Пыл-Ава

Пыл-Ава (Пылгом, Пылвылвал-Юмо) (Пӹлвӹлвал-Юмо, Пӹлгом, Кава)
Мифология:	Марийская
Толкование имени:	Богиня неба.
Пол:	Женский
Местность:	небо
Отец:	Кугу-Юмо
Мать:	Мланде-Ава
Связанные персонажи:	Кугу-Юмо

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Пыл-Ава (Пылгом, Пылвылвал-Юмо) — богиня поверх облаков, туч; небо, букв. «кора облаков» — женское божество марийского пантеона.

Описание и функции

Пыл-Ава молились во время регулярных жертвоприношений, а также в случае засухи или града. Соответствующее мужское божество — Пыл-Юмо или Пылвылвал-Юмо. Последнего И. Н. Смирнов причислял к высшим божествам, отождествляя его с Куго-Юмо. Как правило, Пыл-Ава отождествлялась с матерями неба и земли — Кава и Мланде: «Ступил — образовалась яма, пнул — образовался холмик. Между ямой и холмиком серебряные стулья стоят. На одном — дочь Юмо, на другом — сын Юмо. Как дочь Юмо будьте богаты, как сын Юмо будьте счастливы. Мать неба пусть даст сверху, мать земли пусть даст снизу». По данным Н. П. Рычкова, Кава — богиня которая живёт отдельно от всех других богов. Считалось, что её жилище располагается в самом зените неба так, что «когда солнце среди лета взойдет на полдень, то в то время светит оно возле самого её жилища».

Мифы

Сохранился миф о том, что некогда небо было ближе к земле, чем сейчас. Женщины раскладывали на нём мокрое белье. Однако после того как одна женщина запачкала небо, оно с грохотом поднялось на недосягаемую для людей высоту.

Семья и близкие образы

Наряду с небом, обожествлялись отдельные атмосферные явления и космические объекты, такие как заря — Ужара, звезды — Шудыр. Сохранилось поверье о том, что на краю мира висит занавес в виде полога с отверстиями. Через эти отверстия видны звезды, солнце, луна.

Культ

Как супруга Юмо (в источниках — Царя богов, Ямо), Юмон ньё, Божья мать, считалась главенствующей над всеми другими богинями, имея, во время молений, своего жреца. Иногда в жертву Кава приносили коней или коров. В священной роще матери неба посвящали ель (недаром герои марийских сказок поднимаются на небо по ели или сосне).

Литература

• Смирнов И. Черемисы. Историко-этнографический очерк. — Казань, 1889.
• Мокшин Н. Ф. Отражение матриархата и периода распада первобытно-общинного строя в религиях некоторых народов Поволжья (мордва, марийцы). — Москва, 1964.
• Петрухин В. Я. Марийская мифология / Мифы финно-угров. — М., 2003. — С. 260—290.
• Ситников К. И. Словарь марийской мифологии. Том I. Боги, духи, герои. — Йошкар-Ола, 2006.
• Тойдыбекова Л. С. Марийская мифология. Этнографический справочник. — Йошкар-Ола, 2007.
• Яковлев Г. Религиозные обряды черемис. О богах. — Казань, 1887.

Отрывок, характеризующий Пыл-Ава

Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…