Инцидент 26 февраля

Инцидент 26 февраля
Старший лейтенант Ниу Ёситада и его сослуживцы из Первой дивизии Императорской армии Японии во время инцидента
Дата	26—29 февраля 1936 года
Место	Токио, Япония
Итог	мятеж подавлен
Противники
Япония Япония "Молодые офицеры" Гвардия Императора Реакционеры
Командующие
неизвестно Ниу Ёситада
Силы сторон
Батальон Артилерии "Енгук Лин" 2500 солдат 4000 гвардейдев 2 танка Чи-Ха
Потери
неизвестно неизвестно

Путч молодых офицеров, или Инцидент 26 февраля, или мятеж 26 февраля (яп. 二·二六事件 Ни-нироку дзикэн) — мятеж националистически настроенных офицеров японской армии, произошедший 26—29 февраля 1936 года. Идеологом путча был Икки Кита, программная работа которого, под названием «План реконструкции Японии», сподвигла офицеров на мятеж.

Мятеж организовали молодые офицеры-националисты, которые были убеждены в том, что побороть в стране политическую коррупцию и крайнюю бедность в сельской местности можно лишь путём устранения нескольких высших политиков. Они выступили под лозунгами Реставрации Сёва (昭和維新, по аналогии с Реставрацией Мэйдзи) и девизом «Сонно токан» (尊皇討姦, «уважай Императора, свергни зло»).

Путч начался рано утром 26 февраля 1936 года. На стороне мятежников выступили от 1483 до 1500 солдат японской армии. В основном это были 1-й, 3-й пехотные полки и 7-й артиллерийский полк Первой дивизии Императорской армии Японии и 3-й пехотный полк Императорской гвардии.

Мятежникам удалось захватить центр Токио, включая здания Парламента, Министерства внутренних дел и Министерства обороны, и убить нескольких влиятельных политических лидеров. Они также попытались захватить резиденцию премьер-министра и императорский дворец, но столкнулись с сопротивлением Императорской гвардии.

Несмотря на их заявления о полной поддержке императорской власти, император Сёва резко осудил их действия, признав их незаконными. Деморализованные мятежники сдались правительственным войскам 29 февраля 1936 года. 19 руководителей путча были казнены.

Предыстория

В начале XX века среди японских военных набирают популярность идеи государственного социализма, в частности — работы политического философа и мыслителя Икки Кита. Его идеи Реставрации Сёва, изложенные в произведении «План реконструкции Японии», побудили ряд молодых офицеров, в частности Сиро Нонака, Киёсада Кода, Такадзи Муранака, Тэрудзо Андо, Асаити Исоба, Ясухидэ Курихара и других задуматься над немедленным решением важных социальных проблем: политической коррупции, деятельности дзайбацу и экономических последствий Великой депрессии.

В то же время руководство армии и правительства относилось к этому движению крайне враждебно. За активными его членами устанавливается надзор военной полиции, что в свою очередь усилило напряженность между молодыми офицерами и высшим руководством. После инцидента в военной академии и инцидента 15 мая, во время которого был убит премьер-министр Инукаи Цуёси, ряд радикально настроенных офицеров были уволены из армии, в частности Такадзи Муранака и Асаити Исоба.

Обеспокоенный антиправительственными настроениями офицеров Первой дивизии, генштаб Императорской армии Японии решил передислоцировать её из Токио в Маньчжурию. Но это лишь подтолкнуло заговорщиков ускорить подготовку к перевороту.

Проскрипционные списки

Повстанцами был составлен список политиков, которых планировалось убить. Он состоял из двух частей: основные цели и второстепенные. Первый вариант списка был составлен Исобэ Асаити и Муранака Такадзи. 21 февраля они показали его капитану Ямагути Ититаро. После дебатов из него были исключены имена Сайондзи Киммоти и Хаяси Сэндзюро. 22 февраля было решено атаковать только основные цели и в основной список был включен Ватанабэ Дзётаро.

