Пчак

Пчак или печак (узб. Pichoq — «нож») — национальный нож среднеазиатских народов — узбеков и уйгур. Традиционно имеет прямой широкий клинок из углеродистой стали клиновидного сечения с односторонней заточкой, иногда с узким долом вдоль обуха. Тонкая круглая в сечении рукоять крепится на уровне обуха, слегка расширяется к головке, иногда оканчивается клювовидным навершием. Она может быть сделана из рога, кости или дерева, также наборной из цветного камня. Пчак носится в широких прямых кожаных ножнах. Распространён по всей Средней Азии с небольшими отличиями в орнаменте и пропорциях.

Сам нож замечательно подходит для нарезки мяса и овощей. Считается хорошим подарком мужчине и незаменимым помощником на кухне.

У уйгуров существуют традиции повседневного ношения холодного оружия, считается, что каждый уйгурский мужчина должен всегда иметь пчак.

Знаменитые уйгурские ножи с наборными рукоятками и логотипом мастера, выгравированным арабской вязью на вороненом лезвии, лежат повсюду. И шмыгают в темноте фигуры с традиционными ножами на поясах.

— Роман Грузов «Об исчезающей натуре Кашгара», Афиша-Мир. № 034, 1 февраля 2007 г.

Янгигисар, древний уйгурский город в Восточном Туркестане, — наиболее известный район изготовления традиционных ножей. В этом городе есть старинные семьи оружейников, из поколения в поколение занимающихся этим ремеслом.

В Узбекистане считаются одними из лучших пчаки, изготовленные в Самарканде и Шахрихане.

В настоящее время компанией ООО ПП «Кизляр» на основе ножа-пчак разработан и выпускается тяжелый нож «Burgut» («Беркут»), состоящий на вооружении частей специального назначения государств Средней Азии. Материал клинка — нержавеющая сталь сталь AUS-8 (57-59 HRC). Рукоять изготовлена из «эластрона» (современный материал сочетающий лучшие свойства резины и пластика). Сквозной монтаж клинка. На конце рукояти ножа предусмотрены выступ-«стеклобой» и отверстие для темляка. По размеру нож «Burgut» ближе к небольшому мачете.

Конструкционные особенности пчаков

Клинок

Клинок пчака мог выковываться из стали самого разного, но чаще всего невысокого качества поскольку именно такие пчаки были «по карману» основной части населения, преимущественно беднякам. Ножи такого качества выработали у людей стойкую привычку довольно часто, как бы между делом, периодически править режущую кромку лезвия во время работы ножом.

Мастера высокой квалификации, чьи имена были хорошо известны, не опускались до подобной «халтуры», стремясь работать только на заказ. Дорожа своим авторитетом, который завоевывался десятилетиями упорного труда, они использовали для своих ножей сталь только высокого качества, которую закаливали особым способом, держа его в секрете. Для знатных заказчиков клинки изготавливались из дамаска (ицфихон) и, гораздо реже, из булата (байза), который использовался преимущественно для сабель.

Клинок пчака имеет клинообразное поперечное сечение и сужающийся к острию обух. Клинок достаточно широкий, что еще более подчеркивается тонкой, смещенной вверх рукоятью, так, что верхняя ее сторона продолжает линию обуха. Часто клинок по всей длине имеет одинаковую ширину. У некоторых пчаков, особенно имеющих несколько поднятое относительно линии обуха острие, клинок может немного сужаться от рукояти к кончику.

Пчаки, демонстрируемые в экспозициях музеев и датируемые XIX -началом XX вв., имеют клинки, форма которых не типична для этого ножа. Клинок у них узкий, а подъем к острию длинный и плавный. Но объясняется такая форма клинка просто. У этих пчаков клинки сточены до предела, и изменение формы произошло в результате длительного практического употребления. Именно поэтому местные жители легко расставались с ненужной уже для них вещью — к радости музейных работников, приезжавших в Среднюю Азию в этнографические экспедиции.

Археологический материал, найденный в песках на местах разрушенных старых городов и захоронений кочевников, датируемый периодом до последней четверти XIV века, демонстрирует совсем другие ножи. У найденных ножей клинки по своей форме более универсальны, пригодны и для хозяйственных работ, и для боевого применения. К тому же и хвостовик этих древних ножей обычный, расположенный по центральной осевой линии. Он предназначался для рукояти, крепящейся всадным способом. Таким образом, древние ножи, которые археологи находили на территории Узбекистана и других среднеазиатских стран, имеют конструкцию, обычную для универсальных ножей повседневного пользования, бытовавших в большинстве стран мира.

Клинки современных пчаков имеют три основных варианта исполнения, что связано с хозяйственным назначением ножа, но все варианты отличаются достаточно резким подъемом линии лезвия к острию клинка, находящемуся на линии обуха.

