Ершов, Пётр Павлович

Пётр Павлович Ершов
Прижизненный портрет Петра Павловича Ершова работы художника Николая Маджи (конец 1850-х), считающийся самым достоверным изображением автора «Конька-горбунка»
Дата рождения:	22 февраля (6 марта) 1815(1815-03-06)
Место рождения:	д. Безруково, Ишимского уезда Тобольской губернии
Дата смерти:	18 (30) августа 1869(1869-08-30) (54 года)
Род деятельности:	поэт, прозаик, драматург
Язык произведений:	русский
[az.lib.ru/e/ershow_p_p/ Произведения на сайте Lib.ru]

Пётр Па́влович Ершо́в (22 февраля (6 марта) 1815, Безруково, Ишимский уезд, Тобольская губерния — 18 (30) августа 1869, Тобольск) — русский поэт, прозаик, драматург, автор сказки в стихах «Конёк-Горбунок», ставшей классикой русской литературы.

Биография

Родился в семье чиновника Павла Алексеевича Ершова (1784—1834). Отец по делам, связанным со службой, часто переезжал. Ершовы пересекали цепь казачьих поселений, посещали места, где были ещё свежи предания о временах Ермака и Пугачёва. В 1824 году родители отправили Петра и его брата Николая в Тобольск учиться. Мальчики жили в купеческой семье Пиленковых — родственников матери, а когда окончили гимназию, отец перевёлся в Петербург, где братья поступили в Петербургский университет. В 1831—1835 годах учился на философско-юридическом отделении Петербургского университета. В студенческие годы Ершов сближается с профессором русской словесности Петром Плетнёвым, знакомится с Василием Жуковским, Александром Пушкиным… На их суд девятнадцатилетний студент отдаёт своё первое крупное произведение — сказку «Конёк-горбунок», прочитав которую Пушкин с похвалою сказал начинающему поэту: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить». Плетнёв во время одной из лекций с университетской кафедры прочитал отрывок из «Конька-горбунка» и представил изумленным слушателям автора чудесной сказки — их сокурсника Петра Ершова, сидевшего в аудитории.

Отрывок из «Конька-горбунка» появился в мае в «Библиотеке для чтения» (1834, т. 3), а в октябре 1834 года сказка Ершова была опубликована отдельным изданием. Успех сопутствовал молодому поэту: в декабре того же года к печати была одобрена первая часть «Сибирского казака», а затем и вторая часть этой «старинной были».

Приближающееся окончание университета было связано у молодого сибиряка с проблемами. Не смог он получить желаемую должность, приходилось расставаться с друзьями, которых у него было немного, порывать с литературной средой. Противоречивые чувства вызывало и прощание с самим Петербургом: многое здесь стало дорогим и слилось с душой поэта, а с другой стороны, Ершова манила к себе Сибирь, которую он называл «северной красавицей», мечтая об исследовании тогда ещё мало изученного края.

Вернувшись на родину летом 1836 года, работал учителем Тобольской гимназии, затем инспектор (с 1844 года) и директор (с 1857) гимназии и дирекции училищ Тобольской губернии. Один из его учеников — будущий химик Дмитрий Иванович Менделеев. Падчерица Ершова стала женой Менделеева.

Был инициатором создания любительского гимназического театра. В театре занимался режиссурой. Написал для театра несколько пьес: «Сельский праздник», «Суворов и станционный смотритель», комическую оперу «Якутские божки», «Черепослов».

Печатал свои стихотворения в Библиотеке для чтения Сенковского и в «Современнике» Плетнёва.

Умер Ершов 18 августа 1869 г. Похоронен в Тобольске на Завальном кладбище.

Литературная деятельность

Известность Ершову принесла его сказка «Конёк-Горбунок», написанная им ещё на студенческой скамье и впервые напечатанная отрывком в 3 томе «Библиотеки для Чтения» 1834 года, с похвальным отзывом Сенковского.

Некоторое время считалось, что первые четыре стиха сказки набросал Пушкин, читавший её ещё в рукописи. Сказка Ершова вышла отдельной книжкой в 1834 году и выдержала при жизни автора семь изданий, причем четвёртое издание (1856 года) — было сильно переработано автором и является на сегодня каноническим текстом.

«Конёк-горбунок» — произведение народное, почти слово в слово, по сообщению самого автора, взятое из уст рассказчиков, от которых он его слышал; Ершов только привёл его в более стройный вид и местами дополнил. Своеобразный слог, народный юмор, удачные и художественные картины доставили этой сказке широкое распространение.

