Большой пёстрый дятел

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Пёстрый дятел»)
Перейти к: навигация, поиск
Большой пёстрый дятел

Самка с добычей
Научная классификация
Международное научное название

Dendrocopos major (Linnaeus, 1758)

Ареал

Охранный статус

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

Вызывающие наименьшие опасения
IUCN 3.1 Least Concern: [www.iucnredlist.org/details/141705 141705 ]

Систематика
на Викивидах

Изображения
на Викискладе

Большо́й пёстрый дя́тел, или пёстрый дя́тел[1][2] (лат. Dendrocopos major) — птица, достаточно крупный и один из наиболее известных представителей семейства дятловых. Населяет самые разнообразные лесные ландшафты Палеарктики от Канарских островов и северо-западной Африки к востоку до Камчатки и Японии, причём почти везде является обычным, многочисленным видом. Нередко селится в пределах населённых пунктов — в старых садах, парках, на кладбищах. Как правило, ведёт оседлый образ жизни и лишь на северной периферии ареала в неблагоприятные в кормовом отношении годы совершает массовые кочёвки-инвазии в соседние регионы.

Дятел играет важную роль в экологии леса, оставляя выдолбленные им дупла для других гнездящихся в них мелких птиц, таких как синиц и мухоловок[3]. Кроме того, он в большом количестве поедает лесных вредителей — тлю, гусениц бабочек и питающихся древесиной насекомых — усачей, златок, короедов, муравьёв и многих других[4]. Если весной и летом основу рациона составляют животные корма, то осенью и зимой птица переключается на растительную пищу. В лесах с хвойными породами деревьев их основной корм — семена сосны, ели и лиственницы. Для долбления шишек используется «кузница», специально отведённое место — развилка дерева, щель в коре или отверстие, проделанное дятлом, в которое вставляется шишка. В южных широколиственных лесах дятлы употребляют в пищу орехи и плоды косточковых растений.

Сезон размножения с конца марта по июнь. Строительству гнезда предшествует шумное демонстративное поведение птиц, сопровождаемое криками, «барабанной» дробью и брачными играми. В кладке обычно 5—7 блестящих белых яиц. Насиживают поочерёдно обе птицы около двух недель. Птенцов поначалу не слышно, но ближе к вылету они становятся крикливыми и высовываются из гнезда. Вылет молодых в июне в возрасте около 3 недель.





Описание

Внешний вид

Размером с дрозда. Длина 22—27 см, размах крыльев 42—47 см, масса 60—100 г[5]. В окрасе преобладание чёрных и белых тонов, которые в сочетании с ярко-красным (у отдельных подвидов — розовым) подхвостьем и придают птице пёстрый вид. Верх головы, спина и надхвостье чёрные с синеватым блеском. Лоб, щёки, плечи и брюхо буровато-белые; последнее в зависимости от района обитания может быть светлее либо темнее, варьируя от чисто белого до буроватого или почти шоколадного[6]. На плечах развиты большие белые поля, между которыми проходит чёрная спинная полоса. Маховые чёрные с широкими белыми пятнами, которые на сложенном крыле образуют пять поперечных светлых полос. Хвост чёрный, за исключением двух крайних рулевых перьев, которые белого цвета. Радужина каряя либо красная, клюв свинцово-чёрный, ноги тёмно-бурые. От основания клюва к боковой части шеи, а затем вбок к чёрному зашейку тянется хорошо заметная чёрная полоса — «усы», окаймляя белую щёку[3][7].

Самец отличается от самки красной поперечной полосой на затылке. У молодых птиц вне зависимости от пола темя красное с чёрными продольными штрихами. В остальном молодые отличий в окрасе оперения от взрослых не имеют. Хвост средней длины, заострённый и очень жёсткий, так как служит главным образом опорой при лазании птицы по стволу дерева. Дятел хорошо и быстро летает, однако во всех случаях предпочитает лазать по стволу дерева, пользуясь крыльями лишь для перелёта на соседнее дерево[3].

Сравнение со схожими видами

Обычно сравнивают большого пёстрого дятла с сирийским и белокрылым дятлами, имеющими наиболее схожий рисунок оперения. У сирийского дятла линия «усов» не доходит до зашейка, как у большого пёстрого; там где у последнего два белых пятна, разделённых чёрной линией, у сирийского лишь одно сплошное. Кроме того, у сирийского дятла бока головы более светлые, подхвостье розоватое (но не красное), на крайних рулевых развито лишь несколько белых пятнышек. Белокрылый дятел несколько мельче, имеет более слабый клюв; у него значительно больше развит белый цвет на лопатках и крыльях, красный в нижней части тела более насыщенный[8]. У белоспинного дятла, как понятно из названия, белая нижняя часть спины, а также розовое подхвостье и отсутствуют чёрные штрихи на боках. Малый пёстрый дятел значительно мельче большого, также, как и белоспинный, выделяется белой спиной, а также белым подхвостьем. У трёхпалого дятла белая продольная полоса на спине и отсутствие красных отметин (шапочка самца окрашена в лимонно-жёлтый цвет)[5].

