Уварова, Прасковья Сергеевна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «П. С. Уварова»)
Перейти к: навигация, поиск
Прасковья Сергеевна Уварова
Фото 1910-х годов
Род деятельности:

историк, археолог

Дата рождения:

28 марта (9 апреля) 1840(1840-04-09)

Место рождения:

Харьковская губерния, Российская империя

Подданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

30 июня 1924(1924-06-30) (84 года)

Место смерти:

Югославия (Словения)

Награды и премии:

Графиня Праско́вья Серге́евна Ува́рова (урождённая княжна Щербатова; 28 марта (9 апреля1840, с. Бобрики, Харьковская губерния, Российская империя30 июня 1924, Добрна[sl], Югославия[1], (ныне — Словения)) ― русский учёный, историк, археолог из рода Щербатовых. Жена знаменитого археолога Алексея Уварова (1825—1884).





Биография

Родилась в семье князя Сергея Александровича Щербатова (1800—1864)[1] и Прасковьи Борисовны (1818—1899), дочери князя Б. А. Святополк-Четвертинского. Внучатая племянница Марии Нарышкиной, фаворитки Александра I и матери его детей. Сестра князя Николая Щербатова, директора Исторического музея.

Детство прошло в усадьбе в Лебедянском уезде. В семье Щербатовых было 9 детей. Когда пришла пора старшему из братьев поступать на учёбу, семейство переехало в Москву. Прасковья Сергеевна получила домашнее образование, знала три языка. Среди её воспитателей профессор Ф. И. Буслаев, занимавшийся с ней русской литературой, Н. Г. Рубинштейн, дававший уроки музыки, А. К. Саврасов, приходивший заниматься рисунком и живописью.

Она часто появлялась на балах. Не исключено, что Прасковьей навеян образ Кити Щербацкой в романе «Анна Каренина»:
«Платье не теснило нигде, нигде не спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не оторвались; розовые туфли на высоких выгнутых каблуках не жали и веселили ножку. Густые косы белокурых волос держались как свои на маленькой головке. Пуговицы все три застегнулись, не порвавшись на высокой перчатке, которая обвила её руку, не изменив её формы. Чёрная бархотка медальона особенно нежно окружала шею… Глаза блестели, и румяные губы не могли не улыбаться от сознания своей привлекательности».

Л. Н. Толстой «Анна Каренина»

А вот запись того же времени в дневнике Л. Толстого: «Со скукой и сонливостью поехал к Рюминым, ― пишет он 30 января 1858 г., ― и вдруг окатило меня. П. Щ. ― прелесть. Весело целый день».

В 1859 году, в 18 лет, Прасковья Сергеевна вышла замуж за известного русского археолога Алексея Cергеевича Уварова[1], который был старше её на 15 лет.

«Граф говорил, что он гораздо старше меня, не любит свет, занят наукой и боится, что его привычки и жизнь могут показаться трудными и скучными молодой девушке, как я. Я откровенно ответила, что его полюбила за то, что он серьезнее других, что я обещаю быть ему не только хорошей женой, но, если он позволит, то и помощницей»

П. С. Уварова «Былое. Давно прошедшие счастливые дни»

Молодые совершили полуторамесячное свадебное путешествие по Европе в ходе котого в Италии посетили Геркуланум и раскопки в Помпеи, а также провели ряд встреч с европейскими исследователями в Венеции, Генуе, Неаполе, Сорренто и других городах. На обратном пути домой пара посетила Париж, где произошла их встреча с Жаком Жюльеном Марготтеном. В 1861 году селикционер зарегистрировал один из выведенных им сортов роз Comtesse Ouwaroff — графине Уваровой.

В России молодая графиня активно включилась в исследовательские и общественные занятия мужа, а впоследствии являлась председателем Московского археологического общества (с мая 1885), почетным членом Императорской Академии наук (1895), профессором Дерптского (1888), Харьковского (1906), Казанского (1910), Московского (1910) университетов, Петербургского археологического института (1891), Лазаревского института восточных языков (1902). В 1892 году Общество антикваров во Франции избрало графиню своим членом.

