Пьяцца Навона

Пьяцца Навона (итал. Piazza Navona) — римская площадь в форме вытянутого с юга на север прямоугольника, устроенная на месте стадиона Домициана (I в.). С XV века по 1869 г. место нахождения городского рынка. Застраивалась в XVII веке в стиле барокко.

На площадь выходят две церкви, включая церковь св. Агнессы (1652 г., арх. Джироламо Райнальди), и несколько дворцов, включая палаццо Памфили (строился для Иннокентия X в 1644-50 гг., фрески Пьетро да Кортоны; ныне посольство Бразилии).

История

Агоны (по-гречески «состязание») проходили на стадионе до IV века. От этого слова и пошло название площади — Навона: в Средневековье — campus agonis или in agone, затем — n’agone и окончательно — navone/navona. В Средневековье площадь также была известна под названием цирк Александра Севера, Ordo Romano и Mirabilia (XII—XIII века) упоминают театр или цирк Александра. В многочисленных средневековых документах встречается название — Campus agonis или agon (старейший документ — императора Оттона III).

Античность

Гай Юлий Цезарь построил в честь празднеств по поводу освящения своего форума (форум Цезаря) в 46 году до н. э. на Марсовом поле первый (временный) стадион для соревнований атлетов. Затем при императоре Домициане в 85 году он был расширен. Стадион длиной 275 метров и шириной 106 вмещал в себя 15 тысяч зрителей. Стадион был богато украшен произведениями искусства, по большей части в греческом стиле, два основных входа располагались по боковым сторонам. На стадионе проводились соревнования по бегу, мета­нию диска, кулачные бои (лат. agon capitolinus). Стадион изображён на одной из сестерций Септимия Севера, так как на этом стадионе проходили праздничные игры по случаю свадьбы сына Каракаллы и Плавтиллы.

С внешней стороны первый этаж стадиона был выполнен аркадами из травертина, в которых располагались лавки торговцев, ремесленников, а также бордели

Средневековье

Первая церковь на бывшем стадионе (в аркадах, где находился бордель, в который отправили христианку Агнессу) была сооружена на месте мученичества святой Агнессы. Впервые эта церковь упоминается в кодексе монастыря Айнзидельн (нем. Einsiedeln).

Надпись об освящении церкви в 1123 году при папе Каликсте II, сообщает также о реставрационных работах в начале XII века.

Части трибун стадиона стали застраиваться домами, а арена стала площадью, на которой в том числе проходили бега. Форма арены сохранилась до наших дней, так как фундамент и частично внешние стены стадиона были использованы для средневековых построек.

Барокко

В 1470 году Антонио Памфили купил 3 дома в юго-восточной части площади. В 1644 году его потомок Джованни Баттиста Памфили, ставший папой Иннокентием X поручил Джироламо Райнальди и позднее Франческо Борромини построить дворец (палаццо Памфили).

Донна Олимпия, родственница папы, планировала перестроить всю площадь в Forum Pamphilj по примеру античных императорских форумов. Для этого Борромини продлил до площади античный акведук Девы, так что Бернини смог построить в 1649 году фонтан четырёх рек, в центре которого был установлен обелиск. Обелиск был найден на территории цирка Макценция на Аппиевой дороге.

Два более старых фонтана — фонтан Мавра и Нептуна, построенные Джакомо делла Порта, были перестроены Бернини. Окончательный облик, однако, они приобрели в XIX веке.

В 1652 году была перестроена церковь Святой Агнессы — Сант-Аньезе-ин-Агоне. Архитекторы, работавшие над проектом — Джироламо и Карло Райнальди, а также Борромини, создавший купол и фасад в 1653-57 годах. Античные арки были снесены и средневековая церковь практически полностью уничтожена. Церковь должна была стать папской капеллой рядом с дворцом папы — палаццо Памфили, а также местом его захоронения. После смерти папы Иннокентия форум Памфили так и остался недостроенным. Папа был похоронен без пышных почестей в церкви.

Использование площади

Площадь являлась излюбленным местом для ярмарок, праздников и отдыха римлян. Так, в Средневековье на ней проходил турнир — Giostra del Saracino. Андреа Фульвио, гуманист эпохи Возрождения, и другие авторы XVI века описывали пышные карнавальные шествия по площади, в 1492 году испанцы устроили большой праздник у своей национальной церкви — Сан-Джакомо-дельи-Спаньоли, после завоевания Гранады. Конные состязания (назывались Corsi del Fantino) проходили во время французской оккупации.

В XVII—XVIII веках в выходные в августе для охлаждения в самый жаркий месяц года площадь заливалась: для этого фонтаны намеренно переполнялись водой.

В августе 1477 года сюда по приказу камерленго кардинала Guillaume d’Estouteville был перенесён рынок, находившийся ранее у Капитолийского холма, и он просуществовал на площади до 1869 года, когда его переместили на Кампо-деи-Фьори. На рынке, проходившем каждую среду, продавались овощи, фрукты и другие продукты питания. Сегодня на площади в рождественское время проходит рынок — Befana di piazza Navona, где продаются в основном игрушки. Круглый год площадь посещает множество туристов.

Постройки на площади

Церкви

• Сант-Аньезе-ин-Агоне. Церковь по приказу папы Иннокентия X начали строить в 1652 году Джироламо и Карло Райнальди, но через год работу возглавил Борромини. Борромини переделал первоначальный план Райнальди и выстроил фасад с двумя колокольнями по сторонам, выходящий на площадь, а не на улицу Санта-Мария-дель-Анима, как задумывали прежние архитекторы. Он создал центральную часть с мощным куполом. Внутри церкви — пышное барочное убранство с драгоценными камнями, золотом и стукко. От прежних построек в крипте в северо-восточной части церкви сохранилось лишь место мученичества святой и небольшая часть северного нефа.

