Пшибыльский, Вацлав

Вацлав Пшибыльский

Вацлав Пшибыльский (польск. Wacław Przybylski; 28 сентября 1828, Вильно — 25 декабря 1872, Бухарест) — польский литератор и революционер.

Окончил Санкт-Петербургский университет (1849) по отделению философии, после чего преподавал в гимназиях. Публиковался в польской периодике (в том числе в «Виленском вестнике») со статьями по естествознанию. Написал либретто для оперы Людвига Новицкого «Ночь на кладбище» (1860, по Ю. И. Крашевскому). В 1861 г. перевёл с английского языка первый том романа Гарриет Бичер Стоу «Хижина дяди Тома» (второй том перевёл Игнаций Ивицкий). Затем был выслан в Вологду, но вскоре освобождён и вернулся в Польшу как раз к Польскому восстанию 1863 года.

Входил в состав временного национального правительства Польши двух составов: под руководством Кароля Маевского (начальник отдела печати, секретарь по делам Литвы) и под руководством Ромуальда Траугутта (и. о. начальника отдела иностранных дел, секретарь по делам Литвы); некоторое время был также комендантом Варшавы.

После подавления восстания сумел бежать через Галицию, прибыл в Париж как комиссар польских революционеров. Затем жил в Константинополе, работал в секретариате Мехмеда Эмина Али-паши.

Отрывок, характеризующий Пшибыльский, Вацлав

– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.