Пуччини, Джакомо

Запрос «Пуччини» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Джакомо Пуччини Giacomo Puccini
Основная информация
Полное имя	Джакомо Антонио Доменико Микеле Секондо Мариа Пуччини
Дата рождения	22 декабря 1858(1858-12-22)
Место рождения	Лукка, Великое герцогство Тосканское
Дата смерти	29 ноября 1924(1924-11-29) (65 лет)
Место смерти	Брюссель, Бельгия
Страна	Королевство Италия Королевство Италия
Профессии	композитор
Жанры	опера

Джа́комо Анто́нио Доме́нико Мике́ле Секо́ндо Мари́а Пуччи́ни (итал. Giacomo Antonio Domenico Michele Secondo Maria Puccini; 22 декабря 1858, Лукка — 29 ноября 1924, Брюссель) — итальянский оперный композитор, один из ярких представителей направления «веризм» в музыке. Некоторыми исследователями называется крупнейшим после Верди итальянским оперным композитором.

Биография

Пуччини родился в городе Лукка, в музыкальной семье, одним из семи детей. Династия музыкантов в семье Пуччини была основана в Лукке прапрадедушкой Джакомо (1712—1781) и его тёзкой. После смерти отца, Микеле Пуччини (1813—1864), пятилетнего Пуччини отправили на учение к его дяде Фортунато Маджи, который считал его плохим, недисциплинированным учеником и, как пишет современный биограф композитора, награждал его болезненным пинком по голени за каждую фальшивую ноту, после чего у Пуччини всю жизнь рефлекторно возникала боль в ноге от фальшивых нот. Впоследствии Пуччини получил место церковного органиста и хормейстера. Оперным композитором ему захотелось стать, когда он впервые услышал представление оперы Джузеппе Верди «Аида» в Пизе.

Бог дотронулся до меня мизинцем и сказал: «Пиши для театра и только для театра».

В течение четырёх лет Пуччини занимался в Миланской консерватории. В 1882 году участвовал в конкурсе одноактных опер. Не получившая первый приз, его опера «Виллисы» была поставлена в 1884 году в театре Dal Verme. Опера эта привлекла внимание Джулио Рикорди, главы влиятельного издательского дома, специализирующегося на издании партитур. Рикорди заказал Пуччини новую оперу. Ею стал «Эдгар».

Третья его опера, «Манон Леско», законченная в 1893 году, имела огромный успех. Несмотря на явное влияние Рихарда Вагнера, талант Пуччини проявился в этой опере в почти полном своем блеске. Эта же опера знаменует собой начало работы Пуччини с либреттистами Луиджи Иллика и Джузеппе Джакоза.

Следующая опера Пуччини, «Богема» (написанная по мотивам романа Анри Мюрже), принесла Пуччини мировую славу. Одновременно оперу с тем же названием и по тому же роману писал Руджеро Леонкавалло, вследствие чего между двумя композиторами возник конфликт, и они перестали общаться.

За «Богемой» последовала «Тоска», премьера которой состоялась на рубеже веков, в 1900 году. Под давлением со стороны примадонны Ла Скала Даркле, исполнявшей главную роль в этой опере, и настаивающей на наличии у главной героини арии, которую можно было бы исполнить в концерте, Пуччини дополнил второй акт оперы, написав знаменитую сегодня «Vissi d’arte». Также он позволил Даркле, блондинке, не надевать парик (в тексте либретто Тоска — брюнетка).

17 февраля 1904 года в Миланском театре «Ла Скала» Джакомо Пуччини представил свою новую оперу «Мадам Баттерфляй» (Чио-чио-сан) («Madama Butterfly», по мотивам пьесы Дэвида Беласко). Несмотря на участие выдающихся певцов Розины Сторкио, Джованни Дзенателло, Джузеппе де Лука, спектакль провалился. Маэстро чувствовал себя раздавленным. Друзья уговорили Пуччини переработать своё произведение, а на главную партию пригласить Соломею Крушельницкую. 29 мая на сцене театра «Гранде» в Брешиа состоялась премьера обновлённой «Мадам Баттерфляй», на этот раз — триумфальная. Публика семь раз вызывала актёров и композитора на сцену.

