Пётр II (король Кипра)
| Пьер II де Лузиньян фр. Pierre II de Lusignan <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> | ||
| ||
|---|---|---|
| 17 января 1369 — 13 октября 1382 | ||
| (под именем Пётр (Пьер) II) | ||
| Предшественник: | Пётр I | |
| Преемник: | Яков I | |
| Вероисповедание: | Католицизм | |
| Рождение: | около 1357 Никосия | |
| Смерть: | 13 октября 1382 Никосия | |
| Род: | Лузиньяны | |
| Отец: | Пётр I | |
| Мать: | Элеонора Арагонская | |
| Супруга: | Валенца или Валентина Висконти (около 1360—1393) | |
| Дети: | Дочь, умерла во младенчестве до 1382 года | |
Пётр II Кипрский или Пьер II де Лузиньян (фр. Pierre II de Lusignan; ок. 1357, Никосия — 13 октября 1382, Никосия), прозванный Толстым — король Иерусалима и Кипра c 17 января 1369 года, а также титулярный граф Триполи. Сын Петра I де Лузиньяна, короля Кипра и Иерусалима, и его второй супруги Элеоноры Арагонской. Вступил на престол в юном возрасте после убийства отца. Коронован как король Кипра в соборе соборе Св. Софии в Никосии 6 января 1372 года, как король Иерусалима в соборе Соборе Св. Николая в Фамагусте 10 октября 1372 года.
Правление Петра в целом было неудачным: он потерял владения Кипра в Малой Азии, кроме того, в 1373—1374 годах произошло вторжение генуэзцев на Кипр, имевшее катастрофические последствия для королевства.
Формальным поводом для вторжения была ссора после коронации Петра в Фамагусте, во время которой произошли беспорядки и кровопролитие. Предметом спора между генуэзцами и венецианцами был вопрос о том, кто будет идти слева от королевского кортежа, а кто справа. После торжественного ужина разногласия между генуэзской и венецианской общинами перешли на улицы Фамагусты, что привело к большому количеству жертв. Генуэзцы были признаны виновными, и генуэзские купцы арестованы. В ответ Генуя организовала карательную экспедицию на Кипр, во главе которой встал Пьетро ди Кампофрегозо, брат дожа Генуи.
Для защиты острова Пётр отдал малоазиатские владения Кипра (Анталия), завоёванные его отцом, эмиру Теке, подписав мир с турками, и тем самым получил возможность вернуть войско, расположенное в Анталье, на Кипр. Сопротивление генуэзцам организовали дяди Петра, принц-регент Жан и принц Жак (будущий король Яков I). Генуэзцы, тем не менее, смогли взять хорошо укреплённую Фамагусту, войдя в неё якобы для переговоров. Король и его мать были взяты в плен. Генуэзцы затем, взяв Лимасол и Пафос, вошли в столицу Кипра, Никосию. Сопротивление, организованное дядями короля, продолжалось до 1374 года, когда был заключён мир на унизительных для Кипра условиях. Фамагуста оставалась за Генуей, а Кипр должен был выплатить контрибуцию. Жак, которому была обещана неприкосновенность, покинул Кирению, которую удерживал долгое время, но был арестован и увезён в Геную. Он смог вернуться на Кипр лишь после смерти Петра.
Пётр был женат на Валенце (или Валентине) Висконти (около 1360—1393), дочери правителя Милана Бернабо Висконти. Их единственная дочь умерла во младенчестве, и Петру наследовал его дядя Жак де Лузиньян. Рассматривался также вопрос брака Петра и дочери византийского императора Иоанна V Палеолога, однако брак был отклонён по политическим причинам. Посланцам императора ответили, что король занят организацией обороны Кипра от нападения генуэзцев. Мать Петра, Элеонора Арагонская, вступила в конфликт с невесткой, в результате чего была отослана в Испанию в сентябре 1378 года.
Пётр II умер 13 октября 1382 года во дворце Ла-Кава в Никосии.
Источники
- [www.cypnet.co.uk/ncyprus/history/lusignan/4pierre2.htm The Reign of Pierre II]
- [genealogy.euweb.cz/crus/poitou3.htm Генеалогические таблицы]
|
||||||||
Напишите отзыв о статье "Пётр II (король Кипра)"
Отрывок, характеризующий Пётр II (король Кипра)
«Что они делают? – думал князь Андрей, глядя на них: – зачем не бежит рыжий артиллерист, когда у него нет оружия? Зачем не колет его француз? Не успеет добежать, как француз вспомнит о ружье и заколет его».Действительно, другой француз, с ружьем на перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, что ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкой палкой кто то из ближайших солдат, как ему показалось, ударил его в голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на что он смотрел.
«Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются», подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба – высокого неба, не ясного, но всё таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками. «Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, – подумал князь Андрей, – не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, – совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, я, что узнал его наконец. Да! всё пустое, всё обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!…»
На правом фланге у Багратиона в 9 ть часов дело еще не начиналось. Не желая согласиться на требование Долгорукова начинать дело и желая отклонить от себя ответственность, князь Багратион предложил Долгорукову послать спросить о том главнокомандующего. Багратион знал, что, по расстоянию почти 10 ти верст, отделявшему один фланг от другого, ежели не убьют того, кого пошлют (что было очень вероятно), и ежели он даже и найдет главнокомандующего, что было весьма трудно, посланный не успеет вернуться раньше вечера.
Багратион оглянул свою свиту своими большими, ничего невыражающими, невыспавшимися глазами, и невольно замиравшее от волнения и надежды детское лицо Ростова первое бросилось ему в глаза. Он послал его.
– А ежели я встречу его величество прежде, чем главнокомандующего, ваше сиятельство? – сказал Ростов, держа руку у козырька.
– Можете передать его величеству, – поспешно перебивая Багратиона, сказал Долгоруков.
Сменившись из цепи, Ростов успел соснуть несколько часов перед утром и чувствовал себя веселым, смелым, решительным, с тою упругостью движений, уверенностью в свое счастие и в том расположении духа, в котором всё кажется легко, весело и возможно.
Все желания его исполнялись в это утро; давалось генеральное сражение, он участвовал в нем; мало того, он был ординарцем при храбрейшем генерале; мало того, он ехал с поручением к Кутузову, а может быть, и к самому государю. Утро было ясное, лошадь под ним была добрая. На душе его было радостно и счастливо. Получив приказание, он пустил лошадь и поскакал вдоль по линии. Сначала он ехал по линии Багратионовых войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя. Стрельба всё усиливалась.
В свежем, утреннем воздухе раздавались уже, не как прежде в неравные промежутки, по два, по три выстрела и потом один или два орудийных выстрела, а по скатам гор, впереди Працена, слышались перекаты ружейной пальбы, перебиваемой такими частыми выстрелами из орудий, что иногда несколько пушечных выстрелов уже не отделялись друг от друга, а сливались в один общий гул.
Видно было, как по скатам дымки ружей как будто бегали, догоняя друг друга, и как дымы орудий клубились, расплывались и сливались одни с другими. Видны были, по блеску штыков между дымом, двигавшиеся массы пехоты и узкие полосы артиллерии с зелеными ящиками.
Ростов на пригорке остановил на минуту лошадь, чтобы рассмотреть то, что делалось; но как он ни напрягал внимание, он ничего не мог ни понять, ни разобрать из того, что делалось: двигались там в дыму какие то люди, двигались и спереди и сзади какие то холсты войск; но зачем? кто? куда? нельзя было понять. Вид этот и звуки эти не только не возбуждали в нем какого нибудь унылого или робкого чувства, но, напротив, придавали ему энергии и решительности.
