Пять копеек

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Пя́ть копе́ек, пятикопе́ечная моне́та, пята́к, десять денег — традиционный номинал русской денежной системы. Медная монета учреждена указами Петра I от 28 июня и 28 июля 1723 года ценностью в 5 копеек.





История

Дореволюционное время

Чеканка из серебра

Первая серебряная монета ценностью в 5 копеек, начала чеканиться в 1701 году под номиналом десять денег, монета имела довольно высокую 770 пробу содержания серебра и вес ~ 1,4 грамма, на оборотной стороне монеты в две строчки написан был номинал монеты, внизу год чеканки славянскими буквами, на лицевой стороне был изображён двуглавый орёл, по канту на обеих сторонах монеты располагался декоративный рисунок. Монета чеканилась по 1704 год. В 1713 году чеканка пятикопеечных монет, уже под номиналом 5 копеек, возобновилась на два года, от монет выпущенных в 1701-04 гг. она отличалась более низким содержанием серебра (380 проба) при этом вес монеты увеличен был в два раза. Дата монеты обозначалась арабскими цифрами и при этом дублировалась в верхней части оборотной стороны пятью точками или палочками. Декоративный рисунок по канту отсутствовал.

При Елизавете Петровне в 1755 году чеканка серебряных пятикопеечников была вновь возобновлена, монета чеканилась из серебра 770 пробы и имела вес 1,21 грамма, чеканка монеты продолжалась по 1763 год. В следующий раз чеканка серебряных пятикопеечником была возобновлена при Павле I в 1797 году и не прекращалась вплоть до Октябрьской революции.

Чеканка из меди

Первоначально монета чеканилась по 40 рублей из пуда меди, стоившей всего 10 рублей и, следовательно, была монетой кредитной ценности с самого её учреждения. Высокий принудительный курс, по которому пятикопеечник обращался, вызвал тогда же сильную подделку его поляками.

При Екатерине I и Петре II пятикопеечники выбивались по прежнему расчету. При Анне Иоанновне громадное количество поддельных пятикопеечников потребовало воспрещения, указом от 2 июля 1736 года, ввозить и платить пятикопеечником.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2854 дня] При Елизавете лёгкие пятикопеечники были перечеканены в 1744 г. в 4 коп., в 1745 г. в 3 коп., в 1746 г. в 2 коп. и 1754 г. в 1 коп.; последняя перечеканка производилась по расчёту 8 руб. за пуд меди в монете. По указу от 14 января 1758 г. опять приступили было к выпуску Пятикопеечника на 16 руб. из пуда меди.

Петр III, указом 17 января 1762 года, повелел пятикопеечник перечеканить в десятикопеечники и впредь выбивать их на 32 руб. из пуда меди. Указом 20 декабря 1762 года восстановлен выпуск пятикопеечников по 16 руб. из пуда. По этому расчету пятаки чеканились до 1810 г., в котором их выпуск был прекращен совсем и возобновился только в 1830 г., по указу от 1 июня. Тогда эту монету стали выбивать на 36 руб. из пуда.

По указу от 7 февраля 1849 года был введён пятикопеечник весом в 6 золотников (32 руб. из пуда меди), а при Александре II (21 марта 1867 года) — весом в 3 золотника 80,640 долей (50 руб. из пуда меди). Чеканимые по закону 17 декабря 1885 года пятикопеечники имели в диаметре 1 дюйм 26 точек и выбивались на 50 руб. из пуда меди на частном монетном дворе в Бирмингеме, в Англии.

Самый тяжёлый пятак

Самая крупная по весу пятикопеечная монета — 5 копеек Екатерины I, чеканки 1726 года весом 81,9 грамма, изготовленная на Екатеринбургском платовом дворе в виде медной квадратной платы размером 45×45 мм.[1]

Послереволюционное время

Монеты достоинством в 5 копеек стали чеканить в 1924 году из меди, затем с 1926 года по 1957 год выпускались монеты из алюминиевой бронзы, с 1961 по 1991 год выпускались монеты из латуни. Со временем существенно менялся только рисунок герба СССР, где изменялось количество перевязей на снопах пшеницы, их максимальное количество доходило до 16-ти, по количеству союзных республик.

В 1961-1991 годах монета являлась единственным способом оплаты проезда в метрополитенах стран бывшего СССР.

В Российской Федерации после деноминации 1998 года возобновлен чекан 5-ти копеечных монет из стали с мельхиоровым покрытием.

Памятник пятаку

Мэр Нижнего Новгорода Вадим Булавинов 30 ноября 2007 года открыл памятник пятикопеечной монете[2]. Изготовленный из чугуна и окрашенный специальным составом под бронзу памятный знак «Пятак» в виде монеты диаметром 1,2 м без обозначения монетного двора, вмонтирован в покрытие брусчатки на площади в центре Сормова между домами 166 и 168 по улице Коминтерна. Это место у местных жителей называется «Сормовский пятачок».

За основу художественного оформления памятного знака взят пятак эпохи царствования Николая II. На нём размещена и надпись, сообщающая о дате и месте установки памятника. Нижегородский памятник пятаку был изготовлен в Санкт-Петербурге. Проектом предусмотрен фундамент выдерживающий заезд и выезд уборочной техники, а также антивандальная защита.

Использование в речи

«Мои пять копеек», «вставить пять копеек» — фразеологизм, означающий небольшое дополнение к чему-либо.[3]

«Глаза, как пять копеек» — выражение, означающее широко раскрытые от удивления глаза, аллегорически сравниваемые с монетой в пять копеек времён СССР, вероятнее всего, появившееся от того, что диаметр глазницы взрослого человека сопоставим по размеру с данной монетойК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2880 дней].

Галерея

Напишите отзыв о статье "Пять копеек"

Примечания

  1. [www.russian-money.ru/Coins.aspx?type=content&id=1446&idCategory=8&idSmallCategory=58#label Характеристики монеты]
  2. [money.newsru.com/article/30Nov2007/fivekop «Памятник пятаку установлен в Нижнем Новгороде»]
  3. [translate.academic.ru/%D0%BC%D0%BE%D0%B8+%D0%BF%D1%8F%D1%82%D1%8C+%D0%BA%D0%BE%D0%BF%D0%B5%D0%B5%D0%BA/ru/en/1 «Мои пять копеек», статья на academic.ru]

См. также


К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Пять копеек

– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.