привал в на берегу озера в Мичигане, к Стейнбеку на джипе подъехал смотритель озера и первоначально собирался выгнать его, так как озеро находилось в частных владениях. Но, после приглашения на кофе в Росинант и небольшой беседы, разрешил остаться и на следующий день предложил вместе порыбачить.

По приезде в Чикаго, чтобы встретиться с женой и немного передохнуть от кочевой жизни, Стейнбек сдал Чарли на время в приют для животных, а сам отправился в отель «Амбассадор», где у него был заказан номер. Но из-за его слишком раннего приезда номер ещё не успел освободиться, и уставшему писателю предложили скоротать время ожидания в ещё не убранном номере, откуда только что выехал жилец. Зайдя в него, писатель решил сложить портрет предыдущего жильца по оставленным им следам.

Часть третья

Из Чикаго путь пролегал на Север, через Висконсин и Миннесоту. По федеральному шоссе № 10 он проехал через Сент-Пол, так и не увидев город из-за плотного потока грузового транспорта, окружившего Росинант, и по «Эвакуационной трассе». Эвакуационная трасса навела его на мысли об потенциальной угрозе атомной войны, созданной самим человечеством. Съехав с шоссе, Стейнбек заглянул в закусочную и спросив её работников дорогу до Сок-Сентра, города где родился писатель Синклер Льюис, его расстроила то, что работники не знали кто такой Льюис. В Сок-Сентре он не задержался, всё время пребывания в городе его посещали мысли о Льюисе, их знакомстве и как лицемерии горожан в писателю. После публикации в 1920 году романа «Главная улица», Льюиса в Сок-Сентре стали называть «красным», однако после смерти в честь него назвали одну из улицы, а также развесели вывески с памятными местами для привлечения туристов.

Остановившись на берегу Мэпл-Ривер, Северная Дакота, Стэйнбек вновь сетует на безвкусность и ненатуральность потоковой продукции, которой пользуются современные американцы. Сравнив как еду так и пищу для ума. Во встреченных ему придорожных лавках на продажу выставлялось дешёвое чтиво: комиксы, книги про убийства и секс. Он предупреждает, что постоянное чтение подобной литературы пагубно сказывается на мировоззрении и мыслительном процессе. Вспомнив разговор с хозяином одной из таких лавок, Стейнбек критикует современную политику, поддерживающую «Холодную войну», которая вырабатывает у американцев лишь ксенофобию, ведь русские являются одной из самых обсуждаемых тем почти в любом городе. Он замечает, что при каждой неудаче в той или иной области многие винят русских, и в СССР наверняка также винят американцев.

Бестселлер

«Путешествие с Чарли» было выпущено издательством Viking Press в середине 1962 года[3], за несколько месяцев до получения Стейнбеком Нобелевской премии по литературе. 21 октября того же года книга достигла первого места в списке бестселлеров газеты The New York Times, в категории документальной литературы, где продержалась неделю, будучи 28 октября потеснённой книгой Рэйчел Карсон «Безмолвная весна»[4].

Напишите отзыв о статье "Путешествие с Чарли в поисках Америки"

Примечания

  1. "[www.commonties.com/blog/2006/09/13/steinbeck-knew-he-was-dying/ Steinbeck knew he was dying], " September 13, 2006. Audio interview with Thom Steinbeck
  2. [bluerectangle.com/book_reviews/view_one_review/1994 Travels with Charley (review)]. Проверено 10 октября 2011. [www.webcitation.org/6E1GjRFV2 Архивировано из первоисточника 29 января 2013].
  3. Benson Jackson J. The True Adventures of John Steinbeck, Writer. — New York: Viking Press, 1984. — P. 913. — ISBN 0-670-16685-5.
  4. [www.hawes.com/no1_nf_d.htm#1960%27s New York Times Best Seller Number Ones List]. Hawes Publications. Проверено 28 августа 2011. [www.webcitation.org/6E1Gk5Wgc Архивировано из первоисточника 29 января 2013].

Ссылки

Отрывок, характеризующий Путешествие с Чарли в поисках Америки

Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.