В преклонных годах графиня значительную часть времени проводила в своем имении в Карачарово.

В 1917 году, после Октябрьской революции, Прасковья Сергеевна уехала в Ессентуки, а потом в Майкоп. В 1919 году она оказалась в Сербии. Скончалась 30 июня 1924 года в Добрна[sl].

Творческая деятельность

Связав свою судьбу с А. С. Уваровым, П. С. с полной самоотдачей включилась в работу Московского археологического общества ― организации, созданной её мужем для всестороннего изучения, охраны и популяризации отечественной старины. К концу XIX в. в Обществе насчитывалось около 500 человек. В их числе такие корифеи отечественной науки, как В. О. Ключевский, М. П. Погодин, С. М. Соловьев, И. Е. Забелин, В. А. Городцов, архитекторы и историки архитектуры К. М. Быковский, Л. В. Даль, Ф. Ф. Горностаев, художники А. М. Васнецов и И. С. Остроухов и многие другие.

П. С. Уварова участвовала в проведении археологических съездов, в основании крупнейшего музея страны ― Исторического музей имени императора Александра III. После кончины мужа, в мае 1885 года её избирают председателем Московского археологического общества. Графиней были подготовлены и проведены 9 съездов (с VII по XV). Полностью был подготовлен XVI съезд (Псковский), который не состоялся из-за начавшейся Первой мировой войны. В уваровском архиве отложились материалы, свидетельствующие о подготовке XVII Археологического съезда, который предполагалось провести в Белоруссии. Под её председательством были учреждены ряд комиссий, которые расширили сферу деятельности Общества: Восточная (1887), Славянская (1892), Археографическая (1896), «Старая Москва» (1909). Сама графиня возглавляла Комиссию по сохранению древних памятников, которой рассматривались вопросы сохранения сотен памятников; археологи, архитекторы, искусствоведы отправлялись в российскую глубинку для натурного обследования какого-нибудь приговоренного к слому храма или крепостной стены.

Члены Комиссии рассматривали и более общие вопросы. Так, 2 мая 1906 года под председательством графини состоялось специальное заседание, на котором было выдвинуто незамедлительно, в течение лета, «составить полную, по возможности, опись существующих древних памятников по ранее выработанной и принятой Обществом схеме», то есть полный каталог отечественных древностей. Этот замысел долгие годы пытались осуществить советские учёные, но каталог поныне не завершён.

В 1906 году графиня из своих средств учредила в память А. С. Уварова премию за исследования в области древнерусского зодчества. Спустя три года её вручили инженеру М. В. Красовскому за фундаментальный «Очерк московской архитектуры».

В 1916 году Уварова пишет письмо министру внутренних дел А. Н. Хвостову, убеждая издать закон о запрете вывоза древностей из России.

Научные работы П. С. Уваровой

  • Архитектурные памятники Юго-Западного края (1902)
  • О защите памятников живой старины (1914)
  • Областные музеи (1891)
  • Город Бреславль и его музей (1900)
  • Музей в Триесте (1900)
  • Могильники Северного Кавказа (1900)
  • Коллекция Кавказского музея (1902)
  • Каталог выставки изображений Богоматери: древний период (1896)
  • Финифть в Порецком музее (1909)
  • Историческая записка о деятельности Императорского Московского археологического общества за первые 25 лет существования (1890)
  • Обзор деятельности первых 12 съездов (1905)
  • Кавказ. Путевые заметки (1904)

Дети

В браке имела семерых детей:

  • Алексей Алексеевич (1859—1913), был женат на Анне Ивановне Штенберг.
  • Прасковья Алексеевна (1860—1934)
  • Сергей Алексеевич (1862—1888)
  • Екатерина Алексеевна (род. и ум.1863).
  • Екатерина Алексеевна (1864—1953), работала преподавателем в Мариинском Донском институте.
  • Фёдор Алексеевич (1866—1954), председатель Можайской земской управы, член Государственного совета от земского собрания Московской губернии, был женат на графине Екатерине Васильевне Гудович (1868—1948), сестре А. В. Гудовича. После революции эмигрировали во Францию.
  • Игорь Алексеевич (1869—1934), Бельский уездный предводитель дворянства, член Государственного совета. Был женат на Елизавете Николаевне Хомяковой (ум.1959).

