Пшеворский, Адам
| Адам Пшеворский | |
| Adam Przeworski | |
| Место рождения: | |
|---|---|
| Научная сфера: | |
| Место работы: | |
| Альма-матер: | |
| Награды и премии: | |
Адам Пшеворский (польск. Adam Przeworski; 5 мая 1940, Варшава, Польша) — польско-американский политолог, профессор европейских исследований Нью-Йоркского университета, член Американской академии искусств и наук (1991).
Биография
Адам Пшеворский в 1961 году окончил Варшавский университет, вскоре после этого переехал в США. В 1966 году получил степень доктора в Северо-Западном университете. Затем преподаватель в Чикагском университете.
Один из ключевых участников международного проекта «Переходы от авторитаризма к демократии», проведённого в Университете Дж. Гопкинса (США); его результатом стало 4-томное издание с анализом перехода от авторитарных к демократическим режимам на примерах стран Южной Европы (Испания, Португалия, Греция) и Латинской Америки.
Как приглашенный профессор работал в Индии, Чили, Великобритании, Франции, Германии, Испании и Швейцарии.
Основные работы: «Капитализм и социал-демократия» (1985) и «Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке» (1991).
Идеи
Адам Пшеворский исследует проблемы демократии, политической экономии, транзитологии, методологии транснациональных исследований. Ему принадлежит значительный вклад в развитие компаративистики (субдисциплины сравнительной политологии, предмет которой — современные политические системы и институты, векторы внешней и внутренней политики разных стран). Значительное внимание уделяет изучению сущности, содержания и форм трансформационных процессов, в частности движения от авторитаризма к демократии в странах Южной и Восточной Европы, Южной и Центральной Америки.
Дал широко известное определение: демократия — это система, в которой правящие партии проигрывают выборы[2].
Одновременно демократию Пшеворский определяет как систему преодоления социальных противоречий, когда одна из сторон никогда полностью не контролирует ситуацию и не определяет результат политических событий, который для всех политических субъектов остается неопределенным. Главная фундаментальная ценность демократии, по его мнению — защищенность от насилия и произвола, что связано прежде всего с имманентным состоянием указанной неопределенности в условиях равнозначности ведущих политических сил и непредсказуемости их будущего, являющимся открытым и зависящим от предпочтений избирателей. Позже Пшеворский приходит к выводу, что решающими в построении эффективной рыночной экономики являются международные факторы, а к успеху ведут только социальные механизмы материально-имущественной ответственности граждан за последствия их действий, то есть в обществе должна быть выстроена система обратных связей, сдержек и противовесов. Для прочности и стабильности демократических институтов, по мнению исследователя, необходимо, чтобы они не только отвечали интересам всех политических сил, но и обеспечивали заметный экономический рост страны.
Совместно с соавторами в книге «Democracy and Development: Political Institutions and Material Well-being in the World, 1950—1990» указал порог ВВП на душу населения, после которого демократия становится устойчивой — $10,5 тыс. (в ценах 2000 года по паритету покупательной способности), уровень, после достижения которого ни одна страна в истории не развернулась от демократии к диктатуре[3][4].
Основные произведения
- Adam Przeworski (1985). Capitalism and Social Democracy. New York: Cambridge University Press. (Капитализм и социал-демократия)
- Adam Przeworski (1991). Democracy and the Market; Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. New York: Cambridge University Press.
- А. Пшеворский Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2000. — 320 с.
- Przeworski, Adam, Jose Antonio Cheibub, Michael E. Alvarez, Fernando Limongi. 2000. Democracy and Development: Political Institutions and Material Well-being in the World, 1950—1990. Cambridge: Cambridge University Press.
- Демократия в российском зеркале. Составители и редакторы Андраник Мигранян, А. Пшеворский. МГИМО-Университет, 2013. — 520 с.
Признание
- Член Американской академии искусств и наук (1991)
- Премия Юхана Шютте в политических науках (2010)
Напишите отзыв о статье "Пшеворский, Адам"
Примечания
- ↑ [skytteprize.statsvet.uu.se/PrizeWinners.aspx Сайт премии Юхана Шютте]
- ↑ Егор Гайдар [iep.ru/en/publications/1788/publication.html Построить действующую демократию сложнее, чем ее муляж]
- ↑ Сергей Гуриев [www.kommersant.ru/doc/725937 Зачем экономике нужна демократия]
- ↑ Франциска Дойч, Юлиан Вухерпфенниг [gefter.ru/archive/6924 Модернизация и демократия: пересматривая теории и факты]
Ссылки
- [www.hse.ru/news/avant/86795214.html Адам Пшеворский: как решать конфликты]
- [pavroz.ru/files/pshevorskidemir.pdf Адам Пшеворский. Демократия и рынок]
- [politike.ru/dictionary/866/word/pshevorskii-adam Адам Пшеворский]
- [rusplt.ru/society/lekcia_pshevorski.html Политолог Адам Пшеворский прочел лекцию о том, почему псевдодемократия держится на череде имитаций]
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Пшеворский, Адам
И охраняй нам Тита на престоле,Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
