Перкунас

Перкунас (Perkūnas)
Имя на других языках:	Пяркунас, Перкун, Перконс
Местность:	Прибалтика

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Перкýнас (Пяркунас, Перкун, лит. Perkūnas) — балтийский бог-громовержец, властитель воздуха, защитник справедливости. Один из главных богов литовского и, шире — балтийского пантеона. В последние языческие столетия Перкунас стал самым известным литовским богом. У латышей известен под именем Пе́рконс (латыш. Pērkons), у древних пруссов — как Перкунс (Percuns). Согласно мифологическим сведениям, Перкунас выступал также как бог грозы, дождя, гор (и вообще любых возвышенностей), дубов и неба.

Существует версия, согласно которой помещённый на современном гербе Литвы всадник Витис — это видоизменённое изображение скачущего Перкунаса, которое очевидцы видели на боевом стяге литовцев в Средние века.

В современных балтийских языках сохранились родственные слова, связанные с Пяркунасом: в литовском — perkūnas («гром»), perkūnija («молния»), в латышском — pērkons («гром»). Символом Перконса являются угунскрустс (что по мнению некоторых может являться и символом Лаймы) — «огненный крест» или «грозовой (громовой) крест» и ромб с продолженными сторонами («дубочек»).

Этимология

Предполагается, что слово Пяркунас произошло от праиндоевропейского слова *Perk^wunos, созвучного *perk^wus — слову, означавшему «дуб», «ель» (аналог perk-us, сопоставимое с латинским quercus — «дуб»).

В рамках этой версии имя Пяркунаса сопоставляемо с именем германской богини Фьёргюн (Fjörgyn) — матери Тора, что косвенно указывает на его принадлежность к индоевропейской группе «богов-громовержцев».

Ещё один вариант связан с указанием на возвышенность / гору / небо (аналог готского fairguni — «гора», хеттским peruna — «скала», староиндийским parvata — «гора»).

Громовержец «генетически» связан с другими индоевропейскими громовержцами — славянским Перуном, хеттским Перуной, древнеиндийским Парджаньей, кельтским Hercynia, а также скандинавским Тором, германским Доннаром и римским Юпитером. Также Перкунас известен под именем Йоре — молодого бога весны и плодородия, напоминающего славянского Ярилу.

Облик

Перкунас предстает как вооружённый секирой решительный мужчина с каштановой или рыжей бородой. Он с грохотом пересекает небо на двухколесной повозке, запряженной одним или двумя козлами. Перкунас во многом напоминает Перуна, Тора или Индру. Существует мнение, что на ранних изображениях Перкунас представлен как рогатый мужчина или человек с рогатым шлемом, что является атрибутом власти.

Святилища

На всей территории Литвы находилось множество aukuras (от слова auka — жертва), где горел негасимый огонь. Холмы и рощи, которых Пяркунас коснулся молнией, считались священными. Они окружались изгородью и рвом. Самое главное святилище громовержца — Romove (Ромове, храм или место покоя) находилось в Вильнюсе, в долине Швянтарагиса.

См. также: Ромува

Функции

Хотя позже Пяркунас стал богом войны, для земледельцев он изначально был богом природы, отвечавшим за молнии и погоду в целом. Люди верили, что громовержец посылал дождь и тем самым возрождал плодородие земли (Жемины) и оплодотворял её. Первый гром во время праздника Йоре сотрясал землю, благословляя её, а также камни и воду.

Также Пяркунас выступает в роли блюстителя порядка в мире. Он преследует злые силы и порождения хаоса — тех, кто нарушает гармонию. Одним из имён Пярунаса, как предполагается, было Диверикз (Дивирикс), то есть «бич бога». В фольклоре существует множество упоминаний о том, как Перкунас преследует бога мертвых и подземного мира Вяльнаса (лит. Velnias).

Символика

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Двусторонняя секира символизирует созидательные и разрушительные силы Пяркунаса.
• Косой крест, «х», также называемый языческим крестом, использовался для защиты и в ряде ритуалов (его изображали, когда заключали договор или пили ритуальный напиток).
• Деревья: дуб, ясень.
• Животные: бык, козел.
• Птицы: голубь, кукушка.
• Места: любые возвышенности, дубравы.

Даты

Четверг считается днем Пяркунаса. В этот день было принято зажигать в честь громовержца огонь. Традиция сохранилась до сих пор: по четвергам зажигают особую свечу граудули’не (grauduline).

Празднования в честь Пяркунаса проходят в следующие дни: 2 февраля, на второй день Пасхи, 24 апреля, 24-29 июня, 1 октября.

Родственные божества

Пяркунаса можно сопоставить со славянским Перуном, финским Перкеле — одним из имен бога Укко, возможно, заимствованное у балтов финскими племенами.

Функционально Пяркунас соответствует германскому Доннару / Тору, индийскому Индре, Парджанье Ригведы, римскому Юпитеру, хеттскому Пирве.

Источники

Согласно археологическим данным, культ Пяркунаса был широко распространился среди балтийских племен во II—IV вв. н. э. в связи с образованием земледельческих обществ.

Сведения о культе Перконса у куршей можно найти в Ливонской хронике (1290). Пяркунас упоминается в русских дополнениях к Хронике [www.istorija.net/forums/thread-view.asp?tid=2200&mid=29046#M29046] Иоанна Малалы (1261). Петр из Дусбурга описывает прусское святилище Ромуву, где стоял идол Пяркунаса. Также можно почерпнуть сведения из «Польской истории» (XV в.) Яна Длугоша и «Прусской хроники» (1529) Симона Грунау.

Литература

• Иванов В. В., Топоров В. Н. [myths.kulichki.net/enc/item/f00/s27/a002731.shtml Перкунас] // Мифологический словарь / Гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 736 с. — ISBN 5-85270-068-1.
• The Symbolism of the Luminaries in Ancient Lithuanian Songs // Lings Martin. Symbol and Archetype. — Cambridge, 1991. — P. 83-97.

Ссылки

• Перкун // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Перкунас

– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.