После этого новые оперы стали появляться реже. В 1903 году Пуччини, заядлый автомобилист, попал в аварию. В 1909 году разразился скандал, связанный с тем, что страдающая припадками ревности жена композитора Эльвира обвинила домработницу Дорию Манфреди в любовной связи с Пуччини, после чего домработница покончила с собой. (Была ли связь на самом деле — неизвестно). Родственники Манфреди предъявили иск, и Пуччини заплатил назначенную судом сумму. В 1912 году умер издатель Пуччини, Джулио Рикорди, сыгравший огромную роль в продвижении композитора к известности.

Тем не менее, в 1910 году Пуччини закончил оперу «Девушка с Запада», о которой впоследствии говорил как о самом сильном своем опусе. Попытка написать оперетту (очевидно, из-за неимоверной в то время популярности жанра, в котором тогда главенствовали Франц Легар и Имре Кальман) окончилась неудачей. В 1917 году Пуччини закончил переработку своей оперетты в оперу («Ласточка»).

В 1918 году состоялась премьера оперы «Триптих». Эта вещь состоит из трёх одноактных опер (в парижском стиле, известном как гранд-гиньоль: ужасы, сентиментальная трагедия и фарс). Последняя, фарсовая, часть, под названием «Джанни Скикки», получила известность и иногда исполняется в один вечер с оперой Масканьи «Сельская честь», либо с оперой Леонкавалло «Паяцы».

В конце 1923 года Пуччини, бывший большим любителем тосканских сигар и сигарет, начал жаловаться на хронические боли в горле. У него был диагностирован рак гортани, и доктора порекомендовали ему новое экспериментальное лечение, радиотерапию, которое предлагали в Брюсселе. Ни сам Пуччини, ни его жена не были в курсе остроты болезни, эта информация была передана только их сыну. Пуччини скончался в Брюсселе 29 ноября 1924 года. Причиной смерти послужили осложнения, вызванные операцией, — неконтролируемое кровотечение вызвало инфаркт миокарда на следующий день после операции. Последний акт его последней оперы («Турандот») остался незавершенным. Есть несколько версий концовки, чаще всего исполняется версия, написанная Франко Альфано. На премьере этой оперы дирижёр, близкий друг композитора Артуро Тосканини остановил оркестр на том месте, где начиналась часть, написанная Альфано. Положив палочку, дирижёр обернулся к публике и сказал: «Здесь смерть прервала работу над оперой, которую маэстро не успел завершить».

Стиль

Необыкновенно одарённый мелодически, Пуччини твердо следовал своему убеждению, что музыка и действие в опере должны быть неразрывны. По этой причине, в частности, в операх Пуччини нет увертюр. Известны так называемые «пуччинивские октавы» — излюбленный и хорошо узнаваемый приём оркестровки, когда мелодию ведут в разных регистрах разные инструменты (или в пределах одной оркестровой группы). Гармонический язык композитора также очень интересен, есть типичные для композитора ходы, например, разрешение доминанты в субдоминанту вместо тоники, параллельные квинты и т. п. Влияние музыки импрессионистов слышится в ярких тембральных решениях и постоянной игре оркестровыми красками. В «Тоске» мастерски применяются акустические эффекты, создающие иллюзию многомерного пространства. Особенно прекрасна мелодика Пуччини. Благодаря богатству мелодий, оперы Пуччини, наряду с операми Верди и Моцарта, являются наиболее часто исполняемыми операми в мире. Редкий оперный театр сегодня осмеливается составить репертуар сезона, не включив в него хотя бы одно произведение этого композитора. Исключением здесь являются Россия и страны постсоветского пространства, где предпочитают русскую классику.