Изменчивость

Подвидовая систематика в целом разработана недостаточно, разные авторы выделяют от 14 до 26 географических рас[4]. Изменчивость проявляется в степени развития и тональности светлой окраски на нижней стороне тела, а также в деталях рисунка оперения, в общих размерах и пропорциях[9]. Некоторые авторы при определении подвида также используют величину клюва, которая скорее зависит от характера питания конкретной особи, нежели чем от географического положения популяции. В общем случае можно сказать, что северные расы крупнее, имеют более короткий и сильный клюв, более светлое оперение брюха[8].

Чёткая граница между ареалами подвидов зачастую отсутствует, поскольку для вида характерно постепенное, «клиновое» изменение признаков с севера на юг и с запада на восток. Из особенностей можно отметить чёрную с красными пестринами поперечную полосу на груди у североафриканского подвида numidus, редукцию лопаточных белых полей и красное пятно на груди у китайской расы cabanisi . Последнюю иногда выделяют в отдельный вид[7]. Большой пёстрый дятел изредка образует гибридные формы с сирийским, белокрылым и белоспинным дятлами[8]. Список подвидов, их распространение и морфологические особенности приведены в разделе «Классификация и подвиды».

Голос

Достаточно крикливая птица. Его голос можно услышать в любое время года и по самым разным поводам, будь то брачное возбуждение, территориальный спор, испуг или демонстрация гнезда. Зимой возрастающая активность дятла часто сопровождает процесс дробления шишек, зажатых в качестве «наковальни» в щели коры. Вокализация самцов и самок друг от друга не отличается, хотя самцы в целом кричат чаще и интенсивнее[10]. Наиболее часто можно услышать резкое и отрывистое «кик» с некоторыми модификациями. Временами взволнованная птица издаёт этот звук быстро несколько раз, в результате чего он превращается в стрекочущее «ки-ки-ки…» или «кр-кр-кр…»[5]. С середины января до конца июня, а также иногда в сентябре крики часто сопровождает «барабанная дробь», которая представляет собой своеобразную трель от вибрации сухого сука под быстрыми ударами клюва. Эта трель также является важным средством общения между птицами. Дробь у большого дятла очень короткая, длится порядка 0,6 секунд и состоит из 12—13 ударов, которые сливаются в единый звук; отдельные удары практически неразличимы. По этому признаку, а также по тому, что дробь начинается громко, а затем быстро затухает, можно распознать большого пёстрого дятла издалека, даже не видя его. В хорошую погоду дробь слышно на расстоянии до 1,5 км от птицы[11].

Распространение

Ареал

Область распространения охватывает большую часть Палеарктики. В Африке обитает на севере Алжира и Туниса к югу до Большого Атласа, в Марокко и на Канарских островах Тенерифе и Гран-Канария. В Европе распространён почти повсеместно, за исключением Ирландии, высокогорных районов, севера Скандинавии и российского Заполярья, а также степной зоны Украины и юга России. В южной части Балканского полуострова и в Малой Азии встречается спорадически в гористой местности. На островах Средиземного моря отмечен на Сицилии, Корсике и Сардинии. Большой изолированный участок имеется на Кавказе, в Закавказье и Северном Иране на территориях, прилегающих к Каспийскому морю[8].

В Скандинавии, Финляндии и на Кольском полуострове встречается до границ древесной растительности, в европейской части России к северу до Соловецких островов, восточного побережья Белого моря, долины Сёмжи (полуостров Канин), низовьев Печоры, в районе Урала к северу до 67° с. ш. В Западной Сибири отмечен к северу до 66° с. ш., в долине Енисея до 68° с. ш., до северной части бассейна Нижней Тунгуски, в бассейне Лены до 65° с. ш. Восточнее северная граница ареала опускается к северному побережью Гижигинской губы. На Камчатке гнездится к северу примерно до 62-й параллели. Населяет Сахалин, южные Курильские и японские острова Хоккайдо, Хонсю, Цусима и Тоби[9][4].

На Украине гнездится к югу до широты города Днепр. В европейской части России встречается в горном Крыму, к югу до низовьев Дона, дельты Волги, долины Урала в районе 49-й параллели. Восточнее южная граница ареала проходит через территорию Казахстана — долину Илека на западе, район Павлодара, Казахский мелкосопочник, Зайсанскую котловину. Изолированный участок имеется к востоку от озера Балхаш в Джунгарском Алатау. В Монголии и Западном Китае область распространения охватывает пространство к югу до хребта Боро-Хоро, Восточного Тянь-Шаня, Хангая, Хэнтэя и Большого Хингана. Восточнее южная граница ареала резко уходит к югу и через центральные и восточные районы Китая достигает северной части Индокитая, китайских провинций Юньнань и Хайнань, а также северного Лаоса[9].

