Пятихатский район

Пятихатский район
П’ятихатський район

Герб Флаг
Страна	Украина
Статус	район
Входит в	Днепропетровскую область
Административный центр	Пятихатки
Дата образования	1923
Глава районной государственной администрации	Саламаха Сергей Викторович (с 2016 года)
Глава районного совета	Галаган Раиса Григорьевна (с 2015 года)
Население (2001)	53 275
Плотность	32 чел./км²
Площадь	1650 км²
Часовой пояс	EET (UTC+2, летом UTC+3)
Телефонный код	+38 05651
Почтовые индексы	52100
КОАТУУ	[dovidnyk.in.ua/directories/koatuu/search=1224500000 1224500000][www.ukrstat.gov.ua/klasf/klasif/koatuu.rar все коды]

Пятихатский район (укр. П'ятихатський район) — административная единица на северо-западе Днепропетровской области Украины. Административный центр — город Пятихатки.

География

Район расположен на западе Днепропетровской области. С ним соседствуют Криворожский, Софиевский, Верхнеднепровский, Криничанский районы и Желтоводский городской совет Днепропетровской области, Онуфриевский, Александрийский, Петровский районы Кировоградской области.

Площадь района 1650 км².

На территории района протекают реки: Жёлтая, Саксагань, Омельник, Комиссаровка, Лозоватка, Демурина.

История

Район образован в 1923 г. С 1991 по 1998 годы председателями районного совета были: Любовь Ивановна Шкода,Вячеслав Михайлович Сторожко,Виктор Семёнович Ткач(1998 - 2002),Надежда Степановна Алексеева(2006 - 2010),Анатолий Иванович Супрунов(2010 - 2014),Людмила Викторовна Мартынюк(2014 - 2015) В 1978 году 38 библиотек района объединены в Пятихатскую централизованную библиотечную систему.

Демография

Население района составляет 53 275 человек (данные 2001 г.), в том числе в городских условиях проживают 25 526 человек, в сельских — 27 749 человек.

Административное устройство

Район включает в себя :

Городских советов: 1 Поселковых советов: 2 Сельских советов: 16

Городов: 1 Посёлков городского типа: 2 Посёлков: 5 Сёл: 80

Местные советы

• Пятихатский городской совет
• Вишневский поселковый совет
• Лиховский поселковый совет
• Беленщинский сельский совет
• Богдано-Надеждовский сельский совет
• Грушеватский сельский совет
• Желтянский сельский совет
• Зорянский сельский совет
• Ивашиновский сельский совет
• Комиссаровский сельский совет
• Лозоватский сельский совет
• Марьяновский сельский совет
• Пальмировский сельский совет
• Савровский сельский совет
• Саевский сельский совет
• Саксаганский сельский совет
• Троицкий сельский совет
• Холодиевский сельский совет
• Виноградовский сельский совет

Населённые пункты

пос. Авангард
с. Александро-Григоровка
с. Байковка
с. Балковое
с. Беленщина
с. Березняк
с. Богдано-Надеждовка
с. Верхнекаменистая
пос. Вершинное
с. Весёлый Подол
с. Виноградовка
пгт Вишнёвое
с. Владимировка
с. Волочаевка
с. Вольное
с. Галина Лозоватка
с. Грамовка
с. Григоровка
с. Грушеватка
с. Демурино-Варваровка
с. Дмитровка
с. Долинское
с. Желтоалександровка
с. Жёлтое
с. Запорожье
пос. Заря
пос. Зелёное
с. Зелёный Клин
с. Зелёный Луг
с. Золотницкое
с. Ивановка
с. Ивашиновка
с. Калиновка
с. Каменное
с. Касиновка
с. Катериновка
с. Комиссаровка
с. Красная Воля
с. Красноивановка
с. Красный Луг
с. Культура
с. Кулябкино
с. Липовое
пгт Лиховка
с. Лозоватка
с. Лыкошино
с. Марьяновка
пос. Мирное
с. Миролюбовка
с. Мироновка
с. Михайловка
с. Нерудсталь
с. Николаевка
с. Нововасилевка
с. Новозалесье
с. Новоивановка
с. Новотроицкое
с. Новоукраинка
с. Осыковатое
с. Пальмировка
с. Петровка
с. Плоское
с. Плоско-Тарановка
с. Полтаво-Боголюбовка
г. Пятихатки
с. Радужное
с. Ровеньки
с. Савро
с. Саевка
с. Саксагань
с. Семёновка
с. Степовое
с. Сухановка
с. Терноватое
с. Терно-Лозоватка
с. Троицкое
с. Трудолюбовка
с. Холодиевка
с. Цвелое
с. Цевки
с. Червоная Горка
с. Червоная Дериевка
с. Червоная Поляна
с. Червоный Яр
с. Чигриновка
с. Чистополь
с. Чумаки
с. Яковлевка

Ликвидированные населённые пункты

с. Красные Луки
с. Малые Лозки
с. Новоалександровка
с. Полевое
с. Садовое
с. Тихое
с. Фастово
с. Халайдовка

Ссылки

• [gska2.rada.gov.ua/pls/z7502/A005?rf7571=6132 Учетная карточка района на сайте Верховной рады Украины] (укр.)

Отрывок, характеризующий Пятихатский район

Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.