Самая распространенная форма клинка узбекского пчака, считающаяся универсальной и используемая при изготовлении ножей для городских жителей, называется кайкэ. Острие этого клинка располагается на линии обуха или несколько приподнято над ней.

Вторая из повсеместно используемых форм клинка называется толбарги (ивовый лист). У клинка такого типа, на расстоянии примерно 1/5 длины клинка, обух, при подходе к острию, несколько опущен вниз. Таким образом, острие клинка находится немного ниже линии обуха, что считается удобным для работы мясников, разделывающих туши животных. При работе подобным ножом обух перевернутого пчака скользит по мышцам, но острие в них не врезается, а лишь подрезает шкуру и сухожилия.

Еще одна оригинальная форма придается клинку пчака, которым пользуются рыбаки. Она особенно распространена среди жителей побережья Аральского моря, в основном казахов и поэтому называется казахча. Линия обуха клинка-казахча примерно с середины длины образует плавную выемку, вновь поднимаясь к острию, находящемуся на линии обух-рукоять. Образовавшаяся выемка затачивается посредством небольших спусков, идущих по боковой поверхности клинка к выемке. Для этого металл клинка под выемкой снимается с одной или обеих сторон. Перевернув нож, частью клинка с выемкой очень удобно очищать рыбу от чешуи.

На клинке пчака традиция обязывает мастера прорезать один-два дола-«кома». Долы узкие и тянутся на всю длину клинка. Если на клинке прорезается один дол, то обязательно со стороны клейма-«тамги». Долы могут проходить сверху клинка с обеих его сторон параллельно обуху. В редких случаях дол проходит по боковой поверхности клинка, совмещаясь с его центральной линией. Наличие на клинке пчака долов — «кома» не вызвано функциональной необходимостью. Это рудимент, имитирующий «Т»-образный обух средне- и длинноклинкового оружия. Долы нужны лишь для повышения престижности пчака, как предмета, имеющего определенное знаковое значение в обществе. Таким образом, пчаку придается внешнее сходство с боевым оружием. В СССР дол считался признаком боевого ножа (канавка на клинке так и называлась — «кровосток»). За изготовление ножа с долами на клинке мастера могли привлечь к уголовной ответственности. Поэтому долы у пчаков, при их массовом изготовлении, вырезать перестали.

Клеймо («тамга») обязательно имелось на любом качественном пчаке. Центральным элементом клейма всегда становилось изображение полумесяца. В исламе месяцы в году отсчитываются по лунному календарю, поэтому полумесяц стал символом веры. Кроме этого, «тамга» может содержать элементы, составляющие личное клеймо мастера и какие-либо изречения из Корана.

Клинки пчаков чаще всего темные — серые с голубым или желтым отливом для чего клинки обрабатывались в жидком растворе глины определенного состава.

Рукоять

Хвостовик клинка пчака («соп») повторяет форму рукояти. Он несколько расширяется в сторону навершия, оканчиваясь крюкообразным изгибом вниз. Навершие рукояти («чакмок») такой формы делает удерживание рукояти пчака комфортным.

В хвостовике пробивается несколько отверстий («тэшик»), через которые проходят заклепки, скрепляющие с обеих сторон плашки, образующие рукоять.

Прежде чем к хвостовику будут прикреплены плашки, по его периметру изгибается и припаивается полоска («бринч») из меди или латуни. Она имеет толщину 0,5-1 мм и ширину 4-6 мм. Ширина этой полоски металла должна быть пропорциональна общей длине ножа и этим правилом руководствуются все мастера-«пичакчи». Ее края равномерно выступают над боковыми плоскостями хвостовика. Именно на выступающие торцы полосы -«бринча» накладываются плашки рукояти. Таким образом, между боковыми сторонами хвостовика и плашками сохраняется воздушная прослойка. Мастера эту традиционную конструкцию объясняют тем, что в результате рукоять пчака получается легкой. Второе объяснение — используются более тонкие пластины для плашек.

На рукояти пчака, около крюкообразного загиба навершия, всегда присутствует или только обозначается небольшая выемка под мизинец. Часто в этом месте может только намечаться резкий переход рукояти в навершие -«чакмок». Эта традиционная деталь узбекского пчака наводит на мысль о том, что мастера при изготовлении рукояти ножа стремились скопировать эту деталь с оружия более престижного, чем обыкновенный нож. И оружие это имело в конструкции своей рукояти отдельное, возможно покрытое металлом, навершие.

На хвостовике, около клинка, сверху и снизу выполняют две небольшие выемки, образующие «шейку», необходимую для того, чтобы заливаемое в форму олово, образующее «гюльбанд» (заменяющий принятые в конструкции европейских ножей перекрестье и втулку), удерживалось на металле клинка. Однако такая конструкция несколько ослабляет хвостовик в критическом месте перехода клинка в рукоять, и так довольно тонком.