Места обитания

В выборе мест обитания чрезвычайно пластичен, приспосабливается к любым биотопам, где есть деревья — от северной тайги до небольших лесистых островков, садов и парков. Тем не менее, плотность расселения не везде одинакова; в различных регионах птицы могут отдавать предпочтение тем или иным типам леса[10]. В Северной Африке селится в оливковых и тополиных рощах, в кедровниках, сосняках, широколиственных и смешанных лесах с участием дуба пробкового. В Польше наибольшей численности достигает в ольхово-ясеневых и дубово-грабовых рощах. Охотно селится в парках и лесопарках с изобилием старых деревьев, в садах[8]. На северо-западе России обычен и многочислен в самых различных типах леса — в сухих борах, в заболоченных ельниках, в темнохвойных, смешанных и широколиственных лесах. Не сторонится человека и нередко встречается даже в крупных городах: например, в Санкт-Петербурге птицы гнездятся в Михайловском саду, в парке Лесотехнической академии, в Сосновском лесопарке и на кладбищах[11]. На Урале и в Сибири отдаёт предпочтение смешанным и хвойным лесам, особенно с доминированием сосны, однако избегает сплошного тёмного леса и мелколесий[5][7]. На Дальнем Востоке населяет предгорные и горные широколиственные и кедрово-широколиственные леса[4]. На севере Мьянмы отмечен среди зарослей ольхи и рододендрона, в Японии — обычен в лиственных, хвойных и смешанных лесах[8]. Вне сезона размножения кочующие в поисках корма птицы могут появиться и в нетипичных для них биотопах, например, в зарослях тундровых и степных кустарников, в тростниковых крепях[4].

Гнездится до верхней границы леса — в Альпах до 2000 м и выше, в Тунисе свыше 1000 м, в Марокко до 2200 м, в Центральной Азии до 2500 м, в Юго-Восточной Азии до 1800 м, в Мьянме и Японии до 2300 м над уровнем моря[8][10]. Везде ведёт оседлый образ жизни, однако в отдельные годы при неурожае семян и других кормов может совершать массовые кочёвки (инвазии) в соседние области. При этом численность птиц в пределах одного района может сократиться в несколько раз и восстановиться лишь через несколько лет. Наибольшая склонность к перемещению отмечена у молодых птиц, в то время как старые дятлы стараются не покидать гнездовые участки[11].

Размножение

Традиционно считается моногамной птицей, хотя в Японии были зарегистрированы случаи полиандрии[12]. Большинство птиц приступает к размножению в конце первого года жизни. Часть пар после окончания сезона размножения держится вместе до следующей весны, другая распадается, зимует на разных участках леса и на следующий год нередко воссоединяется вновь[4]. Несмотря на различные климатические условия, сроки гнездования не сильно разнятся между северными и южными популяциями: временной промежуток между началом кладки яиц в Африке и Скандинавии составляет порядка двух недель[10]. В средней полосе России первые признаки весеннего возбуждения проявляются в конце февраля — начале марта (в степной зоне с января), крики отдельных самцов можно услышать и значительно раньше — в конце декабря или начале января[5][4]. До середины марта брачная активность птиц идёт по нарастающей, после чего держится примерно на одном уровне до апреля — середины мая, когда заканчивается образование пар и птицы приступают к постройке гнёзд. Знакомство начинается с объединением кормовых участков самца и самки[7]. Токующие самцы ведут себя очень заметно — агрессивно кричат, барабанят по сухим веткам. Самки также подают голос и перестукиваются, но реже и не так интенсивно[10]. Для дроби часто используются одни и те же деревья с сухими вершинами либо сучьями в верхней части кроны[4]. В брачных играх птицы (большей частью самцы) нередко порхают как бабочки, отдаляясь от своего партнёра с медленными взмахами крыльев, распушённым и приподнятым хвостом, при этом верещат. Усаживаясь на ствол, птица может демонстрировать начатое дупло. Нередки демонстративные преследования одного партнёра другим[8], при этом самка всегда доминирует над самцом[7]. Брачные полёты нередко заканчиваются спариванием. Оно обычно происходит на горизонтальной ветке в верхней части кроны и сопровождается криками. Продолжительность каждой копуляции — около 6 секунд[11].

