Дюгем, Пьер

Пьер Морис Мари Дюэм
Pierre Maurice Marie Duhem
Пьер Дюэм
Дата рождения:	9 июня 1861(1861-06-09)
Место рождения:	Париж
Дата смерти:	14 сентября 1916(1916-09-14) (55 лет)
Место смерти:	Кабрпин, департамент Од
Страна:	Франция Франция
Направление:	Конвенционализм
Период:	Философия XIX века
Основные интересы:	физика (термодинамика, гидродинамика, теория упругости), математика, философия, история науки
Значительные идеи:	Тезис Дюэма — Куайна

Пьер Морис Мари Дюэм (Дюгем) (фр. Pierre Maurice Marie Duhem). (9 июня 1861, Париж — 14 сентября 1916, Кабрпин, департамент Од) — французский физик, механик, математик, философ и историк науки. Основные работы относятся к гидродинамике, электродинамике, магнетизму, теории упругости и классической термодинамике. Учёный был сторонником конвенционализма и концепции, подразумевающей в числе прочих положений позитивистской философии науки — неопределенность экспериментальных критериев. В гуманитарной части своих воззрений он пришёл к положительной переоценке роли Средневековья в общем процессе развитии естествознания, и одним из первых — к пониманию значения истории науки в её методологии и в теории познания. Член Парижской академии наук (1913).

Биография

Пьер, старший из четырёх детей коммивояжёра Пьера-Жозеф Дюэма и его жены Александрины (ур. Фабр — фр. Alexandrine Fabre), родился на Рю де Жёнёр (фр. Rue des Jeûneurs) в Париже, куда незадолго перед тем перебралось это фламандское семейство.

В одиннадцать лет Пьер Дюэм поступает в Коллеж Станислас (фр. Collège Stanislas), где с первых шагов выказывает незаурядные способности по всем предметам, преуспевая в истории, в латыни и греческом, в математике и естественных дисциплинах. Такая универсальность дарования ставит юношу перед выбором между продолжением учёбы в более академичной Высшей Нормальной — или в Политехнической школе, обещавшей судьбу инженера, которую прочил ему отец, подразумевая более перспективную в практическом отношении карьеру. Мать, однако, хотела, чтобы Пьер развивал свои способности на гуманитарном поприще, уча латынь и греческий в Нормальной школе, что определялось тревогой Александрины Дюэм перед углублением сына в сферы рациональных знаний, которые удалили бы его от веры, привитой матерью детям. Первоначально Пьер Дюэм сдаёт вступительные экзамены в оба учебных заведения, однако он не следует чаяниям ни одного из родителей, решив посвятить себя изучению точных наук в Нормальной школе, к занятиям в которой приступил 2 августа 1882 года.

В этих долгих и бесценных беседах, начавшихся с момента моего поступления в Школу, наша дружба крепла, чему способствовало наше увлечение гением Эрмита, или того же Пуанкаре, чьи работы, он понимал лучше чем большинство из нас (я подразумеваю наиболее сложное в смысле математики)! Но охватывая общо все большие математические идеи, цельно, наделяя их плодотворным началом, поскольку они были хорошо знакомы ему. С этого времени я обязан ему открытиями, пониманием (широтой, проникновением в скрупулёзные детали, которые были действительно необходимы!), благодаря ему дававшемся мне легко и словно подсознательно, вместо долгих месяцев постижения. — Ж. Адамар

• 1884 — окончание Нормальной школы.

Естествознание

Ещё в стенах Эколь Нормаль П. Дюэм издаёт свою первую статью, которая была посвященана электрохимическим ячейкам. В том же году, перед получением степени по математике, Дюэм представил диссертационный автореферат. Внезапно над его блестящей карьерой нависла угроза. Реферат был на тему термодинамического потенциала в физике и химии, в нём рассматривались критерии для химических реакций в терминах свободной энергии. В ходе работы над статьёй П. Дюэм обнаружил ошибочный критерий, который Марселен Бертло выдвинул двадцатью годами раньше. Совершенно справедливая критика теории М. Бертело давала правильную альтернативу. К сожалению, дорожа своим научным авторитетом, который подвергся ревизии, М. Бертло не сумел объективно оценить эту критику, и тезис Дюгема был отклонён.

