Навилль, Пьер

Навилль, Пьер

Пьер Навилль (фр. Pierre Naville; 1904—1993) — французский поэт, теоретик литературы, профессиональный социолог, сюрреалист, троцкист.

Биография

Из буржуазной семьи швейцарских банкиров. Получил образование в Сорбонне. Восхищался Анри Бергсоном и Альбертом Эйнштейном. Под влиянием событий в России заинтересовался марксизмом и сдружился с будущими марксистскими философами Жоржем Политцером и Анри Лефевром.

Вместе с Андре Бретоном активно участвовал в движении сюрреалистов. В 1922 году совместно с Филиппом Супо, Франсисом Жераром, Максом Жакобом, Луи Арагоном и Блезом Сандраром основал авангардный журнал «l'Œuf dur» («Яйцо вкрутую»). Совместно с Бенжаменом Пере был содиректором сюрреалистического журнала «La Révolution surréaliste» («Сюрреалистическая революция»), основателем в 1924 году Бюро сюрреалистических исследований (Bureau de Recherches Surréalistes).

В 1926 году публикует работу «Революция и интеллектуалы», в которой требует от своих друзей и соратников сюрреалистов определиться политически. Тогда же Навилль вступает сперва в молодёжную организацию, а затем и в саму Коммунистическую партию и становится соредактором прокоммунистического журнала «Clarté» («Ясность»), основанного Анри Барбюсом. В 1927 году Навилль был в составе делегации, посетившей в Москве Троцкого. Во Францию он возвращается убежденным сторонником Левой оппозиции и использует «Clarté» как трибуну для распространения антисталинистских идей (например, публикует в ней «Письмо к съезду» Ленина). В итоге, в 1928 году его исключают из ФКП.

Навилль активно включается в жизнь французской Левой оппозиции и становится секретарём редакции журнала «La lutte de classes», основанного на базе «Clarté». После изгнания Троцкого из СССР в 1929 году отправляется посетить его на острове Принкипо вместе с другим лидером французского троцкистского движения Раймоном Молинье. Альфред Росмер ставит задачу объединить троцкистов Франции: сторонников Молинье и сюрреалистов вокруг Навилля. С этой целью последний становится одним из организаторов журнала «La Vérité» («Правда»), начавшего выходить в 1929 году, а также одним из создателей Коммунистической лиги в начале 1930-х годов.

В 1934 году Навилль с другими членами Лиги, следуя тактике энтризма, вступают в Социалистическую партию (СФИО) в качестве «Группы большевиков-ленинцев», однако уже к 1935 году их исключают. Вместе с Пьером Франком они отходят от этой группы и в марте 1936 года создают вокруг газеты «La Commune» Международную коммунистическую партию. В июне этого же года партия объединилась с двумя другими троцкистскими организациями в Международную рабочую партию (МРП); редактором её теоретического журнала «Quatrième internationale» становится Навилль. К 1937 году во французской МРП насчитывается нескольких сотен человек. Однако затем начинается резкое падение численности и через два года в партии состоит всего несколько десятков активистов. В своем письме Жану ван Хейеноорту 23 апреля 1937 года Навилль отмечает:

«С большим объёмом работы и инициатив мы можем удвоить нашу численность в следующие два месяца. Единственная проблема, — как всегда, — наши организационные и пропагандистские возможности».

Внутри МРП существовало несколько подходов к анализу природы Советского Союза. В частности, один из лидеров партии Иван Крайпо отрицал анализ Троцкого, изложенный в «Преданной революции». Он полагал, что строй, существующий в СССР, является бюрократическим коллективизмом, а не деформированным рабочим государством. В октябре 1937 года Навилль писал, что на предстоящей конференции МРП около 30 % делегатов поддержат анализ, предложенный Крайпо.

В 1938 году Навилль участвовал в учредительной конференции троцкистского Четвертого интернационала и был избран в его Исполком, однако в 1939 году порвал с ним. После отхода от IV Интернационала, Навилль пытается создать марксистскую левую группу, не использующую коммунистическую или троцкистскую атрибутику, издает журнал «Revue Internationale». В поисках современных левых в 1950—1960-е годы участвует в Унитарной социалистической партии, Союзе социалистических левых (Union de la gauche socialiste) и в Объединенной социалистической партии, в руководство которой некоторое время входил.

Научное и теоретическое наследие

После того, как в 1939 году Навилль отходит от троцкистского движения и возвращается в академическую среду, он пишет большое количество книг, особенно по социологии, психологии, истории и философии. Среди его трудов: «Революция и интеллектуалы» (1927), «Психология, наука о поведении» (1942), «Жизнь труда и ее проблемы» (1954), «Автоматизация и человеческий труд» (1961), «Трактат по социологии труда» (вместе с Фридманом, 1962, 2 тома), «Генезис социологии труда у Маркса и Энгельса» (1967), «Социология сегодня» (1982).

Ему также принадлежит большое чисто работ о марксистской теории и воспоминаний о годах своей политической деятельности, в частности, издание его работ между 1926 и 1939 годом («L’entre deux guerres»), а также мемуаров «Trotsky vivant», вышедших в 1962 году. С началом немецкой оккупации Навилль уничтожил свои письма, которые восстановил (хотя и не все) в 1970-е годы.

После войны сотрудничает с Жоржем Фридманом в Национальном институте научных исследований. В 1957—1959 годах — руководитель исследования «Автоматизация и труд человека». Его работы посвящены истории, психо-социологии труда, изучению проблем профессионального образования, автоматизации, индустриального общества, психологии поведениия, а также стратегии и теории войны. В частности, Навилль переводит и издает полное собрание работ Карла Клаузевица.

Работы

Сюрреалистические

• Les Reines de la main gauche, 1924

Политические

• La Révolution et les Intellectuels, 1926
• Les Jacobins noirs (Toussaint-Louverture et la Révolution de Saint-Domingue) with Cyril Lionel Robert James
• La Guerre du Viêt-Nam, 1949
• Le Nouveau Léviathan, 1957—1975
• Trotsky Vivant, 1962
• Autogestion et Planification, 1980

Социологические

• De la Guerre, translated from Carl Von Clausewitz with Denise Naville and Camille Rougeron
• La Psychologie, science du comportement, 1942
• Psychologie, marxisme, matérialisme, 1948
• La Chine Future, 1952
• La Vie de Travail et ses Problèmes, 1954
• Essai sur la Qualification du Travail, 1956
• Le Traité de Sociologie du Travail, 1961—1962
• L'État entrepreneur: le cas de la régie Renault with Jean-Pierre Bardou, Philippe Brachet and Catherine Lévy, 1971
• Sociologie d’Aujourd’hui, 1981

Другие

• Memoirs (Le Temps du surréel, 1977)

Книги о П. Навилле

• Des sociologies face à Pierre Naville ou l’archipel des savoirs — Centre Pierre Naville
• Les logiques de la découverte et celles de l’action par Pierre Rolle in: Pierre Naville, la passion de la connaissance — Michel Eliard, Presses universitaires de Toulouse-le-Mirail, 1996

Отрывок, характеризующий Навилль, Пьер

– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.