РАБИС
РАБИС или Сорабис (Союз работников искусств), с 1924 года Всерабис (Всесоюзный профессиональный союз работников искусств) — массовая профессиональная организация в России и затем в СССР, объединяющая на добровольных началах всех работников искусств.[1]
Содержание
История
В мае 1919 года состоялся Первый Всероссийский съезд работников искусств, учредивший свой профсоюз — РАБИС (аббревиатура от слов «РАБотники ИСкусства»). Став первым творческим объединением страны эта организация объединила множество мелких союзов — Союз актеров, Союз рабочих сцены, Союз театральных служащих, Союз живописцев, Союз скульпторов, Союз оркестрантов и т. д., которые уже существовали к моменту созыва съезда.[2][1][3] В областных центрах и в крупных городах создавались местные Союзы работников искусств, а те что были созданы ранее переподчинялись вновь созданному РАБИС.
Второй Всероссийский съезд работников искусств состоялся 2-10 июня 1920 г. В его работе приняли участие более ста делегатов, представлявших 50780 профессионально-организованных членов Всерабиса. Многих руководителей Всероссийского РАБИСА (Всерабиса) категорически не удовлетворяло не только их слабое представительство в Наркомпросе, но и характер отношений, сложившихся между этим государственным ведомством и профсоюзом. Непосредственно участвуя в работе наркомата, представители союза видели, что основное внимание руководства наркомата в первую очередь было уделено области просвещения, школам, вопросы же руководства искусством явно отошли на второй план. Поэтому союз и выдвинул идею создания самостоятельного наркомата искусств. Всерабис еще неоднократно возвращался к этой идее, убеждая ВЦСПС и правительство в необходимости такого наркомата. В итоге данная идея всё же была реализована, но в качественно иных условиях и в несколько ином виде. В 1920 году Наркомат просвещения предложил иной выход, — 29 октября 1920 года на совместном заседании президиума ЦК Всерабиса, коммунистической фракции ЦК и коллегии художественного сектора Наркомпроса было принято принципиальное решение «… предложить Рабису принимать участие в управлении искусством только через своих представителей в Наркомпросе», руководству и местным комитетам союза запрещалось вмешиваться непосредственно в область управления, отменять или приостанавливать распоряжения государственных органов.[3]
Организация РАБИС, работавшая исключительно по производственному принципу, способствовала не только улучшению экономического, бытового и культурного обслуживания работников искусств, но и развитию организации, хозяйственных форм руководства и управления художественной практикой. РАБИС возглавлялся Центральным комитетом, избираемым на всесоюзных съездах работников искусств, и соответствующими руководящими органами на местах (краевыми, областными, районными).[1]
В 1921 году именно журнал «Вестник работников искусств» сыграл важную роль в подготовке III Всероссийского съезда Всерабис. Третий Всероссийский съезд союза работников искусств состоялся 2-8 октября 1921 года. Он завершил первый этап организационного становления союза. В стране активно работали уже 665 отделов Все-рабиса. 183 делегата приехали на съезд с решающим голосом, 83 — с совещательным. Съезд внес в устав союза ряд изменений. Внутреннее построение союза по секциям было сохранено. Но если устав 1918 года закреплял секции как временную переходную меру, то устав 1920 года закрепил их существование окончательно, существенно расширив права. Для полного выполнения и лучшего обслуживания специфических интересов и особенностей быта отдельных категорий работников устав 1920 года закрепил существование следующих секций: артистов (драмы, оперы, оперетты, балета, цирка, эстрады), музыкантов, работников ИЗО, кино- и фотоработников, работников художественной литературы, рабочих и служащих театра.[3]
