Гартунг, Мария Александровна

Мария Гартунг
Портрет кисти И. К. Макарова, 1860
Имя при рождении:	Мария Александровна Пушкина
Дата рождения:	19 (31) мая 1832(1832-05-31)
Место рождения:	Санкт-Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя Советская Россия Советская Россия
Дата смерти:	7 марта 1919(1919-03-07) (86 лет)
Место смерти:	Москва, РСФСР
Отец:	Александр Пушкин
Мать:	Наталья Пушкина
Супруг:	Леонид Гартунг
Дети:	нет

Мари́я Алекса́ндровна Га́ртунг (до замужества Пу́шкина; 19 (31) мая 1832 год, Санкт-Петербург, Российская империя — 7 марта 1919, Москва, РСФСР) — старшая дочь Александра Сергеевича Пушкина и Натальи Николаевны Пушкиной, урождённой Гончаровой.

Биография

Мария Александровна родилась 19 мая 1832 года в Петербурге, на Фурштатской улице, в доме Алымовых.

7 июня девочку крестили в Сергиевском «всей артиллерии» соборе. В метрической книге в записи под номером 50 говорится, что восприемниками (крёстными родителями) были Сергей Львович Пушкин, Наталья Ивановна Гончарова, Афанасий Николаевич Гончаров, Екатерина Ивановна Загряжская и граф Михаил Виельгорский. Имя получила в честь покойной бабушки Александра Сергеевича — Марии Алексеевны Ганнибал.

Получила домашнее образование. В девять лет она свободно говорила, писала и читала по-немецки и по-французски. Позднее Мария Александровна училась в привилегированном Екатерининском институте.

После окончания института в декабре 1852 года — фрейлина императрицы Марии Александровны, супруги Александра II.

В апреле 1860 года в возрасте 28 лет вышла замуж за Леонида Николаевича Гартунга (1834—1877), генерал-майора, управляющего Императорскими конными заводами в Туле и Москве, сына Н. И. Гартунга. Супруг погиб в 1877 году. Его несправедливо обвинили в хищении, и на суде он застрелился, оставив записку: «Я … ничего не похитил и врагам моим прощаю». Гибель мужа стала ударом для Марии Александровны. В одном из писем родственникам она писала:

Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая, он простил своих врагов, но я, я им не прощаю.

— Из письма М. Гартунг И.Н. и Е.Н. Гончаровым 24 октября 1877 года

Детей не имела. После смерти в 1875 году Софьи Александровны, урождённой Ланской (1838?—1875), первой супруги брата Александра, Мария Александровна помогала воспитывать осиротевших детей. Часто гостила она и у своих единоутробных сестёр Ланских.

Мария Александровна принимала активное участие во всём, что было связано с её отцом и памятью о нём. В 1880 году присутствовала вместе с братьями и сестрой на открытии памятника Пушкину в Москве. Долгие годы она потом приходила к памятнику Пушкина на Тверской и часами сидела возле него. Поэт Николай Доризо посвятил ей строки:

Во всей России знать лишь ей одной,
Ей,
одинокой
седенькой старухе,
Как были ласковы
и горячи порой

Вот эти пушкинские бронзовые руки.

— Николай Доризо. «России первая любовь. Мой Пушкин»

До 1910 года Мария Александровна была попечительницей городской аудитории-читальни, которая была открыта 2 мая 1900 года в Москве (ныне библиотека имени А. С. Пушкина), но была вынуждена отказаться из-за возраста и нездоровья.

В 1918 году первый нарком просвещения А. В. Луначарский ходатайствовал о назначении пенсии дочери Пушкина. Обследовав условия жизни Марии Александровны «для определения степени её нуждаемости» и «учтя заслуги Пушкина перед русской литературой», Наркомсобес выделил ей персональную пенсию, которую она не успела получить. Мария Александровна умерла в Москве 7 марта 1919 года. Похоронена на новом Донском кладбище.

Анна Каренина

В 1868 году в Туле в доме генерала Тулубьева Мария Александровна познакомилась со Львом Толстым, отразившим позднее некоторые черты её внешнего облика в романе «Анна Каренина». Свояченица Толстого Т. А. Кузминская в своей книге «Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» писала: « … Когда представили Льва Николаевича Марии Александровне, он сел за чайный столик подле неё; разговора я их не знаю, но знаю, что она послужила ему типом Анны Карениной, не характером, не жизнью, а наружностью, Он сам признавал это» В экспозиции Государственного музея Л. Н. Толстого в разделе, посвящённом роману «Анна Каренина», помещён портрет М. А. Гартунг, выполненный И. К. Макаровым в 1860 году. Портрет этот приобретён в 1933 году у давней знакомой Марии Александровны — Е. С. Макаренко. На нём Мария Александровна изображена с жемчужным ожерельем, доставшимся ей от матери, и гирляндой анютиных глазок в волосах. В романе же автор так описывал Анну Каренину:

Анна не была в лиловом… …На голове у неё, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на черной ленте пояса между белыми кружевами. Причёска её была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивающиеся на затылке и висках. На точёной крепкой шее была нитка жемчугу.

— Л.Н. Толстой «Анна Каренина»

Литература

• Февчук Л. Портреты и судьбы: Из ленинградской Пушкинианы. — 2-е доп. — Ленинград: Лениздат, 1990. — 223 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-289-00603-6.

Ссылки

• [www.tonnel.ru/index.php?l=gzl&uid=210&op=bio Биография М. А. Пушкиной]
• Б.Б. Давыдов, Н. Н. Шабанова. [www.vestarchive.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=783&Itemid=55 М.А. Пушкина и Л.Н. Гартунг] (рус.)(недоступная ссылка — история). Российский историко-архивоведческий журнал "Вестник архивиста". Проверено 22 августа 2010.

Отрывок, характеризующий Гартунг, Мария Александровна

Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.