Пятый Константинопольский собор
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 17 апреля 2015 года. |
| Пятый Константинопольский собор | |
|---|---|
| Дата | 1341, 1344, 1347, 1351 |
| Признаётся | Православие |
| Предыдущий Собор | Четвёртый Константинопольский собор |
| Следующий Собор | Иерусалимский собор |
| Созван | |
| Под председательством | |
| Число собравшихся | |
| Обсуждавшиеся темы | исихазм, богословие Григория Паламы и Варлаама Калабрийского |
| Документы и заявления | |
| Хронологический список Вселенских соборов | |
Пятый Константинопольский собор — поместный собор Православной церкви в Константинополе, состоявшийся как серия из шести патриарших совещаний в Константинополе 10 июня 1341, август 1341, 4 ноября 1344, 1 февраля 1347, 8 февраля 1347, и 28 мая 1351 года. В отличие от Русской православной церкви, греческие церкви считают его Вселенским. Пятый Константинопольский собор утвердил богословие исихазма святителя Григория Паламы и осудил его оппонентов — церковного деятеля и философа-идеалиста Варлаама Калабрийского и других идеалистов, в том числе, сторонников исихазма, подтвердив решения V Вселенского собора об осуждении Платона и платоников и распространив их на идеализм в целом. Все Автокефальные Православные церкви уважают решения этого собора, а допаламитский исихазм сохранился только в Грузинской церкви.
Предыстория
После Второго Лионского собора 1274 года римско-католическая церковь и православные церкви формально объединились посредством унии. Однако унии противостояла подавляющая часть византийского общества и клира. В контексте противостояния проуниатских и антиуниатских партий в XIV веке в среде православных христиан возникли так называемые «исихастские споры». Эти споры велись вокруг вопроса о природе Божественного света, а также о подлинности духовного опыта этого Света, переживаемого подвижниками благочестия. Наиболее значимым фигурой этих споров и защитником православного учения о «нетварности» Божественного света стал святогорский монах и впоследствии Солунский архиепископ святитель Григорий Палама.
В 1331 году святитель пошёл на гору Афон и уединился в скиту святого Саввы, возле Лавры преподобного Афанасия. В 1333 году он был назначен игуменом Есфигменского монастыря в северной части Святой Горы. Около 1330 года в Константинополь из Калабрии приехал учёный монах Варлаам. Вскоре Варлаам поехал на Афон, познакомился там с укладом духовной жизни исихастов и, на основании богословского учения о непостижимости существа Божия, объявил их учение исихастов еретическим заблуждением. Варлаам вступил в спор с монахами и пытался доказать «тварность» Фаворского Света, при этом он не стеснялся поднимать на смех рассказы монахов о молитвенных приёмах и о духовных озарениях. Григорий Палама защищал учение о «нетварности» Фаворского Света. Он изложил свои доводы в богословском труде «Триады в защиту святых исихастов» (1338) и в философском трактате «Олицетворение».[1][2][3] К 1340 году афонские подвижники с участием святителя Григория заключили общий ответ на обвинения Варлаама — так называемый «Святогорский Томос».
Собор
В 1341 году в храме Святой Софии на заседании состоялся диспут святителя Григория Паламы с Варлаамом Калабрийским, касающийся природы Фаворского Света.
27 мая 1341 года Собор принял положения святителя Григория Паламы о том, что Бог, непостижимый в Своей Сущности, являет Себя в таких энергиях, как Фаворский Свет, которые обращены к миру и доступны восприятию человека, но являются не сотворёнными.
Хотя учение Варлаама было осуждено как ересь, и сам он предан анафеме, споры между паламитами и их противниками не закончились. К антипаламитам принадлежали прежний сторонник Паламы в его споре с Варлаамом болгарский монах Акиндин, философ Никифор Григора и патриарх Иоанн XIV Калека (1333—1347), к ним склонялся и Андроник III Палеолог (1323—1341). Митрополит Киевский и всея Руси Феогност, получив решение Константинопольского собора 1341 года с изложением учения о «нетварной» сути Фаворского света, не согласился с этим учением и написал по этому поводу многочисленные письма к Константинопольскому патриарху и епископам.[4]
Акиндин выступил с трактатами, в которых защищал видения образов и ликов, а не только нетварного света, и объявлял святителя Григория и афонских монахов — его сторонников — виновниками церковных смут. Святитель Палама написал подробное опровержение домыслов Акиндина. Но несмотря на это, патриарх отлучил святителя от Церкви (1344) и подверг тюремному заключению, которое продолжалось три года. В 1347 году, когда Иоанна XIV на патриаршем престоле сменил Исидор (1347—1349), святитель Григорий Палама был освобождён и возведён в сан архиепископа Солунского.
На Соборе 1351 года во Влахернской церкви было торжественно засвидетельствовано, что учение святителя Григория является православным. Антипаламиты считали собором только предстоящее заседание во Влахернской церкви и были разочарованы его ходом. Антипаламиты-исихасты отрицали свою связь с Варлаамом, так как в 1341 году антипламиты-исихасты выступали против Варлаама. Они отрицали вселенский характер собора, так как на собор 1351 года были допущены только епископы — подданные императора из европейской части империи, не было других православных патриархов. Но к 1359 году томос собора 1351 года подписали патриархи Антиохийский, Иерусалимский, Болгарский и митрополит Киевский. Это было связано с тем, что собор, отрицая учение Фомы Аквинского о полном тождестве сущности и энергий Бога и, соответственно, непознаваемости энергий Бога, не утвердил, возможно, по совету самого склонного к компромиссам ради единства Церкви святителя Паламы, и полемическое предположение Паламы о полном различии сущности и энергий Бога, о верхней и нижней части божества с полной познаваемостью энергий Бога как нижней части божества. Но это была уступка не антипаламитам, а Русской церкви и присутствовавшим на соборе легатам римского папы.[5][6]
Напишите отзыв о статье "Пятый Константинопольский собор"
Примечания
- ↑ [www.krotov.info/history/14/palama_me/mey_22.html Иоанн Мейендорф. Введение в изучение св. Григория. Христианский материализм.]
- ↑ www.pravmir.ru/zaklyuchenie-iz-knigi-sv-grigorij-palama-i-pravoslavnaya-mistika/ Иоанн Мейендорф. Заключение из книги «Св. Григорий Палама и православная мистика». Опубликовано в альманахе «Альфа и Омега», № 9, 1996
- ↑ [www.rulit.me/books/zemlya-rodnaya-read-31429-46.html Лихачёв, Дмитрий Сергеевич. Земля родная.]
- ↑ [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=128322 Феогност митрополит киевский и всея Руси]
- ↑ [pstgu.ru/download/1385630773.91-94.pdf Свидетельства противоборствующих сторон.]
- ↑ [nounivers.narod.ru/bibl/jmnp.htm «Жизнь и краткое содержание наследия Григория Паламы» Журнал министерства народного просвещения — 1913 г.]
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Пятый Константинопольский собор
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
