Маймонид

Моше бен Маймон (Маймонид)
משה בן מימון
Маймонид на портрете работы неизвестного автора, XIX век
Место рождения:	Кордова, Испания
Дата смерти:	13 декабря 1204(1204-12-13)
Место смерти:	Фустат, Египет
Научная сфера:	философия, медицина
Известен как:	философ-рационалист, врач, раввин
Подпись:

Моше бен Маймон (ивр. ‏משה בן מימון‏‎), называемый Моисей Маймонид (греч. Μωυσής Μαϊμονίδης — «Моисей Маймонид»), также известный как Абу Имран Муса ибн Маймун ибн Абд-Алла аль-Курдуби аль-Яхуди (араб. بو عمران موسى بن ميمون بن عبد الله القرطبي اليهودي‎‎) / Абу Имран Муса бин Маймун бин Абдалла аль-Куртуби аль-Исраили, или просто Муса бин Маймун, или Рамба́м (ивр. ‏רמב"ם‏‎ на иврите акроним для Рабби Моше бен Маймон (‏רבי משה בן מיימון‎‏‎)), в русской литературе известен также как Моисей Египетский (между 1135 и 1138, Кордова, Государство Альморавидов — 12 (13) декабря 1204, Фустат или Каир Египет, по иным сведениям Тверия) — выдающийся еврейский философ и богослов — талмудист, раввин, врач и разносторонний учёный своей эпохи, кодификатор законов Торы. Духовный руководитель религиозного еврейства как своего поколения, так и последующих веков.

Биография

Родился 14 нисана 4895 года (30 марта 1135), по другим сведениям в 1138 году в Кордове в Испании у рава Маймона, носившего фамилию Овадья (ибн Абдалла), ученика рава Йосефа ибн Мигаша, который был учеником Ицхака Альфаси. В комментарии на Мишну, в конце раздела «Зраим» — «Посевы», РаМБаМ сам указывает дату окончания комментария — 1479 год от начала исчисления документов (селевкидское летоисчисление). Там же Маймонид отмечает, что ему самому на тот момент исполнилось 30 лет. В другом месте, в кодексе «Мишне Тора», в разделе «Швиит ве Йовель» — «Седьмой год и Юбилей», X, 4, Маймонид указывает год от начала исчисления документов — 1487, а также дату от сотворения мира — 4936 на тот момент (то есть спустя 8 лет). Расчет показывает, что РаМБаМ родился в 1138 году н. э. Однако, эта дата вступает в противоречие с датой, указанной его внуком, рабби Давидом: «Наш учитель Моше (РаМБаМ) родился у рабби Маймона 14-го нисана (30 марта) 1446 года от начала исчисления документов», — что соответствует 1135 году н. э. Точно указать дату рождения Маймонида на основании имеющихся данных пока не представляется возможным — в литературе можно встретить и 1138, и 1135 гг. н. э..

Сам Маймонид в конце комментария к Мишне приводит своё родословное древо из семи поколений, в том числе пяти человек, имеющих звание судей (даян). Самый первый был Овадия, давший свою фамилию роду. В Кордове был судьёй и рав Маймон, его мнение и точки зрения его учителей многократно цитируются Рамбамом, который, судя по всему получил обширное образование в Андалузии . У рабби Моше бен Маймона был младший брат Давид, которого он помогал воспитывать и очень любил. В каирском книгохранилище было найдено письмо сестры Моше Мирьям к нему с просьбой о помощи в розыске пропавшего сына. Там передаётся привет сёстрам, отсюда известно, что у Рамбама было, по крайней мере, три сестры. После 1159 года вследствие вторжения Альмохадов из Северной Африки семья Рамбама в течение десяти лет скиталась по Южной Испании, а затем поселилась в Фесе (современное Марокко), где Маймонид приобрёл основы светских знаний в местном университете Аль-Карауин. В этот период он составил комментарий на Мишну. В тот период многие евреи Северной Африки подверглись насильственной исламизации, что дало одному из врагов Рамбама — мусульманину позднее уже в Египте возможность обвинить самого Рамбама в отходе от мусульманства. Власти не стали рассматривать дело, так как насильственная исламизация считалась ими незаконной. Современные историки, такие как Моше Хальберталь, полагают, что Маймонид избежал насильственного перехода в ислам, иначе это было бы широко известно. Как вести себя при требовании перейти в ислам под угрозой для жизни Маймонид изложил в «Послании об уничтожении (Статья об освящении имени Божия)»(ивр. ‏איגרת השמד‏‎).

