Стрепухов, Пётр Яковлевич

Пётр Яковлевич Стрепухов
Дата рождения	1889(1889)
Место рождения	станица Семикаракорская, Первый Донской округ, область Войска Донского, Российская империя
Дата смерти	1945(1945)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	Кавалерия
Звание
Командовал	19-й кавалерийский полк 4-й кавалерийской дивизии 116-я Донская казачья кавалерийская дивизия 12-я гвардейская Донская казачья кавалерийская дивизия
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России, Великая Отечественная война
Награды и премии

Пётр Я́ковлевич Стрепухо́в (в некоторых источниках — Пётр Васильевич Стрепухов; 1889—1945) — советский военачальник, генерал-майор (1942), донской казак, участник Первой мировой, Гражданской, и Великой Отечественной войн. В годы Гражданской войны командовал 19-м кавалерийским полком 1-й Конной армии, в годы Великой Отечественной войны — 12-й гвардейской Донской казачьей кавалерийской дивизией. Член ВКП(б) с 1925 года.

Биография

Родился в 1889 году в станице Семикаракорской (ныне город Семикаракорск) в казачьей семье. Участник Первой мировой войны.

В гражданскую войну командовал взводом, эскадроном и 19-м кавалерийским полком 4-й кавалерийской дивизии, составившей основу сначала конного корпуса Будённого, а затем и 1-й Конной армии. Приказом РВСР № 41 от 5 февраля 1921 года Стрепухов был награждён орденом Красного Знамени «за то, что в бою под Средней Егорлыцкой 25 февраля 1920 года умелым командованием тов. Стрепухова были отбиты орудия противника, из которых тут же был открыт по белым ураганный огонь, обративший их в паническое бегство». Вторым орденом Красного Знамени Стрепухов был награждён приказом РВСР № от 12 декабря 1921 года «за отличия в бою под м. Корец». Как отмечалось в наградном листе, заполненном уже в годы Великой Отечественной войны, за годы Гражданской войны Стрепухов получил 26 ранений.

22 февраля 1930 года приказом РВС СССР № 153 от 22 февраля 1930 года «в ознаменование исполнившегося десятилетия Первой Конной армии» в числе одиннадцати отличившихся командиров П. Я. Стрепухов был награждён третьим орденом Красного Знамени.

Начало Великой Отечественной войны Стрепухов встретил в звании полковника. Когда началось формирование добровольческих казачьих сотен, Стрепухову было поручено сформировать казачью дивизию в Ростовской области. 1 октября 1941 года была создана 1-я Ростовская Добровольческая Донская казачья кавалерийская дивизия народного ополчения, и он был назначен её первым командиром. 26 января 1942 года она была переименована в 116-ю Донскую казачью кавалерийскую дивизию. В мае 1942 года она вошла в состав 17-го казачьего кавалерийского корпуса, первым командиром которого был ветеран 1-й Конной армии генерал-майор М. Ф. Малеев. Стрепухов командовал дивизией до 15 мая 1942 года, когда её командиром был назначен генерал-майор Я. С. Шарабурко. Стрепухов стал его заместителем по строевой части. 27 августа 1942 года за боевые заслуги дивизия получила гвардейское звание и была переименована в 12-ю гвардейскую Донскую казачью кавалерийскую дивизию.

Постановлением СНК СССР № 1618 от 1 октября 1943 года гвардии полковнику П. Я. Стрепухову было присвоено воинское звание «гвардии генерал-майор».

В ноябре 1942 года Я. С. Шарабурко был ранен, и Стрепухов был назначен командиром дивизии.

19 ноября 1942 по приказу Ставки ВГК в Северной группе войск Закавказского фронта в районе Кизляра был создан 5-й гвардейский Донской казачий кавалерийский корпус, основу которого составили гвардейские донские казачьи дивизии — 11-я, которой командовал генерал-майор, урюпинский казак Горшков и 12-я, которой командовал Стрепухов, а также 63-я кавалерийская дивизия комбрига Белошниченко. Командиром корпуса был назначен генерал-майор Алексей Гордеевич Селиванов, до этого уже отличившийся в Битве за Кавказ. Когда корпус вёл тяжёлые бои в бурунах под Ага-Батырем, туда прибыл специальный корреспондент газеты Закавказского фронта «Боец РККА», впоследствии известный донской писатель капитан Виталий Закруткин. Довелось ему видеть и Стрепухова, и он написал о нём в своих фронтовых записках, вошедших затем в его книги «Кавказские записки» и «Дорогами большой войны».

В конце декабря 1942 года Стрепухов заболел и был направлен на лечение, командиром дивизии 1 января 1943 года был назначен полковник В. И. Григорович.

По излечении Стрепухов был назначен инспектором кавалерии Северо-Кавказского фронта. Командующим фронтом генерал-полковником И. Е. Петровым был представлен к награждению орденом Отечественной войны I степени. В наградном листе, наряду с заслугами Стрепухова в должности заместителя командира и командира 116-й, затем 12-й гвардейской Донской казачьей кавалерийской дивизией, отмечалось: «…добился резкого улучшения состояния конского поголовья в армиях, а также сокращения падежа лошадей от истощения. Через подчинённые ему фронтовые кондепо систематически пополняет части фронта конским составом. Неоднократно выполнял специальные задания Военного Совета с выездом в Действующие части». Орденом был награждён Приказом войскам Северо-Кавказского фронта № 0153/н от 17 июня 1943 года, вручён же ему орден был 28 июля того же года.

Затем был начальником военной кафедры МИСКТ. В 1945 году был уволен в отставку по болезни.

Умер в Москве в 1945 году.

Награды

• 3 ордена Красного Знамени (5.02.1921, № 64/2 от 1.10.1921, № 65/3 от 22.02.1930)
• Орден Отечественной войны 1-й степени (17.06.1943)
• медаль «XX лет РККА»
• медаль «За оборону Кавказа»
• другие ордена и медали

См. также

• Список троекратных кавалеров ордена Красного Знамени до 1930 года

Литература

• Герои гражданской войны // Военно-исторический журнал. — 1973. — № 1. — С. 50.
• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комдивы. Военный биографический словарь. — М.: Кучково поле, 2011. — Т. 1. — 736 с. — 200 экз. — ISBN 978-5-9950-0189-8.

Ссылки

• [www.generals.dk/general/Strepukhov/Petr_Iakovlev/Soviet_Union.html Strepukhov Petr Iakovlev, Major-General (1889—1945)] (англ.). Generals.dk. Проверено 25 декабря 2011. [www.webcitation.org/667pFQQSK Архивировано из первоисточника 13 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Стрепухов, Пётр Яковлевич

Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.