Одним из главных вопросов,-обсуждавшихся на Втором съезде, было предложение о слиянии союза Всерабис с союзом работников просвещения. Наиболее последовательным сторонником слияния был заместитель наркома просвещения Е. А. Лит-кенс, который, несмотря на недовольство руководителей и рядовых членов Всера-биса и Рабпроса, сумел убедить членов президиума ВЦСПС в оправданности такого эксперимента. 28 января 1921 года президиум принял соответствующее решение. Постановлением Исполкома ВЦСПС от 1 июля 1921 года Всероссийский профессиональный союз работников искусств был слит с профессиональным союзом работников просвещения. Многие делегаты съезда открыто говорили о своем отрицательном отношении к этому постановлению, но отстоять свою позицию, не сумели. Красноречива итоговая формулировка принятого съездом решения — «проводить слияние постепенно», «особенно на местах». Формально слияние произошло путем избрания единого ЦК на совместном заседании делегатов всероссийских съездов работников просвещения и работников искусств 8 октября 1921 года Новый союз был назван Всероссийским профессиональным союзом работников просвещения и искусств или Всероссийский союз работников искусств и работников просвещения (Всеиспрос), однако просуществовал он недолго и в мае 1922 г. подвергся очередной реорганизации.[3][1]
С 1923 РАБИС снова существовал как самостоятельная профсоюзная организация. На 6-м съезде (1923) было принято решение о культурном шефстве над армией. С 1924 РАБИС назывался Всесоюзным профессиональным союзом работников искусств (ВСЕРАБИС).[1]
В апреле 1928 г. в составе Наркомпроса было создано Главное управление по делам художественной литературы и искусства (далее Главискусство), а впоследствии, в 1936 г. был создан общесоюзный орган — Комитет по делам искусств при СНК СССР.[3]
Особый размах шефская работа приняла в годы Великой Отечественной войны. В 1953 ВСЕРАБИС влился в единый профессиональный союз работников культуры.[1]
Руководители и количество членов
Руководителями РАБИСА были: Ю. М. Славинский (первый председатель ЦК Рабис), сменивший его Я. О. Боярский (1929-35), А. В. Покровский (1935-53).[1]
В 1923 РАБИС насчитывал 50 тыс. членов, в 1926 — 81 тыс., в 1953—150 тыс.[1]
ОГПУ и Сорабис
Некоторые работники Политконтроля ГПУ, они же зачастую и цензоры, были агентами ГПУ числившимися членами профсоюза СОРАБИС (Союза работников искусств), что прослеживается из их послужного списка. С конспиративными целями они часто меняли профсоюзные книжки, называемые профсоюзными «липами», которыми их снабжала Секретно-оперативная часть ГПУ. Документ из архива подтверждает это:
"Совершенно секретно</br> В союз работников искусств.</br> Секретная Оперативная Часть Полномочного Представителя ОГПУ в Ленинградском военном округе настоящим просит выдать (10) штук членских книжек для секретно-оперативных работ под ответственность ПП ОГПУ в ЛВО.</br> Начальник ПП ОГПУ в ЛВО (Мессинг) (Подпись)</br> Начальник СОЧ (Райский) (Подпись)</br> Начальник 4-го отдела СОЧ (Кутин) (Подпись)</br> 30 декабря 1925 г."[4]
Напишите отзыв о статье "РАБИС"
Ссылки
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [vslovar.ru/cult/4378.html Визуальный словарь >> РАБИС.]
- ↑ [ru.wikipedia.org/wiki/Творческий_Союз_Художников_России_(ТСХР) Творческий Союз Художников России (ТСХР).]
- ↑ 1 2 3 4 5 [cyberleninka.ru/article/n/profsoyuz-i-iskusstvo-sovmestimaya-nesovmestimost И. В. Сибиряков: «ПРОФСОЮЗ И ИСКУССТВО СОВМЕСТИМАЯ НЕСОВМЕСТИМОСТЬ»]
- ↑ [books.google.com.ua/books?id=GnVmE_siPI4C&pg=PA167&lpg=PA167&dq=%D0%A1%D0%BE%D1%8E%D0%B7+%D1%80%D0%B0%D0%B1%D0%BE%D1%82%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B2+%D0%B8%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B2&source=bl&ots=O7SDQBmmDP&sig=j-u1F9vB6q3i8vsMlQv2wV9Rew8&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjj4dqlpd_PAhVJ2ywKHbHJDGgQ6AEIGTAB#v=onepage&q=%D0%A1%D0%BE%D1%8E%D0%B7%20%D1%80%D0%B0%D0%B1%D0%BE%D1%82%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B2%20%D0%B8%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%81%D1%81%D1%82%D0%B2&f=false Сергей Есенин : тайна смерти (казнь после убийства).]
См. также литературу
- Вестник театра и искусства, Петроград, 1921, ј 19, с. 3;
- Пять лет работы Рабиса, М., 1924, Казань, 1924, Хабаровск,! 924;
- Еженедельник академических театров, Л., 1924, .ј 13, с. 5-7;
- «Рабис», 1929, .ј 19, с. 3-10. М. И.
Отрывок, характеризующий РАБИС
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.
Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.
Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.
Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.
Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.