Пёрселл, Генри

Генри Пёрселл англ. Henry Purcell
Основная информация
Дата рождения	10 сентября 1659(1659-09-10)
Место рождения	Лондон
Дата смерти	21 ноября 1695(1695-11-21) (36 лет)
Место смерти	Лондон
Годы активности	1679 – 1695
Страна	Королевство Англия Королевство Англия
Профессии	исполнитель, композитор
Инструменты	орган

Генри Пёрселл (англ. Henry Purcell, 10 сентября 1659 (?), Лондон — 21 ноября 1695, там же) — английский композитор, представитель стиля барокко. Несмотря на включение стилистических элементов итальянской и французской музыки, наследие Пёрселла является английской формой музыки барокко. Пёрселл признан одним из крупнейших английских композиторов.

Биография

Ранние годы и начало карьеры

Пёрселл родился в лондонском Вестминстере (англ. St. Ann's Lane Old Pye Street). Отец Пёрселла (Генри Пёрселл-старший) был музыкантом, как и старший брат отца Томас (дядя Пёрселла, ум. в 1682). Оба брата были членами Королевской капеллы. Пёрселл-старший пел на коронации Карла II.

Начиная с 1659 года семья Пёрселлов жила всего в нескольких сотнях ярдов к западу от Вестминстерского аббатства. У Генри Пёрселла было три сына: Эдвард, Генри и Даниэль. Даниэль Пёрселл (ум. 1717), младший из братьев, тоже был плодовитым композитором. Именно он дописал музыку к финальному акту «Королевы индейцев» после смерти Генри.

После смерти отца в 1664 году Генри опекал дядя Томас, заботившийся о нём как о своём сыне. Будучи на службе в Капелле Его Величества, он добился приёма туда и Генри в качестве хориста.

Сначала Генри обучался у декана капеллы Генри Кука (англ. Henry Cooke) (ум. в 1672), а затем у Пелхама Хамфри (англ. Pelham Humfrey) (ум. в 1674), наследника Кука. Генри был хористом Королевской капеллы до мутации своего голоса в 1673 году, когда он стал помощником органного мастера Джона Хингстона (англ. John Hingston), занимавшего должность королевского хранителя духовых инструментов.

Считается, что Пёрселл начал сочинять музыку в 9 лет. Но самой ранней работой, для которой достоверно установлено, что она написана Пёрселлом, является ода на день рождения короля, созданная в 1670 году. Даты сочинений Пёрселла, несмотря на большие проведённые исследования, часто точно не известны. Предполагается, что песня англ. "Sweet tyranness, I now resign" в трёх частях была написана им в детстве. После смерти Хамфри Пёрселл продолжал обучение у Джона Блоу. Он посещал Вестминстерскую школу и в 1676 году был назначен копиистом Вестминстерского аббатства. Самый первый антем Пёрселла англ. "Lord, who can tell" был написан в 1678 году. Это псалом, установленный для Рождества, а также читаемый на утренней молитве в четвёртый день месяца.

В 1679 году Пёрселл написал несколько песен для «Избранных арий, песен и дуэтов» (англ. Choice Ayres, Songs and Dialogues) Джона Плейфорда (англ. John Playford) и антем, название которого неизвестно, для королевской капеллы. Из сохранившегося письма Томаса Пёрселла известно, что этот антем был написан специально для выдающегося голоса Джона Гостлинга (англ. John Gostling), который тоже был членом королевской капеллы. В разное время Пёрселл написал несколько антемов для этого необыкновенного баса профундо, имевшего диапазон две полных октавы от нижнего ре большой октавы до ре первой октавы. Известны даты сочинения немногих из этих церковных произведений. Наиболее заметным образцом их является антем «They that go down to the sea in ships». В честь чудесного избавления короля Карла II от кораблекрушения Гостлинг, являвшийся роялистом, соединил несколько стихов из Псалтиря в форме антема и попросил Пёрселла положить их на музыку. Эта труднейшая для исполнения пьеса начинается с пассажа, покрывающего весь диапазон голоса Гостлинга, — от верхнего ре и нисходящего на две октавы вниз.