Последователи

Мелодическое влияние Пуччини было огромно. Пуччиниистами назвал его последователей известный музыкальный критик Иван Соллертинский, отметив, что «самым ярым» представителем этого движения стал Имре Кальман. К «пуччиниистам» также принадлежали Франц Легар и Исаак Дунаевский. В произведениях Дмитрия Шостаковича иногда слышно влияние стиля Пуччини. В основном это касается схожего чувства кантилены и колористических приёмов оркестровки.

Отклики и мнения некоторых современников Пуччини

В 1912 году один очень известный итальянский критик, в связи с постановкой одной из опер Пуччини, написал в своей статье следующее: «Это просто позор, что мир думает, будто итальянская музыка — это, в основном, произведения этого старомодного мелодиста, в то время как в Италии есть такие композиторы-интеллектуалы, как Ильдебрандо Пиццетти».

Другой критик, Карло Берсезио, так описал свои впечатления от премьеры «Богемы» (в «La gazetta»): «„Богема“ не оставит никакого следа в истории оперного театра. Автору этой оперы следует считать своё произведение ошибкой».

Издатель Рикорди, узнав о сомнениях, терзавших композитора во время первых репетиций «Богемы», написал ему: «Если этой оперой вы не попали в точку, маэстро, я сменю профессию и начну торговать салями».

Либреттист Иллика писал Пуччини: «Работать с вами, Джакомо, — это как жить в аду. Сам Иов не вынес бы таких мучений».

В 2006 году опера «старомодного мелодиста» «Богема» отметила своё стодесятилетие. Во второй половине двадцатого века она заняла место в пятерке самых часто исполняемых в мире опер и с тех пор из этой пятерки уже не выходила.

В честь Пуччини назван кратер на Меркурии.

Цитата, которую постарались забыть

Незадолго до смерти Пуччини заметил в одном из своих писем, что «опера закончилась как жанр, поскольку люди потеряли вкус к мелодии и готовы терпеть музыкальные композиции, не содержащие ничего мелодического».

Политика

В отличие от Верди, Пуччини не участвовал в политической жизни страны. Его биограф писал, что в течение всей жизни. Другой биограф считает, что если бы Пуччини имел собственную политическую философию, то он скорее всего был бы монархистом

Во время первой мировой войны отсутствие интереса Пуччини к злободневым вопросам сослужило ему плохую службу. Его долгая дружба с Тосканини была прервана почти на десятилетие после замечания Пуччини летом 1914 года о том, что Италия выиграла бы от немецкой организованности. Пуччини продолжал работать на оперой La rondine, заказанной ему австрийским театром в 1913 году, и после того, как Италия и Австро-Венгрия стали врагами в 1914 (контракт, правда в конце концов был расторгнут). Пуччини не участвовал в общественной деятельности во время войны, но частным образом помогал людям и семьям, пострадавшим от войны

В 1919 году Пуччини получил заказ написать музыку на оду Фаусто Сальватори в честь побед Италии в первой мировой войне. Премьера этого произведения, Inno a Roma («Гимн Риму»), должна была состояться 21 апреля 1919 года, во время празднования годовщины основания Рима. Как бы то ни было, премьера была отложена до 1 июня 1919 и была исполнена на открытии соревнований по лёгкой атлетике. Хотя Гимн Риму не был написан для фашистов, он широко использовался во время уличных парадов и общественных церемоний, проводимых итальянскими фашистами.

