Propaganda Due

Пропаганда № 2 P2 Propaganda Due
Дата основания	1877 год
Дата роспуска	1976 год
Тип	масонская ложа
Досточтимый мастер	Личо Джелли
Город	Рим, Италия

«Propaganda Due» («Пропаганда» № 2 или П2) — итальянская масонская ложа, действовавшая c 1945 по 1976 год под юрисдикцией Великого востока Италии; с 1976 по 1981 год, как дикая ложа. «П2» активно участвовала в политической жизни Италии, Аргентины, Уругвая, Бразилии. После приостановления масонской деятельности ложи (аннулирование патента ложи) её члены обвинялись в терроризме и связях с мафией. «П2» иногда называли «государством в государстве» или «теневым правительством».

История ложи до 1976 года

Ложа была основана в Турине в 1877 году под названием «Propaganda Massonica». В ложу входили представители дворянства Пьемонта, а также видные чиновники Королевства Италия. Ложа сменила название в 1945 году, когда перешла под юрисдикцию Великого востока Италии (ВВИ), где и находилась до 1976 года.

Официально данная ложа не фигурировала в списках ВВИ, функционируя как секретная личная ложа его великого мастера, обладавшая правом посвящения новых членов, имена которых также не включались в списки членов ВВИ. При возобновлении масонской деятельности ВВИ, после Второй мировой войны, было решено присваивать возобновляющим работы ложам номера путём жеребьёвки; ложе «Пропаганда» достался номер 2 и таким образом она стала именоваться «Пропаганда» № 2, или «П2». Собрания в ней проходили редко и она практически не функционировала.

В 1967 году Личо Джелли, посвящённый в ВВИ в 1965 году в одной из римских лож, был фактически поставлен во главе ложи «П2» тогдашним великим мастером ВВИ.

Официальное прекращение деятельности

Растущее влияние Джелли начало беспокоить тогдашнего великого мастера, который в конце 1974 года внёс предложение о прекращении деятельности (усыплении) ложи «П2». На конвенте Великого востока Италии, в декабре 1974 года, за её усыпление проголосовали представители 400 из 406 представленных лож. В марте 1975 года Джелли выступил с обвинениями великого мастера в значительных финансовых преступлениях, забрав свои слова назад только после того, как тот выдал патент на возобновление работ ложи «П2», несмотря на то, что ВВИ прекратил её существование всего за четыре месяца до этого. Ложа «П2» стала регулярной, членство в ней больше не было тайным, и Джелли был назначен её досточтимым мастером. В 1976 году Джелли испросил разрешения временно приостановить работы в своей ложе, чтобы она при этом не была усыплена полностью. Этот юридический нюанс позволил ему сохранить некоторую видимость регулярности своего частного клуба, при этом будучи не подотчётным ВВИ.

В 1976 году «П2» была лишена патента и до 1981 года функционировала подпольно, нарушая законодательство Италии, запрещающее членство правительственных чиновников в тайных организациях. Ложа теряет статус масонской и переходит в разряд диких лож, которые никем не признавались (и не признаются) и общение на масонском уровне с которыми не ведётся.

В 1980 году Личо Джелли в одном из интервью проболтался о своём влиянии в масонстве Италии. Разгневанные этим заявлением члены ВВИ провели заседание масонского трибунала, решением которого Джелли в 1981 году был изгнан из ордена, а ложа «П2» закрыта.

Начало расследования деятельности «П2»

В 1980 году полиция начала в отношении Личо Джелли следствие по обвинению в серии подлогов. В марте 1981 года следователи Джулиано Туроне и Гвидо Виола провели обыск на вилле «Ванда» близ Ареццо, принадлежащей Джелли. В руки полиции попадают документы, ставшие причиной самого крупного скандала в Италии. Наибольший интерес представляют 30 записных книжек-досье на крупных политиков, чиновников, финансистов, а также список ложи «П2», который включал 962 фамилии. Полученные улики дали полиции основания заявить о контактах «П2» с мафией, террористами и международными торговцами оружием.

«П2» обвинили в причастности к похищению лидера ХДП Альдо Моро в 1978 году и взрыву на вокзале в Болонье в 1980 году, в возможных связях с ЦРУ.

