Пёрселл, Даниель

Даниель Пёрселл англ. Daniel Purcell
Основная информация
Дата рождения	около 1664
Место рождения	Лондон
Дата смерти	26 ноября 1717(1717-11-26)
Место смерти	Лондон
Годы активности	1689—1717
Страна	Англия, Великобритания
Профессии	исполнитель, композитор
Инструменты	орган

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=-jtlDPyHjlw Даниель Пёрселл. Соната Sexta и биография.]

Даниель Пёрселл (англ. Daniel Purcell, около 1664, Лондон — 26 ноября 1717, там же) — английский композитор, представитель стиля барокко, младший брат Генри Пёрселла.

Биография

Родился на пять лет позже своего знаменитого старшего брата Генри Пёрселла. Его отец Генри Пёрселл был придворным музыкантом, сохранились свидетельства, что он солировал в партии тенора на коронации короля Карла II Стюарта. Он умер в год рождения Даниеля. Вероятно, Даниель, как и его старший брат, воспитывался дядей Томасом Пёрселлом, певцом и хормейстером капеллы Вестминстерского аббатства. После смерти музыканта Генри Лоуза Томас Пёрселл занял его место личного музыканта короля (в его обязанности входили: игра на лютне, виоле и пение). Некоторые исследователи утверждают, что именно Томас, а не Генри Пёрселл был отцом обоих братьев. Основанием для этого является письмо, в котором Томас Пёрселл называет Генри своим сыном. Противники этой точки зрения считают, что данное слово употреблено в смысле близости их внутреннего мира (другой вариант — Томас усыновил детей своего брата после его смерти). Мать Даниеля и Генри прожила долгую жизнь и умерла в 1699 году, но, вероятно, она не поддерживала тесных связей со своими сыновьями-музыкантами, в своем завещании она оставила принадлежащее ей имущество дочери Элизабет.

В возрасте четырнадцати лет Даниель стал, как и его старший брат прежде, певчим в Королевской капелле. В её архиве сохранились упоминания, что ему выплачивалась оплата с 1678 по 1682 год. В 1689—1690 годах он уже органист в колледже Святой Марии Магдалины (Оксфорд). Он был известен здесь не только в качестве музыканта, но и в качестве завзятого балагура и постоянного посетителя местных трактиров. В это время он начинает сочинять музыку. Первое его сочинение, обратившее на себя внимание современников, — «Ода на день Святой Цецилии» (1693 год). В 1695 году скончался его брат Генри. Даниель переехал в Лондон, где завершил его незаконченную оперу «Индийская королева». Несмотря на переезд, Даниель Пёрселл сохранил связи с Оксфордом и продолжал сочинять произведения для колледжа Святой Марии Магдалины.

В Лондоне Даниель сочинил музыку для почти сорока спектаклей, а в 1698 году «Плач на смерть Генри Пёрселла». Им были написаны оды в честь королевских особ (среди них: в честь принцессы Анны, впоследствии Анна, королева Великобритании, в честь Вильгельма III Оранского). Его перу принадлежат множество произведений, написанных для исполнения в церкви.

В 1700 году он принял участвовал в конкурсе, объявленном лордом Галифаксом на сочинение национальной английской оперы, сочетающей пение и разговорные диалоги. Сюжетом для сочинения конкурсных работ был «Суд Париса» (на либретто, автором которого был Уильям Конгрив). Даниель был третьим (приз в размере 30 гиней) после Джона Уэлдона и Джонна Экклза, но впереди Готфрида Фингера. Их произведения сначала были поставлены отдельно друг от друга в марте—апреле 1701 года, а затем представлены все вместе 3 июня 1703 года в Лондонском Dorset Garden Theatre. Публика сама определила победителей. В упрек Даниелю Пёрселлу была вменена чрезмерная напышенность музыки его оперы.

О последнем периоде жизни композитора сохранилось мало известий. К этому времени относится публикация сборника кантат, написанных в английском стиле, но на итальянские тексты. В 1712 году он дал концерт из своих произведений в Лондоне. В 1713 году он занял место органиста одной из самых престижных в то время церквей Лондона (церковь Святого Андрея в Холборне в северо-восточной части Лондона). Эту должность он занимал до своей смерти в 1717 году.

Любопытные факты

• Заработок Томаса Пёрселла в разные годы его работы в Вестминстерском аббатстве составлял от 40 до 70 фунтов в год. Сам он считал эту сумму незначительной и постоянно искал приработка.
• Денежные призы на конкурсе лорда Галифакса составляли: первое место — 200 гиней, второе — 100, четвёртое — только 20 гиней.
• Считается, что весьма немалые затраты на конкурсную постановку опер на сюжет «Суда Париса» полностью окупились благодаря продаже билетов, а также горячего шоколада, охладительных и спиртных напитков на самом представлении.
• Опера Фингера, представленная на конкурс не сохранилась, а три другие были возобновлены в Королевском Альберт-холле в рамках сезона 1989 года. Лютнист и дирижер Энтони Рули, ансамбли старинной музыки из Великобритании и Германии представили эти оперы во время променад-концерта BBC, а публике предоставили возможность выбора лучшей оперы из трех. Даниель Пёрселл снова остался только третьим, опера Экклза заняла в этот раз первое место, а «Суд Париса» Уэлдона — только второе.
• Возрождение интереса к творчеству забытого композитора связано с выступлениями и научными статьями студента Манчестерского университета Марка Хамфриса, который затем продолжил работу над этой темой в докторантуре Нового колледжа Оксфордского университета под руководством Майкла Бёрдена. Его докторская диссертация о Даниеле Пёрселле считается наиболее глубоким исследованием жизни и творчества композитора.

Избранная литература и документальные фильмы о композиторе

• Humphreys, Mark. Daniel Purcell: A Biography and Thematic Catalogue. D.Phil. diss. University of Oxford. 2005.
• [www.gutenberg.org/catalog/world/readfile?fk_files=1495714 Purcell by John F. Runciman, a biography forming part of Bell’s Miniature Series of Musicians published in 1909, from Project Gutenberg(англ. язык).]
• [rslade.co.uk/18th-century-music/composers/daniel-purcell/ Slade, Roger. Daniel Purcell. 18th Century English music enthusiast.]
• «That strain again», article by Lindsay Kemp in Gramophone magazine (August, 2007, pages 28 and 29).
• Westrup, JA (Jack Allan). Purcell. Oxford; New York. Oxford University Press. 1995.

Ссылки

• [www.danielpurcell.bemused.org.uk Сайт Марка Хамфриса, посвященный жизни и творчеству Даниэля Пёрселла (англ. язык).]

Классическая музыка   Великобритания   Музыка

Отрывок, характеризующий Пёрселл, Даниель

– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.