Сознавая свою правоту, П. Дюэм в 1886 году смело издаёт отклоненный тезис, что конечно, не способствовало улучшению его отношений с М. Бертло, и не составляет труда представить, какова была реакция последнего, ставшего вскоре министром просвещения Франции (1886). Между тем, Пьер Дюэм работает над вторым тезисом, на сей раз, мудро избрав математическую тему, позволявшую надеяться на то, что он не разделит судьбу предыдущего. Эта математическая работа по магнетизму была принята в 1888 году, но конфликт с М. Бертло сказался на всей жизни учёного.

• 1887—1893 — работал в Лилле.
• 1894 — профессор теоретической физики университета Бордо.

• 1886 — ввёл понятие термодинамических потенциалов.

Трудно переоценить вклад Пьера Дюэма в развитие физической химии. Универсализм мировоззрения учёного, философский склад его ума позволили ему достаточно смело применить основные принципы термодинамики к химическим процессам, что нашло отражение в его новаторских трудах «Термодинамический потенциал и его применение к химической термодинамике» (1886) и «Термодинамика и химия» (1902); П. Дюэм был убеждённым сторонником энергетики.

Философия

Основным объектом философского анализа П. Дюэма явилась физическая теория, представленная двумя исторически сложившимися направлениями: традицией Декарта-Лапласа («объяснительная» теория) и традиция Паскаля-Ампера («описательная» теория). В построенной П. Дюэмом логической системе физическая теория не является объяснением экспериментально найденных закономерностей через гипотезы, опирающиеся на недоступные для исследователя факты. Такого рода толкования принадлежат области метафизики, и наука в процессе своего развития будет всё более и более удаляться от данного метода, аккумулируя теоретический опыт. Применение последнего должно служить последовательной систематизации и классификации экспериментальных результатов.

Методологические взгляды Дюэма, касающиеся философии естествознания, изложены в его труде «Физическая теория: её цель и строение» (фр. La théorie physique: son objet et sa structure, 1906). В этой работе, он выступает с историографической критикой «индуктивного метода» основных положений «Начал» Ньютона, касающихся универсального закона всемирного тяготения, и выведенных из «феномена», включающего второй и третий законы И. Кеплера. До этого теория Ньютона в данной части уже была подвергнута справедливой и аргументированной критике со стороны Г. Ф. Лейбница, и в дальнейшем, наиболее убедительно — со стороны И. Канта, в ходе логико-критического анализа индукции Д. Юма. Критика индуктивизма в работе Дюэма признана одним из его неоспоримых и наиболее продуктивных достижений в методике сравнительной историографии науки. В ходе ряда логических сопоставлений учёный убедительно демонстрирует, что ньютоновский закон всемирного тяготения (традиционный фундамент индуктивистов) не является последовательным индуктивным обобщением законов, которые были выведены И. Кеплером эмпирически, мало того — он находится в противоречии с таковыми. Подобному критическому разбору П. Дюэм подвергает выводы А. М. Ампера — последователя ньютоновской идеологии в развитии электродинамики. П. Дюем показывает, что «математическая теория электродинамических явлений вовсе не следует методу, предначертанному Ампером, что она вовсе не выведена исключительно из данных опыта».

