Пфистер, Ян

Ян Пфистер
Jan Pfister
Дата рождения:	3 августа 1573(1573-08-03)
Место рождения:	Вроцлав
Дата смерти:	1648(1648)
Место смерти:	Бережаны
Работы на Викискладе

Ян (Иоанн, Иоганн) Пфистер (польск. Jan Pfister) (3 августа 1573, Вроцлав, — 1648, Бережаны) — скульптор немецкой школы, работал во Вроцлаве, Львове и Бережанах. Его работы относятся к позднему ренессансу с элементами маньеризма и раннего барокко.

Биография

Отец — Георг Пфистер происходил из немецкого города Хайльбронна в провинции Баден. В 1566—1576 гг. отец Яна владел мастерской во Вроцлаве. В семье было 5 детей, кроме Яна известен Каспар, который стал ювелиром. Ян Пфистер родился 3 августа 1573 года. Отец Яна умер рано и мастерскую пренял челядник Ганс Гофман, который женился на матери Яна. Вероятно именно он дал Яну Пфистеру первые уроки резьбы по дереву. Сведений про следующие 35 лет жизни скульптура нет. В 1605—1612 гг возможно работал на складе бригады Ганса Шольца при сооружении надгробия Януша Острожского в Тарнуве. Была найдена запись в инвентаризайционном документе львовского купца Яна Домагалича, что в 1612 году Пфистер уже работал во Львове под покровительством Сенявских. В 1615 году работает на Сенявских в Бережанах. Позднее перебирается в Тарнов, где работает над разными заказами, в частности завершает надгробие Острожского. В 1627 году возвращается в Бережаны, где был на службе у Екатерины Сенявской до самой своей смерти.

Большое количество выполненных работ говорит о наличии большого количества челядников (подмастерий).

Весной 1617 года женился на Катерине, которая была дочерью львовского аптекаря Свенткевича. Отметился громким свадебным торжеством во Львове, на которое потратил половину приданого жены. Имел дочь Анну, которая вышла замуж за Варфоломея Ковальковского. В 1620 году родился сын Ян, крестным которого был эпископ Томаш Пиравский. Ян-младший также стал скульптором.

Пфистер считается известнейшим скульптором рубежа XVI—XVII веков, который работал в Русском воеводстве. Работал предпочтительно с мрамором, алебастром, реже с деревом. Его металлические саркофаги семьи Сенявских в каплице Бережанского замка не имеют аналогов в польском искусстве.

Работы

• Участие в резной декорации часовни Боимов (1609—1611). Выполнил эпитафии Ю. и Я. Боимов и их зятя — Зигмунта Бреслера, а также несколько скульптурных портретов в кессонах купола каплицы.
• Скульптурная декорация интерьеров бернардинского костела во Львове. Авторство приписывается Пфистеру из-за высокого уровня исполнения и близкое знакомство с руководителем строительства Андреасом Бемером.
• Деревянное распятие для алтаря Святого Креста костела иезуитов во Львове (Гарнизонный храм Святых апостолов Петра и Павла) (до 1616 года).
• Надгробие архиепископа Яна Замойского в Латинском соборе (1614). Сбереглось частично.
• Надгробие Яна Свошовского в Доминиканском соборе (ок. 1614) во Львове.
• Надгробие рода Острожских в кафедральной базилике в Тарнуве (1620). В целом авторство приписывается Вильгельму ван ден Блоку, однако под его руководством работала целая бригада мастеров, в частности Пфистер. Это единственная работа, на которой есть подпись «Joannis Pfister wratislawiensis skulptura Anno Dni 1620».
• Надгробие Адама Сенявского (1627) и семьи Сенявских (после 1636—1641) в крепостной часовне в Бережанах. Возможно принимал участие в декорировании скульптурами самого замка (ок. 1615—1619).
• Надгробие Яна Конецпольского (брата Станислава Конецпольского) (ок. 1612) в бывшем костеле Святой Троицы в Олеско.
• Надгробие воеводы русского Ивана Даниловича — деда короля Польши Яна Собеского (ок. 1629) в бывшем костеле Святой Троицы в Олеско.
• Искусствоведы Владислав Лозинский и Владимир Любченко приписывают Пфистеру три рельефа на фасаде часовни Кампианов во Львове. Пфистер также автор барочного навершия надгробий Кампианов в интерьере.
• Вероятно принимал участие в создании главного алтаря латинского кафедрального собора во Львове. По одной из версий, после барочной реконструкции собора в XVIII веке, фрагменты алтаря переданы Преображенской церкви села Дунаев.

Литература

• Любченко В. Ф. Львовская скульптура XVI—XVII столетий. — Киев: Наукова думка, 1981. — С. 139—181.  (укр.)
• Оврах О. [archive.nbuv.gov.ua/portal/Soc_Gum/Vlnam/2008_19/038.htm Надгробия Яна Пфистера: Стилистические особенности].  (укр.)

Отрывок, характеризующий Пфистер, Ян

Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]