Путь Красноречия

Путь Красноречия
англ. نهج البلاغة
Страница из книги
Автор:	Шариф Рази
Язык оригинала:	арабский

Путь Красноре́чия (араб. نهج البلاغة‎ — Нахдж аль-Балага) — книга багдадского поэта и шиитского улема Шарифа Рази.

Слово نهج (нахдж) означает открытый путь, дорогу, курс, метод или манеру.

البلاغة (балага) — красноречие, искусство хорошего стиля и общения.

«Путь Красноречия» является собранием, состоящим из 241 проповеди, 79 писем и 498 высказываний Имама Али. Количество проповедей, писем и высказываний отличаются в различных её изданиях. Количество проповедей варьируется от 238 до 241, количество писем — от 77 до 79, а количество высказываний — от 463 до 489.

Проповеди этой книги повествуют как о «Сотворении этого мира», «Сотворении Адама», «Конце Вселенной», так и о пришествии двенадцатого Имама Махди. В ней есть темы, содержащие как первичную, так и разъяснительную информацию о прошлом, настоящем и будущем миров.

Эта книга рассматривается как воплощение красноречия и является величайшим шедевром арабской литературы. Книга была переведена на русский язык Тарасом Черниенко.

«Нахдж аль-Балага» является одним из важнейших сакральных текстов для мусульман-шиитов и авторитетным источником для джафаритского мазхаба. Эта книга также является образцом изящного стиля, мастерства слога и классической арабской словесности для мусульман других направлений.

История написания

Автором данного труда является шиитский учёный Шариф Рази (X—XI вв. н. э.), бывший известным литератором, поэтом и филологом. Изречения и проповеди (хутбы) имама Али ибн Абу Талиба интересовали его прежде всего с эстетической точки зрения, поскольку поэт увидел в них образец литературного стиля и красноречия. Этим объясняется тот факт, что сеид ар-Рази не всегда давал ссылки на названия книг и документы, которые он использовал при составлении данного сборника. Однако впоследствии учёные джафаритского и других мазхабов восстановили изначальные ссылки, подтвердив тем самым аутентичность «Пути красноречия». Важным исследованием на эту тему стал труд иракского шиитского учёного Мухаммада Бакира Махмуди «Путь счастья для понимающего „Нахдж аль-балага“» («Нахдж ас-са’ада фи мустадрики Нахдж аль-балага»).

Учёный аль-Масуди (конец IX — первая половина X вв. н. э.) отмечал, что изначально насчитывалось более 480 записанных проповедей имама Али, которые он сочинял экспромтом, без предварительных записей и набросков.

Тематика

Хутбы, письма и наставления имама Али ибн Абу Талиба касаются как современной ему истории исламской уммы, так и сложных богословских и философских вопросов. Имам Али затрагивает такие темы, как Единобожие (Таухид) и его правильная интерпретация, смысл творения человека и его предназначение, энтропия и смерть, воскрешение и будущая жизнь, война и воинские добродетели, роль разума в исламе, подлинное богослужение настоящего мусульманина, характерные черты праведников и близких к Аллаху людей, политика и власть, социальная справедливость, взаимоотношения исламского правителя и народа, спор о халифате и право Ахл аль-Бейт на руководство исламской уммой. Он также превозносит поощряемые исламом качества, такие, как аскетизм, сострадание к людям, великодушие, и осуждает такие черты, как алчность, скупость, страх перед чем-либо, кроме Аллаха. Проповеди имама Али исполнены мистического отвержения этого мира, призывов к справедливости и жертвенности и преданности Аллаху.