Высказывается мнение, в том числе учёными-филологами, что подлинным автором сказки был А. С. Пушкин

Белинский видел в сказке подделку, «написанную очень недурными стихами», но в которой «есть русские слова, а нет русского духа».

Кроме «Конька-горбунка» Ершов написал несколько десятков стихотворений. Есть также указания, что он публиковал стихи, рассказы и драматургические произведения под псевдонимами.

В 1834 году Петром Ершовым была написана, и 1835 году издана баллада «Сибирский казак» — старинная быль о молодом сибирском казаке, который был вынужден оставить жену и по приказу атамана «идти на кыргызов войною». Первоначальный вариант второй части баллады вышел в свет как отдельное стихотворение под названием «Песня казачки». В 1842(?) году, первая часть баллады, переработанная и положенная на музыку, становится строевой песней 2-го Сибирского Казачьего полка. Песня вошла в репертуар многих исполнителей, в частности Надежды Бабкиной.

Ершов работал также в драматических и прозаических жанрах. Ему принадлежит «драматический анекдот» «Суворов и станционный смотритель», в позднюю пору жизни (конец 1850-х гг.)он написал большой цикл повестей «Осенние вечера», обрамляемых сквозным сюжетом — встречей персонажей, которые рассказывают эти повести. Такая композиция характерна скорее для 1830-х годов («Двойник, или Мои вечера в Малоросии» А.Погорельского, «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя), в которые происходило формирование Ершова-литератора и для своего времени выглядели уже анахронизмом. Любопытно, что один из персонажей повести «Панин бугор» — типичный романтический влюблённый — носил фамилию Сталин. Вероятно, это одна из причин того, что первая посмертная публикация этого рассказа состоялась только в 1984 году.

Считается, что произведения Ершова легли в основу пьес «отца Пруткова». В частности, Владимир Михайлович Жемчужников писал Александру Николаевичу Пыпину 6 (18) февраля 1883 года из Ментоны (Франция) о своём знакомстве с П. П. Ершовым, в 1854 году в Тобольске, где он служил чиновником особых поручений при родственнике — тобольском губернаторе В. А. Арцимовиче:

«Мы довольно сошлись. Он очень полюбил Пруткова, знакомил меня также с прежними своими шутками и передал мне свою стихотворную сцену Черепослов, сиречь Френолог, прося поместить её куда-либо, потому что ‘сознаёт себя отяжелевшим и устаревшим’. Я обещал воспользоваться ею для Пруткова и впоследствии, по окончании войны и по возвращении моём в СПб., вставил его сцену, с небольшими дополнениями, во 2-ое действие оперетты Черепослов, написанной мною с бр. Алексеем и напечатанной в Современнике 1860 г. — от имени отца Пруткова, дабы не портить уже вполне очертившегося образа самого Косьмы Пруткова».

По другим данным Ершову принадлежит только авторство куплетов в пьесе Чижова. Из письма к Е. П. Гребёнке (прозаик, поэт, петербургский друг Ершова) от 5 марта 1837 года

«Мы с Чижовым стряпаем водевиль Черепослов, в котором Галь получит шишку пречудесную. Куплетцы — заяденье! Вот ужо пришлю их к тебе после первого представления».

В письме того же числа к другу В. А. Треборну Ершов упоминает водевиль как создание Чижова:

«Ещё приятель мой Ч-жов готовит тогда же водевильчик Черепослов, где Галю пречудесная шишка будет поставлена. А куплетцы в нём — что ну, да на, и в Питере послушать захочется».

Малая известность нестихотворного наследия Ершова вызвана ещё и тем, что до недавнего времени оно издавалось только сибирскими издательствами (Омск, Новосибирск и т. п.).

Память

В честь П. П. Ершова в Тобольске названа улица, а также установлен памятник.

В 1960 г. село Безруково Ишимского района Тюменской области переименовано в с. Ершово. Также именем П. П. Ершова названа улица в г. Ишим Тюменской области, его имя носит Ишимский государственный педагогический институт. В Ишиме действует Культурный центр П. П. Ершова с единственной в стране экспозицией, хронологически рассказывающей о жизни и творчестве поэта и педагога.

В Нефтеюганске на пл. Юбилейной установлен бюст П. П. Ершову

В Ишиме 13 июня 2015 года в ознаменование 200-летия со дня рождения сибирского сказочника открыт второй в Тюменской области памятник Ершову (скульптор С. Г. Полегаев, меценат С. П. Козубенко).

