Паллетт, Юджин

Юджин Паллетт
англ. Eugene Pallette
Ок. 1915 года
Имя при рождении:	Юджин Уильям Паллетт Eugene William Pallette
Место рождения:	Уинфилд, Канзас, США
Место смерти:	Лос-Анджелес, Калифорния, США.
Профессия:	актёр
Карьера:	1913—1946

Юджин Паллетт (англ. Eugene Pallette; 1889, Уинфилд — 1954, Лос-Анджелес) — американский актёр эпохи немого кино.

Биография

Юджин Уильям Паллетт родился 8 июля 1889 года в городке Уинфилд, штат Канзас. Отец — Уильям Бэйрд Паллетт (род. 1858, работал в страховом бизнесе), мать — Элнора Джексон (1860—1906), старшая сестра — Боло Л. Паллетт (1880—1968). Юджин учился в военной академии Culver Academies в Калвере, штат Индиана, затем стал актёром театра, а спустя ещё шесть лет полностью посвятил себя кинематографу, где первые два года был участником массовок. Первым фильмом, в котором Паллетт был указан в титрах, стал короткометражный «Беглец» 1913 года. Актёр стал всё чаще и чаще появляться на экранах, в то время он имел стройную подтянутую фигуру, а к концу своей карьеры он стал очень тучен (см. илл.), его масса достигала 136 килограммов.

Инцидент

На съёмках фильма «Тем временем, дорогая» (1944) произошёл неприятный инцидент: Паллетт должен был играть сцену на кухне с чернокожим актёром Кларенсом Мьюзом, но заявил на это шёпотом режиссёру Отто Премингеру «Вы сошли с ума, я не сяду рядом с ниггером!» Премингер немедленно с негодованием сообщил об этом главе Fox studio Дэррилу Зануку и Паллетт был незамедлительно уволен, кадры с его участием в той ленте остались, но только отснятые до этого происшествия. После этого карьера Паллетта, можно сказать, подошла к концу: после «Тем временем, дорогая» он снялся лишь в пяти фильмах, а в 1946 году полностью ушёл из кинематографа.

После окончания карьеры

Окончив карьеру, Юджин Паллетт громко заявил, что мир ждёт «большой бабах» (world blow-up), имея в виду создание и испытания первых атомных бомб, и купил себе гористый участок земли площадью 14 км² неподалёку от селения Имнаха, штат Орегон, где построил себе укреплённый дом (mountain fortress). На своём ранчо он держал крупное стадо отличного рогатого скота, большие запасы продовольствия, там имелись собственные консервный завод и лесопилка. «На природу» к Паллетту часто приезжали его друзья (в том числе Кларк Гейбл), чтобы поохотиться и порыбачить. Спустя два года Паллетт решил, что всё-таки глобальной катастрофы не случится, плюс к этому врачи диагностировали у него рак, поэтому в 1948 году он вернулся в Лос-Анджелес.

Юджин Паллетт скончался 3 сентября 1954 года в своей квартире в Лос-Анджелесе от рака. Его кремированные останки похоронены рядом с могилами родителей на кладбище «Зелёная лужайка» в городке Гренола, штат Канзас.

В 1960 году актёр посмертно был удостоен звезды на Голливудской Аллее славы (6702, Голливудский бульвар) за вклад в киноиндустрию.

Личная жизнь

В 1912 году Паллетт женился на актрисе Филлис Гордон, но развёлся с ней до 1920 года. Второй его женой стала женщина по имени Марджори Каннак, с которой он прожил в браке с 1932 года до самой своей смерти в 1954 году.

Избранная фильмография

В эпоху немого кино Паллетт появлялся в главных ролях различных кинолент, и с приходом звука он стал востребован не меньше: в основном играл комичных толстяков с глубоким хриплым скрипучим голосом («на пол октавы ниже, чем у любого из актёров»). Всего за свою карьеру длиной 33 года Паллетт появился в более чем 250 лентах.