Помимо того, что «Путь красноречия» представляет собой один из самых важных богословских шиитских текстов, он также является заслуживающим особого внимания историческим памятником, в котором зафиксирована история раннего ислама и халифата. Так, письма имама Али по поводу текущих событий, включённые в «Нахдж аль-балага», адресованы другим известным историческим деятелям и сподвижникам пророка Мухаммада, среди которых были как ближайшие друзья и соратники, так и непримиримые враги и оппоненты. В числе адресатов, в частности, — жители Куфы, Басры, Медины и Египта, Салман аль-Фариси, судья Шурайх ибн аль-Харис, командиры армии имама Али, Абдаллах ибн Аббас, Акиль ибн Аби Талиб, наместники имама Али в разных землях, включённых в состав халифата (Умар ибн Аби Салама аль-Макзуми, Мухаммад ибн Аби Бакр, Малик аль-Аштар, Усман ибн Хунайф аль-Ансари и др.), Муавия ибн Абу Суфиан, Амр ибн аль-Ас, а также ряду других исторических деятелей и представителям различных племён.

Основные идеи

В «Пути красноречия» имам Али освещает тонкие нюансы исламской теологии, как то единство, одновременная трансцендентность и имманентность Аллаха, Его атрибуты. Он также разъясняет основные положения исламской религии, прославляет пророка Мухаммада, отстаивает право его семейства (Ахл аль-Бейт) на Имамат, проливая свет на истинную сущность врагов ислама и лицемеров.

Так, в речи «Аль-Гарра» имам Али описывает Божественные атрибуты:

Хвала Аллаху, Который превыше всего состоянием и снизошёл до всего благодеянием, Дарующему всякую добычу и благоденствие, Устраняющему всякое испытание и бедствие. Я возношу Ему хвалу за Его милость непрекращающуюся и благость неиссякающую и верую в Него как в Первого, (в мощи Своей) Предстающего, ищу у Него руководства как у Близкого, Прямо Ведущего, и ищу помощи Его как у Мощного, Могучего, и на Него уповаю как на Достаточного, Поддерживающего, и свидетельствую, что Мухаммад — да благословит Аллах его и его род — Его раб и посланник, которого Он послал для исполнения Его повеления, и увещания о Его предостережении, и предварения Его предупреждения.

А так он говорит об Ахл аль-Бейт:

Взгляните же на людей Дома вашего Пророка, и припадите к их стороне, и последуйте по их следам, и они не собьют вас с прямого пути, и не уготовят вам яму уничтожения, и если они воздерживаются (от каких-либо действий), то и вы воздерживайтесь, а если восстанут, то и вы восстаньте. И не обгоняйте их, иначе впадёте в заблуждение, и не отставайте от них, иначе пропадёте!

.

Имам Али также порицает этот мир и предостерегает верующих от обольщения его обманчивыми прикрасами:

Как опишу я местопребывание, начало которого — горе, а конец его — небытие! Для разрешённого его — учёт, и для запретного его — расчёт. Кто разбогател в нём — с пути сбивается, кто же обеднел — в горе обретается, кто стремится к нему, от того скрывается, кто отстранился от него — к тому устремляется. Кто смотрит сквозь него, тому дарует прозрение, а кто остановил на нём свой взор, тому слепотой поражает зрение.

Имам Али прославляет подлинно уверовавшего мусульманина — воина, аскета и мистика, смысл жизни которого заключён в борьбе за торжество законов и идеалов ислама. В связи с этим имам Али затрагивает тему смысла поклонения Аллаху:

Есть люди, поклоняющиеся Аллаху из стяжания, и это — поклонение торговцев, и есть поклоняющиеся Аллаху из трепета, и это — поклонение рабов, и есть люди, поклоняющиеся Аллаху из благодарности, и это — поклонение свободных.

Однако порицание этого мира не означает призыва к отшельничеству и отстранения от социальной и политической деятельности в этой жизни. Имам Али не обходит своим вниманием и вопросы политики и управления государством, так как ислам объемлет все стороны жизни человека и общества.