Дальнейшая карьера и смерть

В 1679 году Блоу, бывший органистом Вестминстерского аббатства с 1669 года, оставил эту должность в пользу Пёрселла — своего ученика. С этого момента Пёрселл занялся сочинением преимущественно церковной музыки и на шесть лет прервал свои связи с театром. Однако, в начале года, возможно, до занятия должности, он создал две важные вещи для сцены: музыку для «Theodosius» Натаниэля Ли (англ. Nathaniel Lee) и «Virtuous Wife» Томаса д’Урфи (англ. Thomas d'Urfey). Между 1680 и 1688 годами Пёрселл написал музыку для семи пьес. Сочинение его камерной оперы «Дидона и Эней» (англ. Dido and Aeneas), которая является важной вехой в истории английской театральной музыки, относят к этому периоду. Эта более ранняя датировка является вполне вероятной, так как в документах опера упоминается в 1689 году. Она была написана на либретто ирландского поэта Наума Тейта (англ. Nahum Tate) и поставлена в 1689 году с участием Джозиаса Приста англ. Josias Priest, хореографа театра Дорсет-Гарден (англ. Dorset Garden Theatre). Жена Приста содержала пансион благородных девиц сначала в Лестере (англ. Leicester), а затем в Челси, где и была поставлена опера. Иногда она называется первой английской оперой, хотя обычно так именуют оперу Блоу «Венера и Адонис». Как и в сочинении Блоу, действие происходит не в разговорных диалогах, а в речитативах в итальянском стиле. Оба сочинения длятся менее часа. В своё время «Дидона и Эней» не попала на театральную сцену, хотя, по-видимому, была очень популярна в частных кружках. Считается, что она много копировалась, но только одна ария из оперы была напечатана вдовой Пёрселла в сборнике сочинений Пёрселла «Британский Орфей» (англ. Orpheus Britannicus), и полное сочинение оставалось в рукописи до 1840 года, когда оно было опубликовано обществом старинной музыки (англ. Musical Antiquarian Society) под редакцией сэра Джорджа Александра Макфаррена. Сочинение «Дидоны и Энея» дало Пёрселлу первую возможность написать непрерывное музыкальное оформление для театрального текста. И это был единственный случай написать музыку, которая выражала чувства всей драмы. Сюжет «Дидоны и Энея» основан на эпической поэме Вергилия «Энеида».

В 1682 году, вскоре после своей женитьбы, Пёрселл был назначен органистом королевской капеллы, в связи со смертью Эдварда Лоу (англ. Edward Lowe), занимавшего этот пост. Эту должность Пёрселл смог получить, не оставляя прежнего места в аббатстве. Его старший сын родился в этом же году, но прожил недолго. В следующем 1683 году его сочинение (12 сонат) было впервые напечатано. В течение следующих нескольких лет Пёрселл занимался сочинением церковной музыки, одами, адресованными королю и королевской семье, и другими подобными работами. В 1685 году он написал два своих замечательных антема: «I was glad» и «My heart is inditing», для коронации короля Якова II. В 1694 году было написано одно из его наиболее важных и величественных произведений — ода ко дню рождения королевы Марии (англ. Queen Mary). Оно озаглавлено «Come Ye Sons of Art» и было написано Н.Тейтом, а поставлено Пёрселлом.

В 1687 году Пёрселл возобновил свои связи с театром, написав музыку к трагедии Драйдена «Tyrannick Love». В этом году Пёрселл также сочинил марш и танец, которые стали такими популярными, что лорд Уортон использовал эту музыку в своём Лиллибуллеро. В январе 1688 или раньше, Пёрселл, исполняя волю короля, написал антем «Blessed are they that fear the Lord». А несколькими месяцами позже он написал музыку к пьесе д’Урфи «The Fool’s Preferment». В 1690 он сочинил музыку к обработке Томасом Беттертоном (англ. Thomas Betterton) пьесы Джона Флетчера и Филиппа Мэссинджра «Пророчица» (позже названная «Диоклетиан») и к пьесе «Амфитрион» Драйдена. В свой зрелый творческий период Пёрселл сочинял много, однако, насколько много — можно только предполагать. В 1691 году он написал музыку, которая считается его театральным шедевром, — оперу «Король Артур» (англ. King Arthur) на либретто Драйдена (впервые опубликована Musical Antiquarian Society в 1843 году). В 1692 он сочинил «Королеву фей» (англ. The Fairy-Queen) (по мотивам «Сна в летнюю ночь» Шекспира), ноты которой (его самое большое произведение для театра) были обнаружены в 1901 году и опубликованы Пёрселловским обществом.