С образованием пары дятлы становятся агрессивны по отношению к другим птицам, особенно токующим. На границе участка, размер которого зависит от плотности поселения, нередки стычки с соседями. Право выбора дерева для гнезда остаётся за самцом. Оно, как правило, имеет мягкую, но не гнилую, древесину — это может быть осина, реже ольха, ещё реже берёза, дуб, липа, сосна, лиственница[6][3][5]. Изредка вместо дерева птицы выбирают телеграфный столб либо другое деревянное сооружение. Обычно участок содержит несколько ложных, незавершённых дупел. Их обследование показало, что большая часть была начата и заброшена по причине неудачного выбора места, в частности из-за наличия внутренних суков[11]. В разреженных поселениях дятлы предпочитают каждый год долбить новое дупло, в плотных, как правило, занимают прошлогодние[4]. Дупло чаще всего расположено на высоте до 8 м (известны случаи от 0,3 до 26 м) — в среднем ниже, чем у среднего и белоспинного дятлов[12], нередко под козырьком из гриба-трутовика[3][7]. Оно имеет глубину 25—35 см и диаметр 11—12 см. Леток имеет округлую либо слегка овальную форму, его диаметр — 4,5—6 см[5]. Самец долбит по дереву, отщепляя кусочки древесины длиной 2—4 см, самка лишь изредка подменяет его[3]. Вся работа занимает до двух недель, но с учётом недостроенных гнёзд может растянуться на более длительный срок.

В конце апреля — начале мая самка откладывает 4—8 (чаще 5—7) блестящих белых яиц[12]. Размеры яиц: 24—30 × 19—24 мм[5]. Насиживают оба члена пары, но больше самец (ночью в гнезде сидит только он). Инкубация длится 12—13 (по другим данным, 10—12[12]) дней[4][7]. Птенцы вылупляются голые, слепые и беспомощные. Первые дни жизни за пределами дупла их почти не слышно; голодные издают жужжащий скрежет, сытые — гукающие и щёлкающие звуки. С 10-дневного возраста они уже карабкаются к летку, опираясь на пяточные мозоли, и встречают родителей уже у входа[7]. С этого времени их хорошо слышно на расстоянии до 80—100 м от дупла[3]. В выкармливании принимают участие обе взрослые птицы. Родители прилетают к гнезду каждые 2—4 мин., за день делая до 300 кормлений[7]. В гнезде птенцы проводят от 20 до 23 дней, прежде чем приобретают способность к полёту. Затем выводок распадается — часть следует за самцом, другая — за самкой. Научившись летать, птенцы не сразу покидают участок, а ещё 15—20 дней держатся возле гнезда, причём первые 10 дней их подкармливают родители[12]. Средняя продолжительность жизни дятлов составляет около 9 лет[12], максимально известный возраст в Европе — 12 лет 8 месяцев — был зарегистрирован в Швеции[13].

Питание

Выбор кормов самый разнообразный, в зависимости от сезона с уклоном в сторону животной или растительной пищи. Самцы и самки добывают её на разных территориях, часто даже в разных типах леса[7]. Весной и летом дятлы в больших количествах поедают различных насекомых и их личинок: жуков, в том числе питающихся древесиной (усачей, короедов, златок, рогачей, листоедов, божьих коровок, долгоносиков, жужелиц), гусениц и имаго бабочек, в том числе мохнатых (древоточцев, стеклянниц, хохлаток, волнянок, пядениц, коконопрядов, боярышницы), рогохвостов, тлю, кокцид[10]. Немалую долю рациона составляют муравьи: лазиусы, формики, муравьи-древоточцы и долиходерусы[12]; в желудках некоторых дятлов орнитологи находили по 300—500 экземпляров этих насекомых[3]. Изредка употребляют в пищу ракообразных и моллюсков. В холодное время года дятлов нередко можно наблюдать возле жилья человека, где они посещают птичьи кормушки либо добывают антропогенный корм (сыр, колбасу и т. п.) на помойках. При случае питаются падалью. Кроме того, отмечены разорения гнёзд мелких певчих птиц, поедания их яиц и птенцов — мухоловки-пеструшки, обыкновенной горихвостки, синиц, зябликов, славок, даже других видов дятлов[12][4].

Корм добывают на стволах и на поверхности земли. Птицы могут лазить по боковым веткам, но никогда не опускаются вниз головой[10]. Чаще всего птица садится на нижнюю часть ствола и по спирали прыжками взбирается вверх, делая остановки, осматривая щели и запуская в них свой липкий язык длиной около 40 мм[10]. Обнаружив насекомых, дятел сильными ударами клюва разбивает кору или проделывает в ней воронку глубиной до 10 см, а затем с помощью языка извлекает добычу на поверхность. Поднявшись до высоты 12—16 м, а иногда и выше, дятел перелетает на другое дерево[3]. Птица долбит преимущественно больные и засохшие деревья, поражённые вредителями, и практически не трогает здоровые[6]. Реже, главным образом весной, птицы кормятся насекомыми на земле — разоряют муравейники, долбят валежник и корни дубов и грабов, собирают опавшие плоды[10][4].

