Пьявко, Владислав Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Владислав Пьявко
Основная информация
Полное имя

Владислав Иванович Пьявко

Дата рождения

4 февраля 1941(1941-02-04) (83 года)

Место рождения

Красноярск, РСФСР, СССР

Страна

СССР СССР Россия Россия

Профессии

камерный певец, оперный певец, педагог

Певческий голос

тенор

Жанры

опера

Коллективы

Большой театр

Награды

Владисла́в Ива́нович Пьявко́ (4 февраля 1941 года, Красноярск) — советский и российский оперный певец (тенор), педагог. Народный артист СССР (1983). Народный артист Киргизии (1993).





Биография

Владислав Пьявко родился в Красноярске 4 февраля 1941 года в семье рабочего. Мать, Пьявко Нина Кирилловна, коренная сибирячка, из кержаков (старообрядцев), служила в конторе треста «Енисей-золото». Владислав с матерью жили в посёлке Таёжный Красноярского края, затем в Норильске.

В 1957 году находясь в Москве рискнул попробовать свои силы на театральном поприще и пытался поступить в Щепкинское училище и на актёрский факультет во ВГИК. Но решив, что его не возьмут, Владислав прямо с экзаменов ушел в военкомат и попросил, чтобы его направили в военное училище. Так он стал курсантом Коломенского артиллерийского училища, которое он окончил в 1960 году.

В июне 1959 года произошло событие, перевернувшее всю его дальнейшую судьбу. Во время курсантского отпуска он случайно попал в Большой театр на спектакль «Кармен» с участием Ирины Архиповой и Марио дель Монако. С этого дня Владислав твёрдо решил стать артистом. В 1960 году, уволившись из армии, Пьявко снова поступал во все театральные вузы Москвы: Школу-студию МХАТ, Щукинское и Щепкинское училища, во ВГИК, но везде терпит неудачу. Оставался ГИТИС, студентом которого он стал с сентября 1960 года.

С 1960 по 1965 год — студент Государственного института театрального искусства им. А. В. Луначарского.

После окончания училища в 1965 году Пьявко выдерживает огромный конкурс в стажёрскую группу Большого театра.

В 1966 году в Большом театре состоялась премьера оперы Дж. Пуччини «Мадам Баттерфляй» с Галиной Вишневской в партии Баттерфляй и Владиславом Пьявко в партии Пинкертона.

С 1966 по 1989 год — солист Большого театра СССР.

Успех в партии Пинкертона привел к тому, что в 1967 году Пьявко был направлен на стажировку в театр Ла Скала, где он занимался у Ренато Пасторино и Энрико Пьяцца. В ходе двухгодичной стажировки певцом были подготовлены такие партии, как Хозе, Радамес, Каварадосси и Туридду. В 1969 году Владислав Пьявко участвовал в Международном конкурсе вокалистов в Вервье (Бельгия), где завовевал третью премию. В этом же году состоялся режиссёрский дебют певца — на сцене Пермского оперного театра он поставил оперу Д. Б. Кабалевского «Сёстры».

Успех принёс и IV Международный конкурс им. П. И. Чайковского (1970), в котором Владислав Пьявко завоевал вторую премию, разделив её с Зурабом Соткилавой. В 1975 году удостоен звания Заслуженного артиста РСФСР, в 1978 — Народного артиста РСФСР. В 1980—1985 годы — преподавал в Государственном институте театрального искусства им. А. В. Луначарского.

В 1983 году вместе с Юрием Роговым участвует в создании фильма «Ты мой восторг, моё мученье...» в качестве сценариста и режиссёра-постановщика. В этом же году получает звание Народного артиста СССР.

Мировой сенсацией стало исполнение Владиславом Пьявко в 1984 году заглавной партии в опере П. Масканьи «Гульельмо Ратклифф» в оперном театре города Ливорно (Италия). За всю сценическую историю оперы Пьявко стал лишь четвёртым её исполнителем, за что был удостоен золотой именной медали «Владислав Пьявко — Великий Гульельмо Ратклифф» и Диплома города Ливорно, а также серебряной медали Пьетро Масканьи общества «Друзья оперы».