Затем последовала «Королева индейцев» (англ. The Indian Queen) в 1695 году, в том же году Пёрселл написал песни к версии шекспировской «Бури» драматургов Драйдена и Давенанта, возможно, включая песни «Full fathom five» и «Come unto these yellow sands», и ещё сопровождение для Абделазара (англ. Abdelazer or The Moor’s Revenge) по драме Афры Бен. «Королева индейцев» была основана на трагедии Драйдена и Ховарда (англ. Sir Robert Howard). В этой семи-опере (в то время также называемой драматической оперой) главные персонажи пьесы не пели, а произносили слова своей роли: действие двигалось не речитативами, а диалогами. Арии «от лица» главных персонажей исполнялись профессиональными певцами, роль которых в драматическом действии была минимальной.

«Te Deum» и «Jubilate Deo» Пёрселла были написаны ко дню Св. Цецилии в 1694 году. Это был первый английский «Te Deum», имеющий оркестровое сопровождение. Он исполнялся ежегодно в кафедральном соборе Св. Павла до 1712 года, после которого он стал чередоваться с Генделевским «Utrecht Te Deum and Jubilate» до 1743 года, когда оба произведения были заменены Генделевским «Dettingen Te Deum».

Для похорон королевы Марии II в 1694 году Пёрселл написал антем и две элегии. Кроме опер и семи-опер, упомянутых выше, он написал музыку и песни для «Комической истории Дон-Кихота» Томаса д’Урфи и «Бондуки» (англ. Bonduca), большое количество церковной музыки, многочисленные оды, кантаты. Количество же инструментальной камерной музыки намного меньше, чем в начале карьеры, а музыка для клавира состоит из ещё меньшего числа клавесинных сюит и органных пьес. В 1693 году Пёрселл сочинил музыку для двух комедий: «Старый холостяк» (англ. The Old Bachelor) и «Двойная игра» (англ. The Double Dealer), а также ещё пяти пьес. В июле 1695 он написал оду «Who can from joy refrain?» в честь шестилетия герцога Глостерского. За последние шесть лет жизни Пёрселл написал музыку к сорока двум пьесам.

Пёрселл умер в 1695 году в своём доме на Marsham Street в Вестминстере в зените своей карьеры. Считается, что ему было 35 или 36 лет. Причина его смерти неясна. По одной версии, он простудился, вернувшись поздно домой из театра и обнаружив, что жена заперла дом на ночь. По другой — он умер от туберкулёза. Завещание Пёрселла начинается так:

«Во имя Господа, Аминь. Я, Генри Пёрселл, джентльмен, по состоянию тела будучи опасно болен, но в светлом уме и твёрдой памяти (слава Всевышнему), настоящим заявляю свою последнюю волю и завещание. Оставляю моей любимой жене Фрэнсис (англ. Frances Purcell) всё моё движимое и недвижимое имущество…»

Пёрселл похоронен рядом с органом в Вестминстерском аббатстве. Музыка, которую он написал для похорон королевы Марии II, прозвучала и на его похоронах. Его повсеместно оплакивали, как «величайшего мастера музыки». После его смерти руководство Вестминстера почтило его, единогласно высказавшись за бесплатное предоставление места для захоронения в северном приделе аббатства. В эпитафии написано: «Здесь лежит Пёрселл, Эск., который покинул этот мир и ушёл в то блаженное место, единственное, где только его гармония может быть превзойдена».