В своём знаменитом письме Малику Аштару он даёт наставления, которым должен следовать любой исламский правитель. В первую очередь, имам повелевает соблюдать справедливость:

И пропитай сердце своё милостью ко вверенным на твоё попечение, и любовью к ним, и обходительностью в обращении с ними, и не будь с ними подобно жадному хищному зверю, что считает хорошим сожрать их, ведь они — двух видов: либо братья твои по вере, либо подобные тебе в творении…

Имам Али предостерегает правителей от угнетения простого народа и пролития его крови:

Остерегайтесь проливать кровь понапрасну, ведь ничто не навлекает более тяжкого отмщения, более тяжких последствий, ничто так быстро не удаляет милость Божию, не сокращает сроки жизненные, нежели пролитие крови невинной. Аллах — Преславен Он — начнёт суд Свой между рабами в День Воскресения с крови пролитой. Так не упрочивай власти своей пролитием крови запретной, ведь на самом деле это ослабит её и унизит, и свергнет, и разрушит…

Имам Али также отстаивал принцип социальной, экономической справедливости, предписываемой шариатом. Так он ответил на обвинения тех, кто упрекал его за равномерное распределение казны:

Повелеваете ли вы мне, чтобы я искал помощи в притеснении того, над кем я поставлен попечителем? Клянусь Аллахом, я не поступлю таким образом, покуда время совершает своё течение и пока она звезда в небе вслед за другой совершает движение! Было бы это даже моё (собственное) имущество, я разделил бы его с ними равными долями, а как мне поступить, если имущество это принадлежит Аллаху? Поистине, неправедная раздача имущества 0 транжирство и расточительство, оно возвышает обладателя его (имущества) в этом мире и унижает в грядущем, и даёт ему почёт пред ликом людей и приносит презрение пред ликом Аллаха. Не было так для выделяющего имущество тем, кто того не заслужил и недостоин, чтобы Аллах не запретил им благодарить его и признательность их будет обращена к другому. И если однажды подкосятся ноги его, и потребуется ему помощь их, то найдёт он в них худших друзей и подлейших товарищей!

В «Пути красноречия» имам Али также обличает притеснителей, угнетателей и тиранов, попирающих нормы шариата и справедливость, описывая их на примере своих врагов — Омейядов:

Клянусь Аллахом, они продолжат, покуда не разрешат всего, что именуется у Аллаха запретным, и не останется ни одного договора, который они не нарушат, и покуда не останется ни одного жилища городского или бедуинского, в которые не войдёт их притеснение и которым не навредит их дурное руководство, покуда не восстанут двое плачущих, каждый из коих будет оплакивать своё: один — свою религию, другой — свой здешний мир...

Критика

Критика в первую очередь касается авторства этого сборника — шииты утверждают, что автором Пути Красноречия является Мухаммад ибн аль-Хусейн ар-Рида (Шариф Рази). В трактате «Шазарат аз-захаб» (автор: Ибн аль-Имад аль-Ханбали) говорится:

Люди разошлись во мнениях относительно того, кто был составителем книги «Нахдж ал-балага», сборника высказываний Али ибн Абу Талиба, да будет доволен им Аллах: Али ибн аль-Хусайн аль-Муртада или его брат ар-Рида. Существует мнение, что эти высказывания вовсе не принадлежали Али и что составитель книги придумал их, а потом приписал ему.

— «Шазарат аз-захаб»

Также критика касается достоверности содержащихся в этом сборнике высказываний. Так, аз-Захаби говорит в своём труде «Сияр а’лам ан-нубала», что «Путь Красноречия» содержит приписываемые Али ибн Абу Талибу высказывания и в ней нет иснадов, которые позволили бы выяснить их достоверность.