Зимой и осенью преобладают растительные корма, богатые белками — в первую очередь, семена хвойных пород деревьев, орехи и жёлуди[12]. Насекомые в это время — скорее исключение. Характерен способ добычи семян из шишек сосны, ели или лиственницы с помощью так называемой «кузницы». Хотя эта тактика известна и у некоторых других видов пёстрых дятлов, именно у большого пёстрого она наиболее совершенна[10]. Дятел срывает шишку с ветки, относит в клюве и зажимает её в заранее определённой нише-наковальне — естественной щели либо в выдолбленном им самим отверстии в верхней части ствола. Затем птица с силой ударяет по шишке клювом, отщипывает чешуйки и извлекает семена[3]. Территория, занимаемая одним дятлом, может иметь до 57 таких «наковален», однако чаще всего используется только две-четыре[10]. К концу зимы под деревом может скопиться гора чешуек и разбитых шишек; в отдельных случаях находили до 5—7 тыс. штук[3]. Также птицы употребляют в пищу орехи и семена лещины, бука, дуба, граба, миндаля[10]; питаются сосновыми почками и кусочками нежной осиновой коры[4]. Выклёвывает косточки и поедают мякоть крыжовника, смородины, вишни, сливы, малины, можжевельника, крушины и ясеня[10]. Ранней весной, когда насекомых ещё нет, а семена уже закончились, дятлы пробивают кору лиственных деревьев и пьют сок[7].

Особенности поведения

Большой пёстрый дятел — достаточно заметная и шумная птица, чаще других дятлов селится возле человека и при случае кормится бросовыми пищевыми остатками. Как правило, он проводит время в одиночку; даже во время насиживания и выведения птенцов самцы и самки часто добывают пищу на разных концах общей территории. Массовые скопления дятлов отмечены лишь в период массовых инвазий номинативного подвида — так, до 10 тыс. кочующих птиц было найдено на финском острове Саари (Säppi) в районе города Пори[10]. В обычных условиях каждая оседлая особь имеет свой индивидуальный кормовой участок. Во внегнездовой период его площадь колеблется от 2 до 25 га[10] в зависимости от типа леса, урожая семян хвойных пород и числа хвойных деревьев, однако чаще всего не выходит за рамки 8—12 га[7]. Во время размножения при большой плотности поселения участки соседних пар могут пересекаться, при этом нередки конфликты между особями одного пола. При появлении чужака птицы могут издавать крики, барабанить, прогонять птицу вверх по стволу, летать над ней, нанося удары крыльями и клювом. Часто физическому контакту предшествует так называемая поза противостояния: птица сидит на вертикальной или горизонтальной поверхности супротив оппонента, перья на голове взъерошены, клюв слегка приоткрыт[7].

Крупных млекопитающих дятлы не особо опасаются, улетая только в последний момент. При приближении человека ползающая по стволу птица как бы невзначай переползает на противоположную от него сторону, продолжая обследовать неровности коры и изредка выглядывая из-за преграды. Если попробовать обойти дерево, птица снова переместится так, чтобы её не было видно. Лишь при непосредственной близости дятел срывается и с криком перелетает на другое дерево[3].

Линька

Смена перьевого покрова у взрослых птиц один раз в год — с июня по конец октября-начало ноября, самцы линяют несколько раньше самок. Первыми опадают первостепенные маховые в обратном порядке с X по I — этот процесс продолжается у номинативного подвида с середины июня по конец июля, у большей части западно-европейских и кавказских рас с начала июня по середину июля, у подвида hispanus и остальных южных рас начиная с конца мая или первых чисел июня. Во время смены IX и VIII пера начинается замена второстепенных маховых по схеме 8—9—7—1—10—6—2—11—5—3—4. Рулевые сменяются во второй половине лета в порядке 2—3—4—5—1; одновременно с ними идёт замена перьевого покрова остальной части тела[10][4]. Кроме того, у молодых птиц развита так называемая «постъювенальная линька», которая начинается в 18—20-дневном возрасте, когда птицы сидят в гнезде, и заканчивается через 145—165 дней[14].

Враги и паразиты

Имеются скупые сведения о нападении хищников в умеренных широтах. Известно, что на птиц иногда нападают перепелятники, тетеревятники, из наземных — лесная куница и, возможно, горностай. В безлесой местности опасность представляет сапсан — ранее сообщалось, что в тундре Ямала этот сокол почти полностью уничтожил популяцию дятлов, в поисках корма сменивших типичные лесные биотопы на открытые пространства. Гнёзда птиц разоряют обыкновенная белка и соня-полчок, потенциальную опасность представляет рыжая вечерница. Из подготовленного под гнездо дупла птицу может вытеснить обыкновенный скворец. В гнёздах птиц найдены кровососущие насекомые: блохи Ceratophyllus gallinae, Lyctocoris Campestris, Entomobrija marginata и Entomobrija nivalis, пухоеды Menopon pici и Degecriella caudida, двукрылые. На гнездовых птенцов нападают мошки и мокрецы. В ряде областей в ротовой полости птиц был обнаружен полостной клещ Sternostoma hylandi[4].