У Пёрселла и его жены Френсис было шесть детей, четверо из которых умерли во младенчестве. Жена, сын Эдвард (1689—1740) и дочь Френсис пережили его. Жена опубликовала ряд работ композитора, включая известный сборник «Британский Орфей» (англ. Orpheus Britannicus) в двух томах, напечатанный в 1698 и 1702 годах, соответственно. Умерла Френсис Пёрселл в 1706 году. Эдвард в 1711 году стал органистом церкви St. Clement Eastcheap в Лондоне, ему наследовал его сын Эдвард Генри (ум. 1765). Оба были похоронены в церкви St. Clement около органа.

Посмертные слава и влияние

После смерти Пёрселла его значение было высоко отмечено многими современниками. Его старый друг Джон Блоу написал «Оду на смерть Генри Пёрселла» (англ. An Ode, on the Death of Mr. Henry Purcell (Mark how the lark and linnet sing)) на слова своего давнего соавтора Джона Драйдена. Музыкальное сопровождение заупокойной службы Уильяма Крофта было написано в 1724 году в стиле «великого Мастера». Крофт сохранил Пёрселловское сопровождение «Though knowest lord» (Z 58) в своей музыке «по причинам, очевидным для любого артиста». С тех пор эта музыка звучит на всех официальных похоронах Великобритании. В более позднее время английский поэт Хопкинс написал известный сонет, озаглавленный «Генри Пёрселл».

Пёрселл оказал значительное влияние на композиторов английского музыкального ренессанса начала 20 столетия, особенно на Бриттена, который осуществил постановку «Дидоны и Энея», и чьё сочинение «The Young Person’s Guide to the Orchestra» основано на теме из Пёрселловского «Абделазара» (англ. Abdelazer). Стилистически ария «I know a bank» из оперы Бриттена «Сон в летнюю ночь» явно навеяна Пёрселловской арией «Sweeter than Roses», которую Пёрселл первоначально написал как часть сопроводительной музыки к пьесе Ричарда Нортона «Павсаний, предатель родины».

Епископальная церковь США отмечает в литургическом календаре 28 июля как день Пёрселла, а также Баха и Генделя. В интервью 1940 года Игнац Фридман заявил, что ставит Пёрселла выше Баха и Бетховена. На улице Виктория в Вестминстере находится бронзовый памятник Пёрселлу, выполненный Гленном Уильямсом и установленный в 1994 году.

В 1836 году в Лондоне был основан Клуб Пёрселла (англ. Purcell Club) с целями способствовать более широкому исполнению музыки Пёрселла, но в 1863 году клуб был распущен. В 1876 году было основано Пёрселловское общество, которое опубликовало новые редакции его работ. В наши дни Клуб Пёрселла был воссоздан, он занимается организацией экскурсий и концертов в поддержку Вестминстерского аббатства.

Репутация Пёрселла так высока, что ему много лет (с 1878 по 1940-е годы) приписывалось авторство популярного свадебного марша. Так называемый «Purcell’s Trumpet Voluntary» был фактически написан около 1700 года британским композитором Джеремайя Кларком как «Марш принца датского».

Майкл Найман построил (по просьбе режиссёра) музыку к кинофильму Питера Гринуэя 1982 года «Контракт рисовальщика» на остинато из различных сочинений Пёрселла (одного — приписанного ему по ошибке). Найман считал Пёрселла «музыкальным консультантом». Другая Пёрселловская тема — ария Гения Холода из «Короля Артура» — была использована Найманом в его сочинении «Memorial».

Пёрселл в поп-культуре

В 2009 году Пит Таунсенд, лидер английской рок-группы The Who, основанной в 1960-х, заявил, что гармонии Пёрселла повлияли на музыку группы (в таких песнях, как Won’t Get Fooled Again (1971), I Can See for Miles (1967) и на очень «Пёрселловское» вступление к Pinball Wizard). Музыка для похоронной процессии, из музыки для похорон королевы Марии, была переложена для синтезатора Венди Карлос и использована в музыкальной теме для фильма «Заводной апельсин» С. Кубрика (1971). Эта же музыка использована в фильме 1995 года The Young Poisoner’s Handbook. Культовый исполнитель новой волны Клаус Номи регулярно исполнял «Холодную песню» из «Короля Артура» в течение всей своей карьеры, начиная с дебютного альбома 1981 года. Его последним публичным выступлением незадолго до смерти от СПИД было исполнение пьесы с симфоническим оркестром в Мюнхене в декабре 1982. Пёрселл написал песню Гения Холода для баса, но ряд контратеноров исполнили её в память Номи.