В 1165 вся семья покинула Фес и жила в Акре (Иерусалимское королевство); в течение шести месяцев Маймонид путешествовал по Святой земле. В письме от 1188 года в Акру к местному раввину и судье Яфету Рамбам вспоминает с большим чувством совместное путешествие в Иерусалим и молитву на месте Иерусалимского Храма, предпринятое Маймоном с сыновьями Моше и Давидом в сопровождении Яфета. Сохранился также отрывок с эмоциональным описанием путешествия, особенно морской бури. Отрывок приписывается многими самому Маймониду и помещается в Комментарии к Мишне в конце трактата Рош ха-Шана. Около 1166 года переехал в Египет, вскоре после этого Рамбам женился, когда ему было уже за тридцать. Примерно в это время скончался отец Рамбама рабби Маймона. Имена матери и жены Рамбама неизвестны, но известно, что его жена была из важной семьи, еврейское имя её отца, тестя Маймонида было Мишаэль Галеви бен Ишаяу, а арабское — Альшейх Альтаке, в каирской генизе найдена родословная семьи на 14 поколений. В 1186 году у него родился единственный сын Авраам, которого он очень любил и прочил в великие мудрецы. По-видимому, родилась ещё дочь, но умерла в детстве. При жизни Рамбам не назначал сына ни на какие должности, но по смерти отца Авраам стал лидером еврейской общины как и отец, отличаясь бо́льшим тяготением к мистике. Одна из сестёр Маймонида вышла замуж за Узиэля, брата жены Моше, один из племянников стал известным врачом и упоминается у Маймонида как домочадец. Потомки Рамбама были главами еврейской общины Египта ещё около 200 лет вплоть до переезда правителя («нагида») Давида Второго бен Иеошуа в Халеб.

Рамбам очень быстро стал играть важную роль в жизни египетской еврейской общины, почти с самого начала он стал играть роль апелляционного суда. В 1169 году его подпись появляется на совместном призыве к сбору денег для выкупа евреев, попавших в плен к крестоносцам, крупную сумму пожертвовал и сам Маймонид. В 1171 году он назначается главой еврейской общины («араб. Rais al-Yahud‎»), для чего требовалось решение общины и согласие властей. Должность имела значительное политическое влияние, и местная еврейская знать оказывала упорное сопротивление назначению выходца из Андалузии, дело доходило до доносов властям и угрозам жизни Рамбама, что он упоминает в письме Яфету. Главным противником Рамбама явился видный местный начальник Сар Шалом бен Моше ха-Гаон бен Нетанель Шестой, он же Абу Зикри, прозванный сторонниками Рамбама «Зута» («малый»). Какую-то роль сыграла и смена династии в Египте в 1171 году, когда Айюбиды заместили Фатимидов. Маймонид утратил должность всего после двух лет и вернул её только в 1197 году, после чего занимал до самой кончины.

По мере роста известности и авторитетности Рамбама к нему всё больше обращались из самых разных мест. Ответы Рамбама иногда являлись целыми книгами. Так в 1172 году, ещё до написания «Мишне Тора» раввины Йемена обратились к нему за советом. Ответом Рамбама явилось «Послание в Йемен», в котором отрицательное отношение к исламу и его основателю выражено смело и прямо. Переписка Рамбама постепенно расширялась, включая адресатов из Египта, Палестины, Магриба, Сирии и Ирака. В более позднее время к нему обращаются из Прованса и других стран Европы.

После перезда в Египет у Рамбама наступил период, когда он мог интенсивно предаться кодификации еврейского закона. Заботы о пропитании взял на себя младший брат Давид. Он путешествовал по суше и по морю, занимаясь торговлей алмазами. Сохранились письмо Рамбама, где он прощается с братом, и письмо брата, где он успокаивает Моше, что благополучно прибыл, хотя караван, с которым он отправился, был разграблен, и были человеческие жертвы. Результатом напряжённого труда Рамбама явился беспрецедентный труд «Мишне Тора», завершённый около 1177 года.

В том же 1177 году семью Рамбама постигло большое несчастье. В результате кораблекрушения в индийском океане во время поездки в Индию для торговли алмазами погиб младший брат Моше, горячо любимый им Давид. Кораблекрушение сопровождалось ещё и большими денежными потерями, как семьи Давида, так и самого Рамбама. Давид оставил также вдову и маленькую дочь, заботы о которых легли на Моше. Сам Маймонид был настолько убит горем, что не вставал с постели около года.

По выздоровлении Маймонид применил свои медицинские знания и способности и стал, в конце концов, личным врачом ал-Фадила, визиря Салах ад-Дина. Некоторые родственники и ученики Маймонида были также успешными врачами, и он рекомендовал эту профессию, благодаря которой можно не только заработать, но и подвигнуть людей к совершенству. Во врачебном деле он делал большой упор на профилактику, здоровый образ жизни и избежание излишеств, и видел в нём религиозный смысл.