После ухода из Большого театра с 1989 по 1996 год — солист Немецкой государственной оперы, где выступал главным образом в партиях итальянского репертуара. Пел в парижской Опера Бастиль. На Международном фестивале в Тимишоаре исполнил партию Поллиона в опер В. Беллини «Норма». Многочисленные выступления Владислава Пьявко на зарубежных оперных сценах, где его партнёршами были Гена Димитрова, Раина Кабайванска, Анна Томова-Синтова и Илона Токоди, немало способствовали утверждению международного престижа отечественной вокальной школы.

В 2006 году к 40-летию творческой деятельности певец дебютировал в партии Отелло в опере Дж. Верди «Отелло».

Концертный репертуар артиста включает более пятисот произведений камерного вокального жанра, в том числе романсы М. И. Глинки, С. В. Рахманинова, Н. А. Римского-Корсакова, а также партии в вокально-симфонических произведениях крупных форм — Первой симфонии А. Н. Скрябина, Девятой симфонии Л. Бетховена, Реквиеме Дж. Верди.

Общественно-просветительская деятельность

Много времени Владислав Пьявко уделяет общественно-просветительной деятельности. С 1996 года он является первым вице-президентом Фонда Ирины Архиповой. С 1998 года — вице-президентом Международного союза музыкальных деятелей и постоянным членом оргкомитета Международного оперного фестиваля «Золотая корона» в городе Одессе. В 2000 году по инициативе Владислава Пьявко организовано издательство Фонда Ирины Архиповой, выпуском книги о С. Я. Лемешеве начата серия "Жемчужины мира музыки". С 2001 года В.И. Пьявко — первый вице-президент Международного союза музыкальных деятелей.

В 1992 году возглавлял жюри 1-го Международного конкурса им. С. Я. Лемешева в Твери. Член жюри Международного конкурса вокалистов им. М. И. Глинки, Первого открытого конкурса вокальной музыки им. Г. В. Свиридова, член оргкомитета Международного конкурса камерных ансамблей им. С. И. Танеева. С 2000 года — профессор кафедры сольного пения Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского.

Репертуар

Аудиозаписи

Видеозаписи

Награды и звания

  • 1-я премия среди теноров на Международном конкурсе вокалистов в Вервье Бельгия 1969
  • 3-я премия в розыгрыше Гран-при на Международном конкурсе вокалистов в Вервье (Бельгия, 1969)
  • 2-я премия на Международном конкурсе им. П. И. Чайковского (1970)
  • Заслуженный артист РСФСР (1975)
  • Народный артист РСФСР (1978)
  • Народный артист СССР (1983)
  • Народный артист Киргизии (1993)
  • Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (1999)
  • Медали
  • Золотая именная медаль «Владислав Пьявко — Великий Гульельмо Ратклифф» и Диплом города Ливорно (Италия, 1984)
  • Серебряная медаль Пьетро Масканьи общества «Друзья оперы» за исполнение теноровой партии в опере итальянского композитора П. Масканьи «Гульельмо Ратклифф» (Италия, 1984)
  • Приз «Жар-птица» за участие в фестивале «Певческое бьеннале: Москва – Санкт-Петербург» (1995)
  • Премия правительства города Москвы в области литературы и искусства (2004)
  • Почётная премия РАО «За вклад в развитие науки, культуры и искусства» (2008)
  • Почётная грамота Президента Российской Федерации (2009)
  • Награда «Золотая плака Чистернино» за партию Каварадосси и серию концертов оперной музыки на юге Италии
  • Академик Международной академии творчества.(с 1992)

Напишите отзыв о статье "Пьявко, Владислав Иванович"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Пьявко, Владислав Иванович


В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Пьявко,_Владислав_Иванович&oldid=80878164»