Список осад Гибралтара
Поделись знанием:
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
(перенаправлено с «Пятая осада Гибралтара»)
Полуостров Гибралтар расположен на юге Пиренейского полуострова вблизи пролива, соединяющего Средиземное море с Атлантическим океаном. Укрепления, впервые появившиеся на полуострове в 1068 году[1], из-за стратегического положение неоднократно подвергались штурмам и осадам на протяжении нескольких веков[2]. Документально зафиксировано четырнадцать осад Гибралтара. Иногда пятнадцатой осадой называют блокаду города Испанией с 1969 по 1985 годы[3][4].
Список осад Гибралтара
| Осада | Начало осады | Конец осады | Нападающие | Защитники | Результат |
|---|---|---|---|---|---|
| Первая | август 1309 | 12 сентября 1309 |  Кастилия и Леон
|
 Гранадский эмират
|
Мавры сдали город кастильцам[1] |
| Вторая | 1315 | 1315 | Гранадский эмират
|
Кастилия и Леон
|
Мавры отступили[1] |
| Третья | Февраль 1333 | 17 июня 1333 | Гранадский эмират
|
Кастилия и Леон
|
Кастильцы сдали город маврам[1] |
| Четвертая | 26 июня 1333 | август 1333 | Кастилия и Леон
|
Гранадский эмират
|
Мавры сохранили контроль над городом[1] |
| Пятая | 24 августа 1349 | 27 марта 1350 | Кастилия и Леон
|
Гранадский эмират
|
Из-за эпидемии чумы кастильцы отступили[1] |
| Шестая | 1411 | 1411 | Гранадский эмират
|
 Мариниды
|
Гранадский эмират вернул контроль над городом[1] |
| Седьмая | август 1436 | 31 августа 1436 | Кастилия и Леон
|
Гранадский эмират
|
Армия герцога Медина-Сидония отступила[1] |
| Восьмая | август 1462 | 20 августа 1462 |  Медина-Сидония
|
Гранадский эмират
|
Герцог Медина-Сидония захватил город[1] |
| Девятая | апрель 1466 | 26 июля 1467 | Медина-Сидония
|
Кастилия и Леон
|
Герцог Медина-Сидония выступил против короля и вернул город под свой контроль[1] |
| Десятая | сентябрь 1506 | декабрь 1506/январь 1507 | Медина-Сидония
|
Кастилия и Леон
|
Герцог Медина-Сидония отказался от штурма города и отступил[1] |
| Захват Гибралтара (одиннадцатая) |
1 августа 1704 | 3 августа 1704 |  Священная Римская империя
|
 Испания
|
Объединенные англо-голландские силы взяли город штурмом[1] |
| Двенадцатая | 3 сентября 1704 | 31 марта 1705 | Испания
|
Священная Римская империя
|
Город остался под контролем Священной Римской империи[1] |
| Тринадцатая | 22 февраля 1727 | 23 июня 1727 | Испания
|
 Великобритания
|
Город остался под контролем Великобритании[5] |
| Большая осада (четырнадцатая) |
24 июня 1779 | 7 февраля 1783 | Испания
|
Великобритания
|
Город остался под контролем Великобритании[5] |
Напишите отзыв о статье "Список осад Гибралтара"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Fa, Finlayson, 2006, p. 9.
- ↑ Rose, 2001, p. 95.
- ↑ Moffat, Prowse, 2014, p. 114.
- ↑ Jackson, 1987, p. 317.
- ↑ 1 2 Fa, Finlayson, 2006, p. 10.
Литература
- Fa, Darren; Finlayson, Clive. The Fortifications of Gibraltar 1068–1945. — Oxford: Osprey Publishing, 2006. — (Fortress 45). — ISBN 978-1-84603-016-1.
- Hills, George. Rock of Contention: A history of Gibraltar. — 1974. — ISBN 0-7091-4352-4.
- Jackson, William G. F. [books.google.ru/books?id=WxGTAAAAIAAJ The Rock of the Gibraltarians: A History of Gibraltar]. — Madison, NJ: Fairleigh Dickinson University Press, 1987. — 379 p. — ISBN 0-8386-3237-8.
- Rose, Edward P.F. The environmental legacy of military operations / Ed. Judy Ehlen, Russell S. Harmon. — Boulder, CO: Geological Society of America, 2001. — ISBN 0-8137-4114-9.
- Moffat, Tina; Prowse, Tracy. [books.google.ru/books?id=wQWfAgAAQBAJ Human Diet And Nutrition In Biocultural Perspective: Past Meets Present]. — Berghahn Books, 2014. — 282 p. — ISBN 9781782385349.
Отрывок, характеризующий Список осад Гибралтара
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.
Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