В последний год жизни у Пуччини было несколько контактов с Бенито Муссолини и другими членами фашистской партии Италии, и Пуччини даже стал её почётным членом. С другой стороны, сведения о том, был ли Пуччини реально членом фашистской партии, противоречивы. Итальянский сенат по традиции включал нескольких членов, назначенных в свете их вклада в культуру страны. Пуччини надеялся заслужить эту честь (так, как ранее заслужил её Верди) и задействовал имеющиеся у него связи с этой целью. Хотя почётные сенаторы обладали правом голоса, нет свидетельств о том, что Пуччини искал это назначение для того, чтобы использовать право голоса. Пуччини мечтал основать национальный театр в родном Виареджо и, разумеется, для этого проекта ему требовалась поддержка правительства. Пуччини встречался с Муссолини дважды, в ноябре и декабре 1923 года. Хотя театр так и не был основан, Пуччини получил титул сенатора (senatore a vita) за несколько месяцев до смерти.

В то время, когда Пуччини встречался с Муссолини, тот находился на посту премьер-министра около года, но его партия ещё не получила полный контроль над парламентом. Муссолини объявил о прекращении представительского стиля правления и начале фашистской диктатуры в своей речи, обращённой к палате депутатов, 3 января 1925 года, уже после смерти композитора

Оперы

• «Виллисы» (итал. Le Villi), 1884. Премьера одноактной оперы состоялась 31 мая 1884 года в театре Verme, Милан. По одноименному рассказу Альфонсо Карра о русалках-вилиях.
• «Эдгар» (итал. Edgar), 1889. Премьера оперы в 4-х актах состоялась 21 апреля 1889 года в театре Ла Скала, Милан. На основе пьесы «La Coupe et les lèvres» Альфреда де Мюссе
• «Манон Леско» (итал. Manon Lescaut), 1893. Премьера оперы состоялась 1 февраля 1893 года в театре Regio, Турин. По одноименному роману аббата Прево
• «Богема» (итал. La bohème), 1896. Премьера оперы состоялась 1 февраля 1896 года в театре Regio, Турин. По книге Анри Мюрже «Scènes de la vie de Bohème»
• «То́ска» (итал. Tósca), 1900. Премьера оперы состоялась 14 января 1900 года в театре «Костанци», Рим. По пьесе Викторьена Сарду «La Tosca»
• «Мадам Баттерфляй» (итал. Madama Butterfly). Премьера оперы в 2-актах состоялась 17 февраля 1904 года в театре Ла Скала, Милан. По одноименной пьесе Дэвида Беласко. В России опера шла также под названием «Чио-Чио-сан»
• «Девушка с Запада» (итал. La fanciulla del West), 1910. Премьера оперы состоялась 10 декабря 1910 года в театре Metropolitan Opera, Нью-Йорк. По пьесе Д. Беласко «The Girl of the Golden West».
• «Ласточка» (итал. La rondine), 1917. Премьера оперы состоялась 27 марта 1917 года в театре Opéra, Монте Карло.
• Триптих: «Плащ», «Сестра Анджелика», «Джанни Скикки» (итал. Il Trittico: Il Tabarro, Suor Angelica, Gianni Schicchi), 1918. Премьера оперы состоялась 14 декабря 1918 года в театре Metropolitan Opera, Нью-Йорк.
• «Турандот» (итал. Turandot). Премьера оперы состоялась 25 марта 1926 года в театре Ла Скала, Милан. По одноименной пьесе К. Гоцци. Осталась незаконченной в связи со смертью композитора, завершена Ф. Альфано в 1926 году.

Изучение наследия Пуччини

В 1996 году в Лукке был основан «Centro Studi Giacomo Puccini» (центр изучения Джакомо Пуччини), охватывающий широкий круг подходов к изучению творчества Пуччини. В США American Center for Puccini Studies специализируется на необычных исполнениях работ композитора и открывает публике неоценённые ранее или неизвестные отрывки работ Пуччини. Этот центр был основан в 2004 году певцом и дирижёром Гарри Дунстаном.