Стинг записал арию «Next winter comes slowly» из оперы «Королева фей» в своём альбоме 2009 года «If On a Winter's Night...».

В фильме 1995 года «England, My England» жизнь композитора (которого играет певец Michael Ball) показана глазами драматурга, живущего в 60-е годы двадцатого века, который пытается написать пьесу о Пёрселле.

В 2003 году шведская блэк-метал-группа Marduk записала кавер под названием Blackcrowned на мелодию из фильма «Заводной Апельсин», упомянутую выше.

В немецком фильме 2004 года Бункер повторяется музыка из плача Дидоны, сопровождая конец Третьего рейха.

Саундтрек к версии 2005 года фильма «Гордость и предубеждение» содержит танец, названный «Открытка Генри Пёрселлу». Это версия темы из «Абделазара» Пёрселла, созданная Дарио Марианелли.

Фильм 2012 года «Королевство полной луны» содержит версию «Абделазара» Бенджамина Бриттена, созданную в 1946 году для его «The Young Person’s Guide to the Orchestra».

В 2013 году Pet Shop Boys выпустили сингл Love Is a Bourgeois Construct, включающий одну из басо́вых тем «Короля Артура», использованных Найманом в «Контракте рисовальщика».

Olivia Chaney выпустила своё переложение «There’s Not a Swain» (Z 587) на CD 2015 года «The Longest River».

Дашкевич также называет музыку Пёрселла тем, что подтолкнуло его к созданию «Увертюры» из цикла фильмов о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне.

Сочинения

	Toccata in A major
	Исполняет Sylvia Kind на клавесине, изготовленном в начале 20-го века
Помощь по воспроизведению

	"A New Ground", ZT 682
	Современная аранжировка
Помощь по воспроизведению

	The Queen's Dolour (A Farewell)
	Аранжировка en:Ronald Stevenson (1958), исполнитель en:Mark Gasser
Помощь по воспроизведению

	I was Glad
Помощь по воспроизведению

Сочинения Пёрселла были каталогизированы Ф.Циммерманом в 1963 году. Обозначения сочинений Пёрселла по его каталогу начинаются с буквы «Z», по фамилии составителя (Zimmerman). Некоторые сочинения Пёрселла не были учтены Циммерманом (см. ниже в разделе «без Z-номера»)

Полный список сочинений Пёрселла см. в английской Википедии.

Песни [Z 351—547]

• Let Us Wander

Музыка к театральным пьесам [Z 570—613]