• Санта-Мария-дель-Сакро-Куоре (итал. Nostra Signora del Sacro Cuore, также San Giacomo degli Spagnoli) — титулярная церковь напротив палаццо Памфили. В XII веке церковь была выстроена на руинах стадиона и являлась до 1807 года национальной испанской церковью в Риме.

Фонтаны

На площади находятся три фонтана (ранее на площади находился также и четвёртый фонтан — большая античная мраморная ванна):

• фонтан Мавра  — фонтан в южной части площади. Первоначально фонтан был без фигур (конец XVI века), позднее скульптуру мавра изготовил Бернини., остальные фигуры относятся к XIX веку.

• фонтан Нептуна в северной части площади. Фонтан Нептуна, установленный на площади в конце XVI века, также был без скульптур, Нептун и окружающие его фигуры датируются XIX веком.

• В центре площади — фонтан четырёх рек (итал. Fontana dei Quattro Fiumi) работы Бернини, 1647—1651 года: египетский обелиск в окружении статуй, символизирующих главные реки четырёх частей мира — Нил, Ганг, Дунай и Ла-Плату. Над скульптурами по эскизам Бернини работали Франческо Баратта, Антонио Фанчелли, Андреа Ломбардо, Клаудиус Адам. Лев и бегемот изготовлены Лаццаро Морелли также из белого мрамора.

Обелиск (16. 54 метра) был изготовлен в Египте из асуанского гранита по приказу Домициана. Иероглифы были нанесены уже в Риме: гимн императору Домициану и обожествлённым Веспасиану и Титу. После строительства цирка Максенция на Аппиевой дороге, он был установлен посредине арены. Обелиск находился среди развалин цирка до 1651 года, пока папа Иннокентий X не приказал его перенести на площадь. Античный постамент обелиска так и не был найден. Современный постамент изготовлен из красного гранита. Вершину обелиска украшает металлический голубь с оливковой веточкой — гербовой знак семьи Памфили.

Фонтан Мавра	Фонтан Нептуна	Фонтан четырёх рек (Ганг)	Фонтан четырёх рек (Обелиск)

Палаццо

• Палаццо Браски (итал. Palazzo Braschi) — дворец, построенный Козимо Морелли (итал. Cosimo Morelli) для Луиджи Браски Онести, племянника папы Пия VI (Джованни Анджело Браски). Дворец был выстроен в 1792 году на месте палаццо Орсини (1516 год, архитектор — Антонио да Сангалло мл.) и палаццо Caracciolo-Santobono. Работы прекратились во время французской оккупации, окончательно достроен дворец был в 1811 году. Однако семья Браски потеряла своё владение и здание было куплено итальянским правительством в 1871 году (в нём располагалось министерство внутренних дел). После Второй мировой войны до 1949 во дворце жили триста эвакуированных семей. С 1952 года во дворце находится музей Рима.На углу дворца находится мраморная статуя Пасквино (II век до н. э., лат. Mastro Pasquino) — одна из римских говорящих статуй. Статуя была найдена при строительных работах в 1501 году и, возможно, украшала стадион Домициана.

• Палаццо Памфили (итал. Palazzo Pamphilj) — дворец, построенный в 1650 году по заказу папы Иннокентия X (Джованни Баттиста Памфили). Райнальди занимался фасадом, галерею, большой зал и овальную лестницу спроектировал Борромини. Папа подарил палаццо своей свояченнице Олимпии Майдальчини. С 1920 года во дворце размещается бразильское посольство.

• Палаццо Торрес Ланчелотти (итал. Palazzo Torres Lancelotti) — построен в 1552 году Пирро Лигорио для Людовико де Торрес из Малаги, архиепископа Салерно.

• Палаццо де Купис (итал. Palazzo de Cupis) — выстроено в 1450—1520 года по заказу Джованни Доменико и Бернардино де Купис.

• (итал. Palazetto del Vignola)
• (итал. Palazzo del Pio Istituto di S. Spirito ed ospidali riuniti)
• (итал. Palazzo Giovannola)
• (итал. Palazzo Serafini Scaretti)

Палаццо Браски	Палаццо Памфили	Палаццо Serafini Scaretti (слева) и Edificio di proprietà degli Stabilimenti Spagnoli (справа)	Фонтан Нептуна и Palazzo Giovannola (узкое здание посредине)	Палаццо Торрес Ланчелотти (справа)

Музеи

• Развалины античного стадиона можно увидеть со стороны Piazza di Tor Sanguigna (дом 13).
• В палаццо Браски расположен музей Рима (итал. Museo di Roma), посвящённый средневековой и современной жизни города Рима (до середины XX века) с коллекциями фотографии, графики и рисунков (в том числе XVI—XVIII веков, изображающие светские и религиозные церемонии и события), старых книг, мебели, фрески и мозаики, средневековая керамика, одежда и гобелены, скульптура (Средневековье — барокко).

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Пьяцца Навона
• info.roma.it. [www.info.roma.it/strade_dettaglio.asp?ID_indirizzi=110 Piazza Navona] (итал.). Проверено 23 марта 2010. [www.webcitation.org/65p1frlm9 Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Пьяцца Навона

– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?