Туроне и Виола составили доклад на имя президента Италии, в котором сообщили, что «найденная документация свидетельствует о существовании тайной организации, опасной для государственных институтов». Список членов «П2» попадает в личный сейф премьер-министра А.Форлани, который решил обнародовать документ.

Обнародование «списка Джелли» и его последствия

20 мая 1981 года список попадает в редакции газет и информагентств. Разражается скандал, который смёл кабинет Форлани. В списке оказались министр труда Франко Фоски, министр внешней торговли Энрико Манка, политический секретарь Итальянской социал-демократической партии Пьетро Лонго, вице-министр обороны Паскуале Бандлеро, руководитель спецслужбы СИСМИ генерал Джузеппе Сановито, один из его сотрудников генерал Пьетро Музумечи, прокурор Рима Кармелло Спаньуоло, начальник генштаба адмирал Торризи, вице-президент высшего совета магистратуры Уго Дезилетти, начальник канцелярии премьера Семпирини, генерал Вито Мичели, бывший глава итальянской секретной службы, замешанный в попытке неофашистского переворота в 1974 году. Кроме того, в списке фигурировали имена Сильвио Берлускони и ряда его будущих политических союзников, а также членов хунты аргентинского диктатора Виделы.

Всего в списке фигурировали 23 депутата, 10 префектов, 6 адмиралов, 7 генералов финансовой гвардии, 10 генералов корпуса карабинеров, около ста президентов частных и государственных фирм, 47 директоров банков, высокопоставленных офицеров, крупных юристов, журналистов и политических деятелей. Под контролем «П-2» находились 4 издательства и 22 газеты. Через 17 филиалов ложа контролировала почти всю территорию Италии.

Джелли удалось покинуть страну. Специальная парламентская комиссия расследовала его прошлое и нашла целый ряд весьма компрометирующих знакомств, например, с обвинённым в подлоге банкиром Роберто Кальви и банкиром Микеле Синдоной (в 1979 году арестован в США за подлог и убийство). Комиссия вынесла заключение, что деятельность «П-2» попадает под действие 18-й статьи конституции Италии, запрещающей «секретные организации, преследующие, хотя бы и косвенно, политические цели путём создания структуры военного характера».

Однако дальнейшее расследование застопорилось в связи с рядом смертей. От пуль убийц гибли ключевые свидетели, судьи, адвокаты и журналисты, проводившие собственные расследования. На конвенте Великого востока Италии, в марте 1982 года, ни один из великих офицеров, задействованных в этом скандале, не был переизбран на следующий срок.

Киновоплощения

По мотивам истории, связанной с ложей «П2», в СССР был снят и вышел в прокат в 1983 году художественный фильм «Тайна виллы „Грета“», в котором режиссёр Тамара Лисициан попыталась отразить политическую ситуацию в Италии, связанную с деятельностью этой псевдоложи.

См. также

• Великий восток Италии
• Дикая ложа

Литература

• Normand, P. G. «The Italian Dilemma.» American Masonic Review, Vol. 3, No. 2. (Publ. by St. Alban’s Research Society, College Station, Texas; Spring 1994.)
• DeHoyos, Art & S. Brent Morris (1997). [www.indianafreemasons.com/imoanti/isittrue/chap1.htm The methods of anti-Masons], Masonic Information Center.
• Unger, Craig. [www.vanityfair.com/politics/features/2006/07/yellowcake200607?currentPage=1 The war they wanted, the lies they needed], Vanity Fair, July 2006.
• Willan, Philip. The Last Supper: the Mafia, the Masons and the Killing of Roberto Calvi, Constable & Robinson, 2007, ISBN 978-1-84529-296-6
• Dickie, John. Cosa Nostra: A History of the Sicilian Mafia, Palgrave Macmillan, 2004, ISBN 1-4039-6696-6
• Sterling, Claire. The Mafia: The Long Reach of the International Sicilian Mafia, ISBN 0-586-21234-5

Ссылки

• [www.societacivile.it/focus/articoli_focus/massoni/p2.html Article by Gianni Barbacetto]

Отрывок, характеризующий Propaganda Due

Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.