Дятел и человек

На большей части ареала большой пёстрый дятел считается фоновым видом — обычной, многочисленной птицей, которая часто выбирает места рядом с жильём человека и порой ведёт себя демонстративно. Тем не менее, в отличие от зелёного и чёрного дятлов, его название в европейских языках было окончательно сформулировано относительно недавно. В античных источниках лишь упоминалось общее название «дятел» безотносительно к какому-либо виду. Так, в мифах об основателях Рима Ромуле и Реме дятел помогал волчице выкормить брошенных в лесу детей, принося им фрукты и лесные ягоды, и охранял священные для римлян деревья[15]. Известный британский орнитолог и фольклорист Эдвард Армстронг (Edward A. Armstrong) на основании изучения различных мифов и легенд сделал вывод, что в Европе во времена неолита, когда большая часть территории была покрыта лесами, существовал культ дятла. Согласно поверьям, птица вызывала дождь и символизировала плодородие[16].

Классификация и подвиды

Большой пёстрый дятел относится к роду Dendrocopos семейства дятловых, который включает в себя средней величины дятлов с пёстрым чёрно-белым оперением. Часть систематиков объединяет роды Dendrocopos и Picoides, отдавая предпочтение последнему названию. Наиболее близкими родственниками большого пёстрого дятла считаются сирийский (Dendrocopos syriacus), белокрылый (Dendrocopos leucopterus), тамарисковый (Dendrocopos assimilis) и гималайский (Dendrocopos himalayensis) дятлы — все эти виды выделяют в общую группу, имеющую ранг надвида[8]. Первое научное описание большого пёстрого дятла появилось в 10-м издании «Системы природы» Карла Линнея; основоположник современной систематики присвоил ему имя Picus major. Современное название появилось после того, как немецкий энтомолог и систематик Карл Людвиг Кох (Carl Ludwig Koch) в 1816 году в работе System der Baierischen Zoologie разделил зелёных и пёстрых дятлов, последних обозначив как Dendrocopos. Это название происходит от двух древнегреческих слов — др.-греч. δένδρον (дерево) и κόπος (удар). Видовое название major в буквальном переводе с латинского означает «бо́льший»[17].

«Путеводитель по птицам мира» (Handbook of the birds of the world) перечисляет 14 подвидов большого пёстрого дятла[12]:

  • D. m. major (Linnaeus, 1758) — Скандинавия и север европейской части России к югу до северной Польши, районов Львова и города Днепр, низовьев Дона, дельты Волги, в долине Урала до 49-й параллели. Номинативный подвид.
  • D. m. brevirostris (Reichenbach, 1854) — Сибирь к востоку до низовьев Амура, Маньчжурии и побережья Охотского моря, к югу до южного и центрального Тянь-Шаня, Монголии. Сходство с номинативной формой, в сравнении с которой несколько крупнее, имеет более белое брюхо и насыщенные красные тона в подхвостье.
  • D. m. kamtschaticus (Dybowski, 1883) — Камчатка, северное побережье Охотского моря. Имеет сходство с двумя предыдущими формами. Брюхо очень светлое (самый светлый подвид), очень большие белые поля на лопатках, внешние рулевые белые с редкими белыми пятнышками.
  • D. m. pinetorum (C. L. Brehm, 1831) — Великобритания, Франция, Центральная Европа к востоку до Волги, к югу до Италии, Балканского полуострова, Малой Азии, Крыма и Большого Кавказа. Немного мельче номинативного, имеет более длинный и узкий клюв, низ с розоватым или сероватым оттенком.
  • D. m. hispanus (Schlüter, 1908) — Пиренейский полуостров. Темнее, чем pinetorum. Имеет сходство с harterti, от которого отличается более кремовым оттенком брюха и более светлым оперением на щеках. Изредка имеет розоватый налёт на груди.
  • D. m. harterti Arrigoni, 1902 — острова Сардиния и Корсика. Крупнее, чем pinetorum. Брюхо более тёмное, с тёмно-красным подхвостьем и меньшим развитием белого на крыльях.
  • D. m. canariensis (König, 1889) — остров Тенерифе. Похож на harterti, но подхвостье оранжево-красное; больше чёрного на внешней части хвоста; светлые пятна на крыльях менее охристые; бока светлые, контрастные на фоне очень тёмного брюха.
  • D. m. thanneri le Roi, 1911 — остров Гран-Канария. Сходство с canariensis. Большая часть птиц имеет более светлый коричневый низ, белые поля на боках заходят на грудь.
  • D. m. mauritanus (C. L. Brehm, 1855) — Марокко. Похож на hispanus, отличается от него меньшими размерами и обычно более светлым низом. Часто имеет красные отметины на груди.
  • D. m. numidus (Malherbe, 1843) — северные Алжир и Тунис. В сравнении с mauritanus крупнее, имеет на груди чёрную поперечную полосу, на которой с разной интенсивностью развиты красные пестрины. Низ обычно желтоватый; красный цвет на подхвостье насыщенный, частично заходит на брюхо.
  • D. m. poelzami (Bogdanov, 1879) — Талыш и прилежащие части Ленкоранской низменности, Северный Иран. Мельче pinetorum. В сравнении с ним клюв в среднем длиннее (и заметно длиннее, чем у major и brevirostris).
  • D. m. japonicus (Seebohm, 1883) — Центральная и Восточная Маньчжурия к востоку до Сахалина и Курильских островов, к югу до Корейского полуострова. Японские острова Хоккайдо, Хонсю и Цусима. Верх более тёмный, чем у brevirostris, клюв тоньше. Меньшее развитие белого на плечах и хвосте, но большее на маховых. Брюхо также темнее, причём градиент тёмного увеличивается с севера на юг.
  • D. m. cabanisi (Malherbe, 1854) — Южная Маньчжурия к югу до восточной Мьянмы, северного Лаоса, северного Вьетнама (северо-запад Бакбо), юго-восточного Китая, острова Хайнань. Низ очень тёмный охристо-коричневый. Верх тоже очень тёмный.
  • D. m. stresemanni (Rensch, 1924) — Центральный Китай (восточный Цинхай, Ганьсу, Шэньси, Сычуань) к югу до юго-восточного Тибета, Северо-Восточной Индии, западной и северной Мьянмы, Юньнаня. Ещё темнее чем cabanisi, низ почти шоколадный.