• 1915 — Рождение нации / The Birth of a Nation — солдат Союза (в титрах не указан)
• 1915 — Мошенники / The Highbinders — Хоп Ву
• 1916 — Нетерпимость (в эпизоде «Варфоломеевская ночь») / Intolerance — Проспер Латур, жених, гугенот
• 1918 — Тарзан, приёмыш обезьян / Tarzan of the Apes — роль неизвестна
• 1920 — Гостиная, спальня, ванная / Parlor, Bedroom and Bath — Регги Ирвинг
• 1921 — Три мушкетёра / The Three Musketeers — Арамис
• 1923 — Десять заповедей / The Ten Commandments — раб-израильтянин (в титрах не указан)
• 1924 — Человек-волк / The Wolf Man — Пьер
• 1926 — Капкан на мужчину / Mantrap — Е. Вессон Вудбери
• 1927 — Седина в бороду / Sugar Daddies — Харди-двойник
• 1927 — Вторая сотня лет / The Second Hundred Years — гость на обеде
• 1927 — Битва века / The Battle of the Century — страховой агент (в титрах не указан)
• 1928 — Огни Нью-Йорка / Lights of New York — Джин
• 1929 — Парад любви / The Love Parade — военный министр
• 1929 — Дело об убийстве канарейки / The Canary Murder Case — сержант Эрнест Хит
• 1929 — Вирджинец / The Virginian — «Сладкий» Уиггин
• 1930 — Армейский парад (в сценке Murder Will Out) / Paramount on Parade — сержант Эрнест Хит из фильма «Дело об убийстве канарейки»
• 1931 — Гекльберри Финн / Huckleberry Finn — «Герцог»
• 1931 — Битва караванов / Fighting Caravans — Сет Хиггинс
• 1931 — Украденные драгоценности / The Stolen Jools — репортёр
• 1932 — Шанхайский экспресс / Shanghai Express — Сэм Солт
• 1933 — Под нами ад / Hell Below — Макдугал, старший торпедист
• 1933 — Убийство на псарне / The Kennel Murder Case — детектив Эрнест Хит
• 1934 — У меня есть ваш номер / I've Got Your Number — Джозеф Флуд
• 1935 — Пароход, плывущий по течению / Steamboat Round the Bend — шериф Руф Джефферс
• 1935 — Город на границе / Bordertown — Чарли Рорк
• 1935 — Призрак едет на Запад / The Ghost Goes West — мистер Джо Мартин
• 1936 — Мой слуга Годфри / My Man Godfrey — Александр Буллок, бизнесмен
• 1936 — Золотая стрела / The Golden Arrow — мистер Мейерс
• 1936 — Безбилетник / Stowaway — полковник
• 1937 — Топпер / Topper — Кейси
• 1937 — Сто мужчин и одна девушка / One Hundred Men and a Girl — Джон Р. Фрост
• 1938 — Приключения Робин Гуда / The Adventures of Robin Hood — Монах Тук
• 1938 — Вот идёт моя любовь (Туда ведёт моё сердце) / There Goes My Heart — мистер Стивенс, редактор
• 1939 — Мистер Смит едет в Вашингтон / Mr. Smith Goes to Washington — Чик Макганн
• 1940 — Знак Зорро / The Mark of Zorro — Отец Фелипе
• 1940 — Молодой Том Эдисон / Young Tom Edison — мистер Нельсон
• 1940 — Это — свидание / It's a Date — губернатор Аллен
• 1941 — Леди Ева / The Lady Eve — Гораций Пайк
• 1941 — Невеста до востребования (Невеста наложенным платежом) / The Bride Came C.O.D. — Люциус К. Уинфилд
• 1942 — Большая улица / The Big Street — Найсли Найсли Джонсон
• 1942 — Зверь мужского пола (Животное мужского пола) / The Male Animal — Эд Келлер
• 1942 — Сказки Манхэттена / Tales of Manhattan — Лютер
• 1943 — Немного опасный / Slightly Dangerous — Дарстин
• 1943 — Это не соломинка / It Ain't Hay — Грегори Уорнер
• 1943 — Небеса могут подождать / Heaven Can Wait — Е. Ф. Стрейбл
• 1943 — Вся банда в сборе / The Gang's All Here — Эндрю Мейсон-старший
• 1944 — Тем временем, дорогая / In the Meantime, Darling — Генри Б. Престон
• 1944 — Девушка с обложки / Pin Up Girl — Бэрни Бриггс
• 1944 — Шагай веселее / Step Lively — Саймон Дженкинс
• 1944 — Сенсации 1945 года / Sensations of 1945 — Гас Крейн
• 1946 — Напряжение (Беспокойство; Саспенс) / Suspense — Гарри Уилер

Ссылки

• [www.virtual-history.com/movie/person/11269/eugene-pallette Юджин Паллетт]  (англ.) на сайте virtual-history.com
• [www.nndb.com/people/653/000278816/ Юджин Паллетт]  (англ.) на сайте nndb.com
• [www.tvguide.com/celebrities/eugene-pallette/149776 Юджин Паллетт]  (англ.) на сайте tvguide.com

Отрывок, характеризующий Паллетт, Юджин

– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.