№	Портрет	Имя	Должность	Результат атаки
1		Окада, Кэйсукэ 岡田 啓介	Премьер-министр Японии	26 февраля отряд повстанцев атаковал резиденцию премьер-министра. Во время боя повстанцы по ошибке застрелили его зятя, полковника Мацуо Дендзо. Самому же Окаде удалось спрятаться, а на следующий день переодетым сбежать из резиденции. Во время нападения были убиты четверо полицейских, которые пытались остановить нападавших.
2		Такахаси Корэкиё 高橋是清	Министр финансов	26 февраля отряд повстанцев под руководством старшего лейтенанта Накахаси Мотоаки и младшего лейтенанта Накадзимы Кандзи атаковал частную резиденцию Такахаси в районе Акасаки. Во время нападения он был убит, а полицейский Тамаки Хидэо был тяжело ранен.
3		Сайто Макото 斎藤 実	Министр-хранитель печати	26 февраля отряд повстанцев под руководством старшего лейтенанта Сакаи Наосэ, младших лейтенантов Такахаси Таро, Мугия Киёсуми и Ясуды Ютаки атаковал частную резиденцию Сайто в районе Ёцуя. Во время нападения Сайто Макото был застрелен. Кроме Сайто, во время нападения никто не погиб.
4		Кантаро Судзуки 鈴木貫太郎	бывший начальник Генерального штаба флота, адмирал	26 февраля отряд повстанцев под руководством капитана Андо Тэрудзо атаковал частную резиденцию Судзуки в районе Кадзи. Во время нападения Судзуки Кантаро был тяжело ранен, но повстанцы, уступив мольбам жены Судзуки, не стали его добивать. Судзуки после ранения выжил, но пуля покушавшегося оставалась в нём до конца жизни и была обнаружена лишь при кремации его тела.
5		Ватанабэ Дзётаро 渡辺錠太郎	Инспектор по военному обучению	Такахаси Таро и Ясуда Ютака, после атаки на резиденцию Сайто, направили свои подразделения в резиденции Ватанабэ в районе Огикубо, где столкнулись с сопротивлением подразделения военной полиции района Усигомэ. Во время боя Ватанабэ Дзётаро был застрелен нападающими.
6		Макино Нобуаки 牧野伸顕	Бывший Министр-хранитель печати	Капитан Коно Хисаси вместе с 8 мятежниками атаковали отель Итоя в районе Югавара, где остановился Макино. Но, благодаря сопротивлению полицейского Минагавы Ёситаки, ему удалось бежать.

Список неатакованных второстепенных «целей» включал:

• министра двора Гото Фумио
• председателя Тайного совета Итики Китокуро
• члена Палаты пэров, бывшего губернатора Тайваня Изаву Такио
• главу концерна «Мицуи» Мицуи Хатирёмона
• исполнительного директора этого же концерна Икэду Сигэаки
• главу концерна (дзайбацу) «Мицубиси» Ивасаки Кояту

26 февраля

Всего в путче участвовало 22 офицера и свыше 1400 унтер-офицеров и солдат. Восстание началось 26 февраля рано утром. В это же время младший лейтенант Цунэо Ито принёс послание от мятежников к генералу Сигэру Хондзё: «Около 500 офицеров и солдат больше не могут сдерживать себя и начали действовать». Получив сообщение, Хондзё вместе с командиром военной полиции Рокуро Ваном и генерал-майором Тэцудзо Накадзимой отправился к императорскому дворцу.

Около 5:20 утра глава секретариата министра-хранителя печати Коити Кидо вызвал генерала Кадзуо Огури, секретаря Сайондзи Киммоти Харада Кума и председателя верхней палаты Парламента Фумимаро Коноэ. Затем, встретившись в императорском дворце с председателем Управления Императорского двора Курахэй Юаса и вице-командующим Тадатака Хирохатой, доложил о случившемся императору Сёва.

Лидеры путчистов капитан Киёсада Кода, Муранака Такадзи и Асаити Исоба посетили резиденцию министра армии Ёсиюки Кавасэ и передали ему манифест с требованиями восставших.

В 9:00 утра министр армии Кавасима получил аудиенцию у императора, на которой зачитал манифест путчистов. Император приказал ему немедленно подавить восстание.

Во второй половине дня в Императорском дворце состоялись неофициальные сборы Высшего Военного Совета. Как результат от имени Ёсиюки Кавасэ было обнародовано заявление, где содержался призыв разрешить инцидент без кровопролития.

В 15:00 главнокомандующий Силами обороны Токио генерал-лейтенант Кохэй Кассии объявил военное положение в Токио.

Поскольку премьер-министр Окада Кейсукэ скрывался, в 21:00, на чрезвычайном заседании Кабинета министров исполняющим обязанности премьер-министра был назначен Фумио Гото. В это же время высшее военное командование встретилось с членами Высшего Военного Совета.