• Z 570 Абделазар // Abdelazer or The Moor’s Revenge (1695).
• Z 571 A Fool’s Preferment or The Three Dukes of Dunstable (1688).
• Z 572 Амфитрион // Amphitryon or The Two Sosias (1690; авторство номеров 3-9 под сомнением, между 2 и 11 есть потерянный номер).
• Z 573 Великий могол // Aureng-Zebe or The Great Mogul (1692)
• Z 574 Бондука // Bonduca or The British Heroine (1695; авторство номеров 2-7 под сомнением, между 1 и 10 потеряны два номера).
• Z 575 Цирцея / Кирка (1690).
• Z 576 Клеомен // Cleomenes, the Spartan Hero (1692).
• Z 577 Принцесса Персии // Distressed Innocence or The Princess of Persia (1694).
• Z 578 Дон-Кихот // Don Quixote(1694-95).
• Z 579 Epsom Wells (1693).
• Z 580 Генрих II, король Англии // Henry the Second, King of England (1692).
• Z 581 Ричард II // The History of King Richard the Second or The Sicilian Usurper (1681).
• Z 582 Торжество любви // Love Triumphant or Nature Will Prevail (1693).
• Z 583 Эдип // Oedipus (1692).
• Z 584 Oroonoko (1695).
• Z 585 Павсаний, предатель Родины // Pausanias, the Betrayer of his Country (1695).
• Z 586 Регул // Regulus or The Faction of Carthage (1692).
• Z 587 Rule a Wife and Have a Wife (1693).
• Z 588 Сэр Энтони Лав // Sir Anthony Love or The Rambling Lady (1692).
• Z 589 Сэр Барнеби Уигг // Sir Barnaby Whigg or No Wit Like a Woman’s (1681).
• Z 590 Софонисба // Sophonisba or Hannibal’s Overthrow (1685).
• Z 591 Кентерберийские гости // The Canterbury Guests or A Bargain Broken (1694).
• Z 592 Двурушник // The Double Dealer (1693).
• Z 594 Английский законник // The English Lawyer (1685).
• Z 595 Роковой брак// The Fatal Marriage or The Innocent Adultery (1694).
• Z 596 Женские добродетели // The Female Virtuosos (1693).
• Z 597 Разрубленный Гордиев узел // The Gordian Knot Unty’d (1691).
• Z 598 Индийский император // The Indian Emperor or The Conquest of Mexico (1691).
• Z 599 Король Мальты // The Knight of Malta (1691).
• Z 600 Распутник // The Libertine or The Libertine Destroyed (1692).
• Z 601 Последняя молитва девушки // The Maid’s Last Prayer or Any Rather Than Fail (1693).
• Z 602 The Marriage-hater Match’d (1693).
• Z 603 Женатый щёголь // The Married Beau or The Curious Impertinent (1694).
• Z 604 Парижская бойня // The Massacre of Paris (1693).
• Z 605 Фиктивный брак // The Mock Marriage (1695).
• Z 606 Феодосий // Theodosius or The Force of Love (1680).
• Z 607 Старый холостяк. The Old Bachelor (1691).
• Z 608 The Richmond Heiress or A Woman Once in the Right (1691; два номера утеряны).
• Z 609 Сёстры-соперницы // The Rival Sisters or The Violence of Love (1695; сюита утеряна).
• Z 610 Испанский монах // The Spanish Friar or The Double Discovery (1694-95).
• Z 611 Добродетельная жена // The Virtuous Wife or Good Luck at Last (1694; один из номеров утерян).
• Z 612 Оправдания жён // The Wives' Excuse or Cuckolds Make Themselves (1691).
• Z 613 Любовь тирана // Tyrannic Love or The Royal Martyr (1694).

Оперы и семи-оперы [Z 626—632]

• Z 626, Дидона и Эней. Opera, Dido and Aeneas (ок. 1688).
• Z 627, Пророчица. Semi-Opera, Prophetess or The History of Dioclesian or Dioclesian (1690).
• Z 628, Король Артур. Semi-Opera, King Arthur or The British Worthy (1691).
• Z 629, Королева фей. Semi-Opera, The Fairy-Queen (1692).
• Z 630, Королева индейцев. Semi-Opera, The Indian Queen (1695).
• Z 631, Буря. Semi-Opera, The Tempest or The Enchanted Island (ок. 1695).
• Z 632, Тимон Афинский. Semi-Opera, Timon of Athens (1694).

Авторство Пёрселла в отношении семи-оперы «Зачарованный остров, или Буря» (The Tempest or The Enchanted Island) ныне оспаривается.

Сочинения без Z-номера

• Full Anthem, «I was glad when they said unto me» (первоначально автором считался Джон Блоу) (1685)
• Keyboard Air in F
• Keyboard Prelude in C
• Keyboard Voluntary

Ссылки

• [www.gutenberg.org/etext/14430 Purcell] by John F. Runciman, a biography forming part of Bell’s Miniature Series of Musicians published in 1909, from Project Gutenberg
• [www.cpdl.org/wiki/index.php/Henry_Purcell Henry Purcell]
• Генри Пёрселл: ноты произведений на International Music Score Library Project
• [early-music.narod.ru/biblioteka/purcell-westrup.htm Книга Джека Аллена Уэстрепа о Генри Пёрселле]
• [grad-petrov.ru/archive.phtml?subj=1&mess=4 Генри Пёрселл в архиве передач интернет-радио «Град Петров»]
• [cdguide.nm.ru/composers/purcell.html Статья о Пёрселле на сайте «Классическая музыка на компакт-дисках»]

Отрывок, характеризующий Пёрселл, Генри

– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.