Металлическая полоса — «бринч», опоясывающая рукоять сверху и снизу, заканчивается как раз в том месте, где хвостовик начинает утончаться, переходя в «шейку». Плашки, из которых изготавливается рукоять ножа, накладываются на «бринч» вместе с прокладками из кожи, картона или другого тонкого и эластичного материала. Таким образом, внутренняя пустотелая полость рукояти защищена от попадания влаги, а тонкие цветные прокладки дополнительно создают декоративный эффект.

Ножны

Ножны пчака, по-узбекски «хин», делались из куска кожи или шились из плотной материи.

Нож вставляется в ножны без дополнительной фиксации — очень глубоко. Наружу выступает лишь небольшая часть рукояти и «чакмок» (навершие).

Чтобы не разрезать ножны при извлечении пчака, внутри могли устанавливаться деревянные предохранительные вставки.

Шов на ножнах располагали с тыльной стороны по осевой линии. Для старых ножен характерен свободный подвес к петле, в которую продевался пояс.

В XX столетии ножны все чаще стали изготавливать из кожзаменителя (дерматина или клеенки). Петлю к ножнам стали пришивать жестко.

Орнамент

Клинки дорогих пчаков можут быть украшены, кроме надписи и «тамга» еще и национальным узбекским растительным орнаментом «ислими» в различных канонических вариациях, не допускающих произвольного изменения в рисунке. Чем более ценным считается клинок, тем тщательнее наносится на него орнамент.

Рукояти пчаков украшают цветными кружочками («кёз»). Декоративные элементы — «кёз» -изготавливаются из кости, перламутра, цветных и драгоценных металлов или пластмассы. Они впрессовываются в сделанные специально для этой цели углубления в плашках. В рукояти дорогих пчаков, чаще всего бухарской работы, вправляют не ограненные полудрагоценные камни, преимущественно бирюзу. (В этом случае в отличие от плоских «кёз», прошлифованных заподлицо с плашками рукояти, камни несколько выступают над рукоятью.)

Иногда каждый кружочек — «кёз» -дополнительно окружен «всечкой» -рядом мелких металлических точек или треугольников. По периметру каждой из плашек рукояти может наноситься еще один декоративный элемент -«чермаха». Это точки или волнистая линия, выполненная из металла (меди или серебра).

Относительно появления этих деталей украшения рукоятей традиционного пчака, что-либо конкретное утверждать невозможно. Но некоторые догадки на этот счет имеются. Кружок, изображаемый в орнаменте многих древних народов, символизирует солнце и несет определенную магическую нагрузку. Так повелось в те времена, когда язычники видели в солнце одно из главнейших божеств, повелевающее их жизнями. Точки, образующие кольцо или волнистая линия в орнаменте, почти всегда символизировали не просто воду, но капли дождя и даже тучи.

Ножны украшаются простым орнаментом, состоящим из цветных точек. Часто эти точки просто нанесены краской. Для дорогих пчаков ножны выполняются из качественного материала, и орнамент наносится на них способом аппликации.

Классификация пчаков

Ножи-пчаки различаются по предназначению, форме клинка и способу монтажа рукояти.

По предназначению:

• Нарын-пичок - пчак для разрезания теста,
• Кассоб-пичок - мясной пчак,
• Бола-пичок - сувенирный пчак и т.д.

По форме клинка:

• Толбарги пичок - клинок с приспущенным обухом, похож на ивовый лист;
• Тугри пичок - пчак с прямым обухом;
• Хиссори пичок, Козоки пичок, Бодомча пичок - лезвие заканчивается миндалевидным кончиком;
• Кайики пичок - клинок имеет вздернутое на манер ладьи острие;
• Сойли пичок и Комалак пичок - лезвие имеет канавку-дол, проходящую вдоль обуха;
• ':Кушкамалак пичок - лезвие имеет двойную канавку.

По рукоятям выделяли следующие виды пчаков:

• Сукма даста -цельная рукоять из рога, дерева, кости или металла, насаженная на хвостовик клинка;
• Ерма даста - накладная рукоять;
• Накшинкор даста - рукоять украшена растительным узором (в Хиве называется Гульдор даста);
• Чилмихгулли даста - рукоять украшена узором из шляпок оловянных гвоздиков.

Признанные мастера (усто) по изготовлению пчаков:

Узбекистан:

• Наманган
  • Абдумалик
• Ташкент
  • Хайрулло
  • Эшон
• Шахрихан
  • Абдувахоб
  • Ибрагим
  • Анвар Азимов
  • Бахром Юсупов
  • Боходур
  • Мухаммадкосим
  • Насрулло
  • Умиджон

Ссылки

• [kubatyan.blogspot.com/2011/02/blog-post_23.html Уйгурский нож. Изготовление ножей в Янгишаре]
• [haralug.ru/Articles/Pchak---znachit-nozh-149 Тестирование пчака с фотографиями]

Отрывок, характеризующий Пчак

– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.