Литература

• Ashbrook W., Powers H. Puccini’s Turandot: The End of the Great Tradition, Princeton Univ. Press, 1991.
• Author unknown, Hampton’s Magazine Vol. 26 No. 3, March 1911.
• Author unknown, "The Stage, " Munsey’s Magazine Vol. 44 p. 6., 1911.
• Author unknown, "New York Acclaims Puccini’s New Opera, " Theatre Magazine, Vol. 13 No. 119, January 1911.
• Berger, William, Puccini Without Excuses: A Refreshing Reassessment of the World’s Most Popular Composer, Random House Digital, 2005, ISBN 1-4000-7778-8.
• Budden, Julian, Puccini: His Life and Works, Oxford University Press, 2002 ISBN 978-0-19-816468-5
• Carner, Mosco, Puccini: A Critical Biography, Alfred Knopf, 1959.
• Centro di Studi Giacomo Puccini, «Catedrale di S. Martino», Puccini.it, Retrieved 3 November 2012.
• Checchi, Eugenio, in Nuova Antologia, Francisco Protonotari. ed (in Italian), December 1897, pp. 470—481.
• Dry, Wakeling Giacomo Puccini, London & New York: John Lane, 1905.
• Eaton, W.P., "Where We Stand in Opera, " American Magazine, Vol. 71 No. 5, March 1911.
• Espinoza, Javier, «Revealed: the identity of Puccini’s secret lover», The Guardian (London), 29 September 2007.
• Fisher, Burton D., Puccini’s IL TRITTICO, Miami: Opera Journeys Pub., 2003, ISBN 0-9771455-6-5.
• Kendell, Colin (2012), The Complete Puccini: The Story of the World’s Most Popular Operatic Composer, Stroud, Gloucestershire: Amberley Publishing, 2012. ISBN 9781445604459 ISBN 1-4456-0445-0
• Keolker, James, «Last Acts, The Operas of Puccini and His Italian Contemporaries», 2001.
• Gervasoni, Carlo, Nuova teoria di musica ricavata dall’odierna pratica (New theory of music distilled from modern-day practice) Milano: Blanchon, 1812.
• Phillips-Matz Mary Jane. Puccini: A Biography. — Boston: Northeastern University Press, 2002. — ISBN 1-55553-530-5.
• Montgomery, Alan, Opera Coaching: Professional Techniques And Considerations, New York: Routledge Taylor and Francis Group, 2006, ISBN 9780415976015.
• Mourby, Adriano, "Scandalissimo! Puccini’s sex life exposed, " The Independent, 6 July 2008.
• Osborne, Charles, The Complete Operas of Puccini: A Critical Guide, De Capo Press, (1982).
• Randall, Annie J. and David, Rosalind G., Puccini & the Girl, Chicago: University of Chicago Press ISDN 0226703894
• Ravenni, Gabriella Biagi and Michele Girardi, Giacomo (Antonio Domenico Michele Secondo Maria) Puccini (ii) in Grove Music Online, accessed 9 August 2012.
• Siff, Ira, "Puccini: La Fanciulla del West, " Opera News, Vol. 77 No. 1, July 2012.
• Sadie, Stanley; Laura Williams Macy, The Grove Book of Operas.
• Sadie, Stanley (ed.), The New Grove Dictionary of Music and Musicians, London: Macmillan/New York: Grove, 1980, ISBN 1-56159-174-2.
• Smith, Peter Fox. A Passion for Opera. Trafalgar Square Books, 2004. ISBN 1-57076-280-5.
• Streatfield, Richard Alexander, Masters of Italian music, C. Scribner’s Sons, 1895.
• Weaver, William, and Simonetta Puccini, eds. The Puccini Companion, W.W. Norton & Co., 1994 ISBN 0-393-029-30-1
• Wilson, Alexandra, The Puccini Problem: Opera, Nationalism, and Modernity, Cambridge University Press (2007)

Ссылки

• Джакомо Пуччини: ноты произведений на International Music Score Library Project
• [www.sinor.ru/~raritet/ Пуччини. Полные либретто опер на русском языке]

Отрывок, характеризующий Пуччини, Джакомо

– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.