Реакция военных кругов

Путч привел в полную растерянность высших круги армии, которые не знали о нем. Поэтому реакция высших армейских кругов была растерянной и двойственной. Поначалу некоторые из них даже проявили желание включиться в мятеж. Военный министр Кавасима фактически поддержал мятеж, распространив по всей армии воззвание мятежников, в котором они излагали причины, побудившие их к выступлению. Высшие военные чины встретились с главарями мятежников и всячески хвалили их за затеянное ими «грандиозное дело».

Сразу же после начала мятежа был издан приказ о введении военного положения, при этом отряд мятежников был включен в войска, осуществлявшие контроль за введением военного положения в занятом ими районе.

Что же касается флота, то его реакция с самого начала была сугубо отрицательной. Флот, всегда противостоявший армии, сконцентрировал в Токийском заливе Объединенную эскадру, что явилось серьезным предупреждением армейским мятежникам.

Реакция экономических и политических кругов

Политические и финансовые круги Японии не проявили никакого желания поддержать мятежников. При этом был наложен запрет на публикацию любой информации, касавшуюся происходивших событий. Газеты, не вдаваясь в подробности, лишь сообщили о закрытии бирж, радио также хранило молчание.

В связи с путчем временно замерла вся политическая и экономическая деятельность. С 26 февраля были прекращены все операции на фондовой и товарной биржах, приостановлены расчетные операции, закрыта расчетная палата в Токио. В результате были лишены возможности осуществлять свои функции официальная резиденция премьер-министра, военное министерство, Генеральный штаб, главное полицейское управление и ряд других государственных учреждений, находившихся в районе, занятом мятежниками.

Реакция императорского дворца

В императорском дворце узнали о восстании примерно в 05:00, когда капитан Ичитаро Ямагучи, сторонник путчистов и дежурный офицер 1-го пехотного полка, сообщил о нём своему тестю генералу Сигеру Хондзё, главному адъютанту и член Императорского совета. Хондзё затем связался со своими подчиненными и начальником военной полиции и направился во дворец. Сам император узнал о происшествии в 05:40 и встретился с Хондзё вскоре после 06:00. Сначала он сказал, что с инцидентом надо покончить, не указав, однако, как именно.

Однако когда члены императорского совета узнали об убийствах мятежниками министров и тяжёлом ранении Судзуки, их реакция была самой жесткой. Они дали императору единодушный совет подавить мятеж. Они также сказали, что и речи не может быть об отставке правительства, так как это, по их мнению, могло только поощрить мятежников. Услышав такие рекомендации, император Хирохито занял самую твердую позицию.

27 февраля

Утром 27 февраля был назначен военный комендант Токио. Мятежников призвали немедленно вернуться в казармы и сдать оружие. Им был выдвинут ультиматум, его срок истекал 28 февраля в 8 утра. Но мятежники отказались сдаться.

28 февраля

Утром 28 февраля верные правительству войска подошли к зданию парламента. Через коменданта города мятежникам было объявлено обращение императора. В нем говорилось: «Сообщаю унтер-офицерам и солдатам, что еще не поздно вернуться в казармы. Те же, кто, несмотря на это, оказывает сопротивление, являются мятежниками и будут расстреляны. Ваши отцы, матери и сыновья плачут, потому что вы стали предателями страны».

Многие солдаты, участвовавшие в мятеже, приняли участие в нём лишь по приказу своих непосредственных командиров. Когда они узнали, что они не защищали дело императора, и что император назвал их мятежниками, то они начали сдаваться. Солдат отправили в казармы под арест. Офицеры же были разоружены и помещены в тюрьму строгого режима.

Руководитель мятежа капитан Нонака, а также офицер Коно не стали сдаваться и покончили жизнь самоубийством.

За участие в мятеже судили 17 офицеров и двух гражданских лиц, одним из которых был Икки Кита. Все они были приговорены к смерти и повешены на площади Ёёги в Токио. 7 членов высшего военного совета были вынуждены уйти в отставку, в их числе Араки, Мадзаки, Хаяси и Абэ, которые покинули воинскую службу.

См.также

• Попытка военного переворота в Японии (1945)

Ссылки

• [www.cultline.ru/archiv/i/3074/ Инцидент 26 февраля 1936 г.]

Отрывок, характеризующий Инцидент 26 февраля

На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.