Память

  • В 1897 году люксембургские розоводы Супер и Ноттинг (Soupert & Notting) свой новый сорт розы назвали «Comtesse Théodore Ouwaroff» (в некоторых каталогах «Princesse Théodore Ouvaroff»). Таким образом, графине Уваровой было посвящено две розы: одна в 1861 году — Марготтеном (сохранилась в розовом саду Жозефа Божеана в Бельгии), а другая — в 1897 году Супером и Ноттингом. Последняя не сохранилась, но известно, что она принадлежала чайной группе, имела очень крупные и полные цветки (26-40 лепестков) розового цвета с темно-желтым оттенком у основания. Родителями розы являлись сорт «Madame Lombard» и «Luciole» (T, Guillot fils, 1886)[2].
  • В апреле 1990 года по инициативе Муромского историко-художественного и мемориального музея учреждены Уваровские чтения ― своеобразная школа для музейных работников и краеведов.

Напишите отзыв о статье "Уварова, Прасковья Сергеевна"

Примечания

  1. 1 2 3 Соболевский, 1925, с. 141.
  2. Ю.Арбатская, К.Вихляев. [kajuta.net/node/2127 Роза 'Графиня Уварова']. Проверено 27 сентября 2016.

Литература

  • Уварова П. С. Былое. Давно прошедшие счастливые дни / Государственный Исторический музей. — М.: ГИМ, 2005. — 368 с. — (Труды Государственного Исторического музея). — 1 000 экз. — ISBN 5-89076-083-1. (в пер.)
  • Уварова П. С. Былое. Давно прошедшие счастливые дни / Под ред. Л. Заковоротной; Науч. ред. к.и.н. М. Бастракова. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2005. — 296 с. — (Записи прошлого). — 3 000 экз. — ISBN 5-8242-0090-4. (в пер., суперобл.)
  • Полякова М. А., Фролов А. И. Ревнители московских древностей: Алексей Сергеевич Уваров. 1825—1884. Прасковья Сергеевна Уварова. 1840—1924 // Краеведы Москвы. (Историки и знатоки Москвы): Сборник [В 3-х книгах; Кн. 2] / Сост.: Л. В. Иванов, С. О. Шмидт. — М.: Книжный сад, 1995. — С. 48-64. — 304, [16] с. — 3000 экз. — ISBN 5-85676-039-5. (в пер.)
  • Храпова Л. Е. Одна страница сиятельной жизни. — Ростов-на-Дону, 2003.

Ссылки

  • [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52440.ln-ru Профиль Прасковьи Сергеевны Уваровой] на официальном сайте РАН
  • [ru.rodovid.org/wk/Запись:273037 Уварова, Прасковья Сергеевна] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
  • [www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=193 Прасковья Сергеевна Уварова]
  • [www.rulex.ru/rpg/portraits/25/25498.htm Прасковья Уварова. Фрагмент гравюры]
  • Соболевский А. И. П. С. Уварова. 1840—1924. Некролог // Извѣстія Россiйской Академіи Наукъ. VI серiя. — 1925. — Т. 19, № 6-8. — С. 141—144. [wayback.archive.org/web/20150501233045/www.mathnet.ru/php/archive.phtml?wshow=paper&jrnid=im&paperid=4480&option_lang=rus Архивировано] из первоисточника 1 мая 2015.


Отрывок, характеризующий Уварова, Прасковья Сергеевна

Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.