Достоверность «Пути Красноречия» критиковал и Ибн Таймия. Он писал в своей книге «Минхадж ас-Сунна»:

Учёные знают, что большинство проповедей в этой книге лживо приписаны Али, и поэтому большая их часть отсутствует в более ранних трудах, и их иснад неизвестен. Откуда автор взял их? Эти проповеди похожи на слова тех, кто называет себя Алидом или Аббасидом, тогда как никто из его предков не говорил такого. Лживость подобных претензий очевидна. Для того чтобы человек говорил о своем происхождении, должно быть известно происхождение его предков. То же самое относится и к высказываниям: должно быть известно, от кого они были услышаны и переданы нам. <…> Кто разбирается в методах приверженцев хадисов, кто разбирается в сообщениях и преданиях с иснадами, кто отличает правдивые рассказы от лживых, тот знает, что пересказывают подобные истории со слов Али только люди далёкие от этой науки, не умеющие различать между правдой и вымыслом.

— «Минхадж ас-Сунна»

«Путь Красноречия» содержит нападки на других сподвижников Мухаммеда и самовосхваления, которые плохо совместимы со скромным нравом известного своей набожностью халифа.

Некоторые высказывания в «Пути Красноречия» противоречат убеждениям имамитов о «непогрешимости» потомков Али и «грехопадении» остальных сахабов, прежде всего трёх первых праведных халифов. В 96 мудрости Али говорит:

Поистине, я видел сподвижников Мухаммада и не вижу среди вас никого, подобного им! По утрам они просыпались с запылёнными лицами и головами, а ночь они проводили в поклонах и стоянии, поочерёдно прилегая [к земле] своими лбами и щеками, предстоя [перед Аллахом] словно на углях, вспоминая о будущей жизни! От долгих земных поклонов между их очей образовались [мозоли] будто на козьих коленях! Если они поминали Аллаха, то рыдали очи их, покуда не намокали полы их одежд, и они трепетали, как трепещет дерево в день сильной бури, в страхе перед наказанием и с надеждой на награду.

— Путь Красноречия (1/113)

Несмотря на то, что шииты-имамиты утверждают о вероотступничестве Умара ибн аль-Хаттаба, в 459 мудрости Али говорит о нём:

Вами правил правитель, который был стоек и следовал прямым путём, пока религия не утвердилась.

— (2/310)

Всё это идёт вразрез с другими высказываниями в «Пути Красноречия», в которых говорится о том, что сахабы ослушались Аллаха и Мухаммеда и присягнули не Али, а Абу Бакру, Умару, а затем Усману ибн Аффану.

Некоторые поздние шиитские исследователи, в том числе Сейид Абд аз-Захра аль-Хусейни, пытались доказать состоятельность этих высказываний тем, что перечисляли другие книги, в которых содержатся полные версии этих сообщений, не касаясь вопроса об отсутствии в них иснадов, без которых невозможно говорить об их достоверности. К тому же сборник «Путь Красноречия» составлен через три с лишним столетия после кончины Али ибн Абу Талиба.

Аналогичные сборники

Известный иранский шиитский мыслитель и учёный-богослов Муртаза Мутаххари в своём труде «Краткий экскурс по Нахдж аль-балага» отмечает, что Шариф Рази был не единственный, кто собирал высказывания имама Али. Так, он упоминает книгу «Гурар ва дурар» («Плоды и жемчужины») за авторством Мир Джалал ад-Дина Мухаддиса Армави, а также «Дастур ма’алим ал-хикам» («Руководство для учителей мудрости») Казаи Сахиба аль-Хитата (XIV в.), «Наср аль-ла’али» («Рассыпанные жемчужины») и «Хикам саййидина Али (алейхи-с-салам)» («Мудрые изречения нашего господина Али, мир ему»).

Использованная литература

• Шариф Рази. Путь красноречия / Перевод с арабского и комментарии Тараса Черниенко. — Казань: «Идел-пресс», 2010.
• Муртаза Мутаххари. Краткий экскурс по «Нахдж аль-балага» / Перевод с персидского, примечания М.Машхулова. — Санкт-Петербург: Петербургское Востоковедение, 2010.

Ссылки

[islamology.ru/library/2008/11/post_37.shtml Первый русский перевод «Пути Красноречия»]

Отрывок, характеризующий Путь Красноречия

Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.