Литература

• Винокурова Н. В. Пётр Ершов в семейном кругу // Ежегодник-2002 Тобольского музея-заповедника. — Тобольск, 2003. — С. 257—261.
• Егорова И. Л. К 170-летию со дня написания сказки «Конёк-горбунок» П. П. Ершовым // Ежегодник-2003 Тобольского музея-заповедника. — Тобольск, 2004. — С. 120—131. (о произведениях, копирующих стиль и сюжет «Конька-Горбунка»)
• Ершов Пётр Павлович // Северо-Казахстанская область. Энциклопедия. — Алматы, 2004. — С. 246.
• Ершов Пётр Павлович: Библиографический указатель. — Ишим, 1989. — 69 с.
• Журавлёва Н. В. Судьба потомков П. П. Ершова // Ежегодник-2003 Тобольского музея-заповедника. — Тобольск, 2004. — С. 132—140.
• Копылов В. Е. Ершов в Ершове // Коркина слобода. Историко-краеведческий альманах. — Вып. 2. — Ишим, 2000. — С. 107—112. ISBN 5-900142-38-8
• История русской литературы XIX в. Библиографический указатель. — М.-Л., 1962.
• Коровин В. Л. [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/ERSHOV_PETR_PAVLOVICH.html Ершов, Пётр Павлович] // Энциклопедия Кругосвет
• Ершов, Петр Павлович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Крекнина Л. И. Тема Ермака в творчестве П. П. Ершова // Ежегодник ТОКМ: 1994. — Тюмень, 1997. — С. 240—245. ISBN 5-87591-004-6
• Лупанова И. П. П. П. Ершов / Ершов П. П. Конёк-горбунок. Стихотворения. — Ленинград: Советский писатель, 1976. — С.5—52. — (Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание).
• Малышев В. Н. Ершовы в Приишимье // Коркина слобода. — Вып. 1. — Ишим, 1999. — С. 47-51. ISBN 5-900142-50-7
• Мальцева Т. И. Фольклорно-языковые элементы в сказке П. П. Ершова // Западносибирское краеведение. — Ишим, 1994. — С. 117—143. (включая полную библиографию и именной указатель)
• Рогачёва Н. А. Сюжет «Конёк-горбунок» (№ 531 СУС) в сказительной традиции Западной Сибири //Региональные культурные ландшафты: история и современность. Материалы Всероссийской научной конференции. — Тюмень, 2004. — С. 206—211.
• Савченкова Т. П. Новонайденные автографы П. П. Ершова из Тобольского архива // Словцовские чтения-2002: Материалы докладов и сообщений Всероссийской научно-практической краеведческой конференции. — Тюмень, 2002. — С. 178—179. ISBN 5-88081-305-3
• Савченкова Т. П. Неизвестный известный Ершов, или Четыре этюда об авторе знаменитой сказки // Studi Slavistici V (2008): 101—127.
• Савченкова Т. П. Пётр Павлович Ершов (1815—1869): Архивные находки и библиографические разыскания. — Ишим: Изд-во ИГПИ им. П. П. Ершова, 2011. — 344 с. ISBN 978-5-91307-146-0
• Утков В. Г. В поисках Беловодья. — Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1977. — 336 с.
• Утков В. Г. Гражданин Тобольска. — Свердловск, 1972. — 146 с.
• Утков В. Г. Дороги «Конька-Горбунка». — М., 1970. — 112 с.
• Утков В. Г. Рождённый в недрах непогоды. — Новосибирск, 1966. — 418 с. (повесть-хроника о детстве и отрочестве П. П. Ершова)

Ссылки

• [md-eksperiment.org/petr-ershov Пётр Ершов на портале Эксперимент. Статьи, произведения, биография]
• Текст сказки «Конёк-горбунок» 1856 года, сильно переработанный Ершовым
• [az.lib.ru/e/ershow_p_p/ Ершов, Пётр Павлович] в библиотеке Максима Мошкова
• [ershov.ishimkultura.ru/ Сайт Культурного центра П. П. Ершова в Ишиме (Тюменская область)]
• [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1817 «Конек-горбунок. 1834», pdf — факсимильное воспроизведение первого издания сказки]
• [www.ershov.org.ru Страничка, посвящённая Ершову Петру Павловичу]
• [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v82/v82-028-.htm Статья А. П. Толстякова]

Отрывок, характеризующий Ершов, Пётр Павлович

– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.