Напишите отзыв о статье "Большой пёстрый дятел"

Примечания

  1. Бёме Р. Л., Флинт В. Е. Пятиязычный словарь названий животных. Птицы. Латинский, русский, английский, немецкий, французский / Под общей редакцией акад. В. Е. Соколова. — М.: Рус. яз., «РУССО», 1994. — С. 196. — 2030 экз. — ISBN 5-200-00643-0.
  2. Коблик Е. А.; Редькин Я. А.; Архипов В. Ю. Список птиц Российской Федерации. — М.: Т-во научных изданий КМК, 2006. — С. 137.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Гладков Н. А., Дементьев Г. П., Михеев А. В., Иноземцев А. А. Жизнь животных. — М.: Просвещение, 1970. — Т. 5. Птицы. — С. 445—447.
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 Бутьев В. Т., Зубков Н. И., Иванчев В. П., Коблик Е. А., Ковшарь А. Ф., Котюков Ю. В., Люлеева Д. С., Назаров Ю. Н., Нечаев В. А., Приклонский С. Г., Пукинский Ю. Б., Рустамов А. К., Сорокин А. Г., Фридман В. С. Совообразные, Козодоеобразные, Стрижеобразные, Ракшеобразные, Удодообразные, Дятлообразные // Птицы России и сопредельных регионов. — М.: Товарищество научных изданий КМК, 2005. — С. 328.
  5. 1 2 3 4 5 6 7 8 Рябицев В. К. Птицы Урала, Приуралья и Западной Сибири: Справочник-определитель. — Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2001. — С. 342—343. — ISBN 5-7525-0825-8.
  6. 1 2 3 Дементьев Г. П., Гладков Н. А. Птицы Советского Союза. — Советская наука, 1951. — Т. 1. — С. 575—585.
  7. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Коблик Е. А. Разнообразие птиц (по материалам экспозиции Зоологического музея МГУ. — Изд. МГУ, 2001. — Т. Ч. 3 (Отряды Совообразные, Козодоеобразные, Стрижеобразные, Птицы-мыши, Трогонообразные, Ракшеобразные, Дятлообразные, Воробьинообразные (сем. Древолазовые-Пересмешниковые)).
  8. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Winkler, Hans; Christie, David; Nurney, David. Woodpeckers: An Identification Guide to the Woodpeckers of the World. — Houghton Mifflin, 1995. — P. 273—276.
  9. 1 2 3 Степанян Л. С. Конспект орнитологической фауны России и сопредельных территорий. — Москва: Академкнига, 2003. — С. 309—312.
  10. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Cramp S., K. E. L. Simmons. Vol. IV — Terns to Woodpeckers // The Birds of the Western Palearctic. — Oxford University Press, 1986. — P. 866.
  11. 1 2 3 4 5 Мальчевский А. С., Пукинский Ю. Б. Птицы Ленинградской области и сопредельных территорий. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1983.
  12. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Winkler, Hans; Christie, David A. 2002. Family Picidae (Woodpeckers) in del Hoyo, J., Elliott, A., & Sargatal, J., eds. Volume 7: Jacamars to Woodpeckers // Handbook of the birds of the world. — Barcelona: Lynx Edicions, 2002. — P. 484—485.
  13. [www.euring.org/data_and_codes/longevity-voous.htm European Longevity Records]. The European Union for Bird Ringing. Проверено 16 февраля 2011. [www.webcitation.org/612p9vjUD Архивировано из первоисточника 19 августа 2011].
  14. Ковалёв В. А. [aetos.narod.ru/selectrus/koval51.pdf Особенности постювенальной линьки большого пёстрого дятла] // Беркут. — 1996. — Т. 1, № 1. — С. 39—43.
  15. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — М.: Наука, 1994.
  16. Armstrong, Edward A. Folklore of Birds. — М.: Dover Publications Inc, 1970. — 284 p. — ISBN 0486221458.
  17. [blx1.bto.org/birdfacts/results/bob8760.htm Great Spotted Woodpecker Dendrocopos major]. BirdFacts. British Trust for Ornithology. Проверено 15 февраля 2011. [www.webcitation.org/6515xFl13 Архивировано из первоисточника 28 января 2012].

