Колонны Святого Марка и Святого Теодора

Памятник
Колонны Святого Марка и Святого Теодора Colonne di San Marco e San Todaro
Страна	Италия
Венеция	Пьяцетта Площади Сан-Марко

Колонны Святого Марка и Святого Теодора (итал. Colonne di San Marco e San Todaro) — две гранитные колонны, установленные в Венеции, стоящие на пьяцетте — небольшой площади, примыкающей к площади Сан-Марко и выходящей на канал Сан-Марко.

История

В 1099 году Венеция оказала военную помощь Константинополю, выставив венецианский флот в войне против царя Тира, и союзники одержали блестящую победу. В качестве военных трофеев, среди прочего, Венеция получила три огромные монолитные гранитные колонны. Эти колонны в 1125 году были доставлены морем в Венецию. Во время разгрузки одна из трёх колонн упала в море, затонула и была утеряна, так как погрузилась в илистое дно лагуны. Несмотря на многочисленные попытки, эта колонна до сих пор не найдена.

Две других колонны были успешно перемещены на берег, однако пролежали там до 1196 года, так как никто не брался за их установку — каждая из колонн весила около ста тонн.

Наконец инженер и архитектор Никколо Бараттьери взялся за установку колонн. Для поднятия их он использовал эффект «мокрой верёвки», известный морякам того времени. Трюк заключался в том, что сухой пеньковый канат удерживающий груз, при поливе его водой сокращался. Этот эффект и использовал Баратьери.

В качестве платы за эту работу архитектор получил право расставить между колоннами столики для азартных игр, чтобы получать с них доход — с тех пор на его родовом гербе появились изображения трёх игральных костей.

Место между двумя колоннами использовалось для смертной казни. Осуждённого разворачивали лицом к часам Часовой башни, отбивающим последние минуты жизни приговорённого. В частности, на этом месте повесили архитектора Филиппо Календарио и прочих заговорщиков. Суеверные местные жители до сих пор предпочитают не проходить между двух колонн.

О происхождении колонн и бронзового изваяния крылатого льва нет достоверных сведений. Помпео-Герард Мольменти полагал, что колонны были привезены из Константинополя, тогда как другие источники приписывают им сирийское происхождение.

Ис тех двух помяненных площадей одна площадь к самому морю, и с той площади в моря поделаны каменные ступени, где стоят всегда много судов морских мелких, пиот и гундалов наемных, кто похочет, из них наняв какое судно, куда ехать. На той площади зделаны два великие столпа каменные, круглые, глаткой работы, ис целых каменей высечены, а не смастиченые, в высоту сажень по 6 или болши; под теми столпами поделаны рундуки каменные. На одном ис тех столпов поставлен каменной лев со Евангелием во образ святаго евангилиста Марка, зделан резною изрядною работою; а на другом столпе зделано подобие зверя каркадила и на нём поставлено подобие человека во образ некотораго мученика.

— стольник П. А. Толстой, 1697

Колонна Святого Марка

На восточной колонне 45°26′00″ с. ш. 12°20′23″ в. д.45.433347472° с. ш. 12.339827111° в. д. / 45.433347472; 12.339827111    Святого Марка установлена бронзовая статуя крылатого льва. По одной из версий, статую переделали из персидской химеры, к которой приделали крылья. Существует также версия, что химера была привезена из Китая. Рёскин считал крылатого льва произведением безымянных венецианских литейщиков XIII века, но некоторые авторы видят в нём восточную бронзу византийского, сасанидского и даже ассирийского искусства.

В 1797 году Наполеон I низложил последнего дожа, снял с колонны и перевёз в Париж символ могущества Венеции — льва Святого Марка. Лев некоторое время стоял в Париже перед Домом Инвалидов. Впоследствии по решению Венского конгресса его возвратили Венеции и водворили на ту же восточную колонну. При перевозке из Парижа в Венецию древняя скульптура разбилась и распалась на 84 куска. Архитектор Бартоломео Феррари собрал все мелкие осколки и переплавил их в печи. В его руках статуя постепенно превратилась в сооружение из фрагментов бронзы, свинца и латуни, скрепленных между собой болтами и многочисленными швами. Одна из лап оказалась даже залитой цементом. В «подлиннике» до наших дней дошли только левая задняя лапа, правая ляжка, волнистая грива и целая голова.

В июле 1985 года скульптуру бронзового льва отправили на реставрацию в мастерские Сан-Грегорио. Оказалось, что изваяние весит 2,8 тонны. Ученые не только отреставрировали скульптуру, но и смогли определить её возраст. Выяснилось, что скульптуре уже около 2500 лет. Учёные предполагают, что скульптуру отлили в V веке до н. э. в ассирийском городе Тарсе. Во времена первых Крестовых походов — в XI или XII вв. — «освободители Гроба Господня» доставили скульптуру на Апеннины в качестве трофея. Первое письменное упоминание об этой скульптуре встречается в 1293 году в документах Большого Совета Венецианской республики — речь в них также шла о необходимости реставрации скульптуры. После последних реставрационных работ лев возвратился на своё место в июле 1991 года в увитой цветами гондоле.

Колонна Святого Теодора

На западной колонне 45°25′59″ с. ш. 12°20′22″ в. д.45.4332806° с. ш. 12.3396222° в. д. / 45.4332806; 12.3396222    установлена мраморная скульптура, изображающая воина Феодора Тирона (св. Теодора). Это копия с оригинала, который в настоящее время хранится во Дворце дожей. Оригинал же составлен из торса скульптуры неизвестного римского полководца II века и головы статуи Митридата Понтийского, привезённой также из Константинополя; у ног святого находится такой же составной крокодил — по легенде, это символизирует морское могущество Венеции.

Ранее патроном Венеции считался Святой Теодор, и храм, посвящённый ему, находился рядом с тем местом, где позднее возвели Собор Святого Марка, и был значительно старше своего преемника. В IX веке мощи святого Марка были из Александрии переправлены в Венецию, и жители города официально приняли покровительство нового патрона. Однако венценосный рыцарь Теодор с копьём в руках остаётся одним из самых любимых святых в городе и не почитается католиками нигде, кроме Венеции.

Отрывок, характеризующий Колонны Святого Марка и Святого Теодора

Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.