История науки

В отличие от многих историков, расценивавших Средневековье, как эпоху «мракобесия», период духовной деградации, застоя или «ложного пути» естествознания, П. Дюэм самостоятельно и довольно успешно развивал, уже имевшие место в то время представления о духовном подъёме в европейской культуре поры, предшествовавшей Ренессансу, о том, что католицизм в отдельных своих проявлениях способствовал развитию западноевропейской науки. Его интерес к исследованиям в этой области явился следствием изучения морфологии статики, когда он столкнулся с работами средневековых математиков и философов круга Жана Буридана, Николая Орезмского и Роджера Бэкона, изощрённая сложность миропонимания которых поразила его. П. Дюэм пришёл к выводам, которые позволили увидеть, в конце концов, за их деятельностью, за источниками, на которые они опираются в своих умозаключениях, предпосылки к формированию того, чем является наука в современно понимании, — субстрат и преддверие многих открытий Галилео Галилея и мыслителей последующих эпох. П. Дюэм пришёл к заключению, подразумевавшему то, что механика и физика, успехами которой так гордится нынешнее естествознание, в ряде непрерывных и едва заметных, в глобальном рассмотрении, усовершенствований, восходит к доктринам, нашедшим выражение в сердце средневековых школ. Для эпистемологии особый интерес представляет книга П. Дюэма «Физическая теория» (1906) .

См. также

• Тезис Дюэма-Куайна

Литература

• Философский энциклопедический словарь / Редколлегия: С. С. Аверинцев, Э. А. Араб-Оглы, Л. Ф. Ильичёв и другие. — 2-е издание — М.: Советская энциклопедия. 1989 ISBN 5-85270-030-4
• Современная западная философия. Словарь / Составители: Малахов В. С., Филатов В. П. — М: Политиздат. 1991 ISBN 5-250-00734-1

Сочинения

• Les théories de la chaleur (1895)
• Le mixte et la combinaison chimique. Essai sur l'évolution d’une idée (1902)
• L'évolution de la mécanique (1902)
• Les origines de la statique (1903)
• La théorie physique son objet et sa structure (1906)
• Дюгем П. Физическая теория, её цель и строение. / Пер.с фр. // Предисл. Э. Maxa. — СПб., 1910. (Репринт: М.: КомКнига, 2007. — 328 с.)
• Études sur Léonard de Vinci. Paris, F. De Nobele, 1906-13; 1955. 3 v. 1. sér. I. Albert de Saxe et Léonard de Vinci. II. Léonard de Vinci et Villalpand. III. Léonard de Vinci et Bernardino Baldi. IV. Bernardino Baldi, Roberval dt Descartes. V. Thémon le fils du juif et Léonard de Vinci. VI. Léonard de Vinci, Cardan et Bernard Palissy. VII. La scientia de ponderibus et Léonard de Vinci. VIII. Albert de Saxe. 2. sér. IX. Léonard de Vinci et les deux infinis. X. Léonard de Vinci et la pluralité des mondes. XI. Nicolas de Cues et Léonard de Vinci. XII. Léonard de Vinci et les origines de la géologie. 3. sér. Les précurseurs parisiens de Galilée: XIII. Jean I. Buridan (de Béthune) et Léonard de Vinci. XIV. Le tradition de Buridan et la science italienne au XVIe siecle. XV. Dominique Soto et la scolastique parisienne.
• Sozein ta phainomena. Essai sur la Notion de Théorie physique de Platon à Galilée (1908)
• Traité de l'énergétique (1911)
• Le Système du Monde. Histoire des Doctrines cosmologiques de Platon à Copernic, 10 vols., (1913—1959)

О нём

• Picard E. La vie et l'œuvre de Pierre Duhem. Paris. 1922
• Возникновение и развитие химии с древнейших времён до XVII века. М.: Наука. 1980.
• Современная западная философия. Словарь. М.: ИПЛ, 1991.
• Физики. Биографический справочник. М.: Наука, 1983.
• Философский энциклопедический словарь. 2 издание. М.: Советская энциклопедия. 1989.
• Зубов В. П. Концепция Дюгема в свете новейших исследований по истории естествознания. Труды совещания по истории естествознания, 24—26 декабря 1946 года. М.— Л. АН СССР. 1946
• Храмов Ю. А. Дюгем Пьер (Duhem) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 108. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)

Отрывок, характеризующий Дюгем, Пьер

– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.