Литература

  • Бутьев В. Т., Зубков Н. И., Иванчев В. П., Коблик Е. А., Ковшарь А. Ф., Котюков Ю. В., Люлеева Д. С., Назаров Ю. Н., Нечаев В. А., Приклонский С. Г., Пукинский Ю. Б., Рустамов А. К., Сорокин А. Г., Фридман В. С. Совообразные, Козодоеобразные, Стрижеобразные, Ракшеобразные, Удодообразные, Дятлообразные // Птицы России и сопредельных регионов. — М.: Товарищество научных изданий КМК, 2005. — С. 328—353. — ISBN 5-87317-198-X.
  • Гладков Н. А., Дементьев Г. П., Михеев А. В., Иноземцев А. А. Жизнь животных. — М.: Просвещение, 1970. — Т. 5. Птицы. — С. 445—447.
  • Дементьев Г. П., Гладков Н. А. Птицы Советского Союза. — Советская наука, 1951. — Т. 1. — С. 575—585.
  • Коблик Е. А. Разнообразие птиц (по материалам экспозиции Зоологического музея МГУ. — Изд. МГУ, 2001. — Т. Ч. 3 (Отряды Совообразные, Козодоеобразные, Стрижеобразные, Птицы-мыши, Трогонообразные, Ракшеобразные, Дятлообразные, Воробьинообразные (сем. Древолазовые-Пересмешниковые)). — 358 с. — ISBN 5-211-04072-4.
  • Мальчевский А. С., Пукинский Ю. Б. Птицы Ленинградской области и сопредельных территорий. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1983.
  • Рябицев В. К. Птицы Урала, Приуралья и Западной Сибири: Справочник-определитель. — Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2001. — С. 342—343. — ISBN 5-7525-0825-8.
  • Степанян Л. С. Конспект орнитологической фауны России и сопредельных территорий. — Москва: Академкнига, 2003. — 808 с. — ISBN 5-94628-093-7.
  • Cramp S., K. E. L. Simmons. Vol. IV — Terns to Woodpeckers // The Birds of the Western Palearctic. — Oxford University Press, 1986. — P. 856—873. — ISBN 0198575076. (англ.)
  • Mullarney, Killian; Lars Svensson; Dan Zetterström & Peter J. Grant. Birds of Europe. — United States: Princeton University Press, 2000. — 400 p. — ISBN 978-0-691-05054-6. (англ.)
  • Winkler, Hans; Christie, David; Nurney, David. Woodpeckers: An Identification Guide to the Woodpeckers of the World. — Houghton Mifflin, 1995. — P. 273—276. — ISBN 0395720435. (англ.)
  • Winkler, Hans; Christie, David A. 2002. Family Picidae (Woodpeckers) in del Hoyo, J., Elliott, A., & Sargatal, J., eds. Volume 7: Jacamars to Woodpeckers // Handbook of the birds of the world. — Barcelona: Lynx Edicions, 2002. — ISBN 84-87334-37-7. (англ.)

Ссылки

  • [www.sevin.ru/vertebrates/index.html?birds/414.html Позвоночные животные России: пёстрый дятел]
  • [ibc.lynxeds.com/species/great-spotted-woodpecker-dendrocopos-major?page=5 Фото, видео и аудио файлы с участием большого пёстрого дятла]

Отрывок, характеризующий Большой пёстрый дятел

– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.