Пфицнер, Ганс

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)
Ганс Пфицнер
Основная информация
Профессии

композитор, дирижёр

Жанры

классическая музыка

Ганс Пфи́цнер (нем. Hans Pfitzner; 5 мая 1869 года, Москва — 22 мая 1949 года,Зальцбург) — немецкий композитор, дирижёр и публицист.





Биография

Сын скрипача из оркестра Большого театра (Москва). В 1872 семья переехала во Франкфурт. Первую песню написал в 1884 году. Учился у И. Кнорра и Г. Римана. С 1892 года преподавал музыку, с 1908 года — директор Консерватории в Страсбурге, в 1910—26 годах — директор Муниципальной оперы в Страсбурге. В 1920—29 годах преподавал композицию в Берлинской академии искусств, в 1929—34 годах — в Академии музыки в Мюнхене. В 1934 награждён медалью Гёте. В 1944 переехал в Вену, где скончался. Среди учеников Пфицнера — выдающиеся дирижёры и композиторы, в том числе О.Клемперер, К.Орф, Ш.Мюнш.

В своих музыкальных сочинениях Пфицнер развивал эстетику позднего романтизма. Известность ему принесла опера «Палестрина» (пост. 1917, Мюнхен; на собственное либретто), написанная в традициях Р. Вагнера. Среди известных сочинений Пфицнера в других жанрах кантата «О немецкой душе» (1921, на стихи Й. Эйхендорфа), фортепианный концерт Es-dur (1922), скрипичный концерт h-moll (1923), струнный квартет cis-moll (1925).

В публицистике проявлял себя как убеждённый консерватор и националист. В книге «Новая эстетика музыкальной импотенции» (1920) выступал против нивелирования национального своеобразия как тенденции, присущей авангардной музыке, против «обобщённой мелодии, которая принадлежит всем и никому»[1]. Слово «интернационализм» для Пфицнера было бранным («американско-интернациональная вульгарщина»)[2]. Причиной расцвета «музыкальной импотенции», антинационального, «коммунистического» движения в искусстве в целом, по мнению Пфицнера, был «международно-еврейский дух» (judisch-internationaler Geist)[3]. «Антинемецкое» для Пфицнера было синонимом «атональности, интернационализма, американизма, немецкого пацифизма. Оно угрожает нашему существованию, со всех сторон штурмует нашу культуру, а с ней и европейскую [культуру в целом]»[4].

Среди записей в качестве дирижёра выделяются симфонии Людвига ван Бетховена.

Музыкальные сочинения

  • опера «Бедный Генрих» (1895, Майнц)
  • опера «Роза из сада любви» (1901, Эльберфельд)
  • опера «Палестрина» (1917, Мюнхен), авторское обозначение — «музыкальная легенда»
  • Концерт для фортепиано с оркестром ми бемоль мажор, Op. 31 (закончен в 1922 году).

Литературные сочинения

Книги

  • Vom musikalischen Drama. München/Leipzig, 1915.
  • Futuristengefahr. München/Leipzig, 1917.
  • Die neue Ästhetik der musikalischen Impotenz. München, 1920.
  • Werk und Wiedergabe. Augsburg, 1929
  • Über musikalische Inspiration. Berlin 1940.

Статьи

  • Gesammelte Schriften. 3 Bde. Augsburg, 1926—1929.
  • Gesammelte Schriften. Bd.4, hrsg. von Bernhard Adamy. Tutzing, 1987.

Напишите отзыв о статье "Пфицнер, Ганс"

Примечания

  1. …Gemeinsamket der Melodie — sie gehört niemandem und jedwedem an. // Die neue Ästhehik der musikalischen Impotenz, S.130.
  2. …amerikanisch-internationale Pöbelhaftigkeit // ib., S.130.
  3. ib., S.109, 123—124 et passim.
  4. Das Antideutsche, in welcher Form es auch auftritt, als Atonalität, Internationalität, Amerikanismus, deutscher Pazifismus, berennt unsere Existenz, unsere Kultur von allen Seiten und mit ihr die europäische. In: Pfitzner H. Gesammelte Schriften. Bd.2. Augsburg, 1926, S.119.

Литература

  • Adamy B. Hans Pfitzner. Literatur, Philosophie und Zeitgeschehen in seinem Weltbild und Werk. Tutzing: Schneider, 1980. ISBN 978-3-7952-0288-0
  • Williamson H. The music of Hans Pfitzner. Oxford: Clarendon Press, 1992. ISBN 0-19-816160-3.
  • Toller O. Pfitzner’s Palestrina. 1997

Ссылки

  • [wikilivres.ca/wiki/Futuristengefahr Пфицнер. Опасность футуризма (1917)]
  • [urresearch.rochester.edu/institutionalPublicationPublicView.action?institutionalItemId=26569 Пфицнер. Новая эстетика музыкальной импотенции (1920)]

Отрывок, характеризующий Пфицнер, Ганс

– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.