Весь период работы врачом Рамбам жалуется на тяжелую работу и нехватку времени. Тем не менее, когда его ученик Иосеф бен Иеуда вынужден был прервать обучение, как раз когда они подошли к метафизике, и уехать, Маймонид нашёл время изложить ему оставшуюся часть курса в виде писем. Таким образом возникло самое длинное еврейское философское сочинение в истории «Путеводитель растерянных», который писался Рамбамом в 1187—1191 годы.

Помимо философских писем Маймонид обсуждал со своим учеником актуальные проблемы. Из переписки, в частности, можно видеть отношение Рамбама к критике его основного труда «Мишне Тора» в Багдаде, из которой видно, что фактически идёт борьба за власть и сохранение авторитета института гаонов (глав академии Багдада), в которой немалую роль играют личные амбиции. Маймонид считает, что институт гаонов пришёл в упадок из-за наследования должности. Параллельно Рамбам вёл официальную переписку с самими критиками — потомственными гаонами (главами академии), главным образом Шмуэлем бен Эли и его зятем Захарией бен Берахаэль, где он отвечал на нападки по сути дела. Основная полемика пришлась на 1189—1191 годы. Оппоненты Рамбама обвинили его также в отходе от веры в воскрешение из мёртвых, что повело к написанию Маймонидом в 1191 году «Послания о воскрешении из мёртвых», где он подтвердил свою приверженность этому принципу.

По завершении «Путеводителя растерянных», Маймонид писал только на медицинские темы, а также письма. В частности, он разрешил перевести на иврит «Путеводитель растерянных» и дал переводчику Шмуэлю Ибн Тиббон ряд разъяснений. От личной встречи с Шмуэлем Рамбам отказался из-за загруженности. Перевод был закончен в год смерти Маймонида в 1204 году.

Многие труды Маймонида написаны по-арабски, но свой основной труд, «Мишне Тора», он написал на иврите. Некоторые письма написаны на арабском, а некоторые на иврите, в зависимости от адресата.

После смерти Маймонида некоторые авторитеты стали накладывать раввинский херем и объявлять бойкот тем, кто изучал «Путеводитель растерянных» (араб. Dalala al-ha'irin‎), один из самых противоречивых трудов Маймонида.

Время деятельности Маймонида в истории иудаизма
пары таннаи амораи савораи гаоны ришоним ахароним

Философия

Маймонид высоко ценил арабских философов и считал себя продолжателем традиции арабских перипатетиков. Маймонид самостоятельно познакомился с текстами мусульманских философов и Аристотелем. В своих трудах он сделал попытку примирить учение Аристотеля с положениями Торы. Согласно Маймониду, цель религиозной философии заключается в том, чтобы объяснить значение выражений и метафор, встречающихся в библейской и раввинистической традиции. Маймонид сделал это, используя понятия, распространённые в его интеллектуальной среде, чтобы дать прежним метафорам и понятиям новое толкование.

«Путеводитель растерянных», философские отделы комментариев Маймонида на «Мишну», написанные на арабском, оказали большое влияние на средневековую схоластику, в особенности на Альберта Великого, Фому Аквинского и Дунса Скота.

Апофатическое богословие

Принцип, который вдохновил его философскую деятельность, был идентичен с фундаментальным принципом схоластики: не может быть никакого противоречия между истинами, которые Бог показал, и данными науки и философии. Маймонид прежде всего опирается на учение Аристотеля и изучение Талмуда, обычно находя основание в положениях иудаизма для философа. В некоторых важных пунктах он отступает от учения Аристотеля; например, он отклонил Аристотелевскую доктрину о том, что предусмотрительная забота Всевышнего простирается только на человечество, а не на отдельного человека. От неоплатоников Маймонид взял положения отрицательного богословия, в котором Всевышний описывается исключительно через отрицательные признаки:

• нельзя утверждать, что Всевышний существует в обычном смысле слова; всё, что мы можем сказать, — то, что Он не является несуществующим;
• мы не должны говорить, что «Всевышний мудр»; но мы можем сказать, что «Он не неосведомлен», то есть в некотором роде, Всевышний имеет некоторые свойства знания.
• мы не должны говорить, что «Всевышний Один», но мы можем заявить, что «в Нём нет никакого различения».

Тем самым, этот метод состоит в том, чтобы получить знание Бога, описывая то, что не является Богом; а не описывая, каков Он. Многие согласились с ним в том, что никакой предикат не в состоянии выразить природу Бога; но многие не соглашались с тем, что никакое слово не может быть применено к Богу в утвердительном смысле, ведь можно утверждать, что «Бог вечен» и т. п.

Маймонид в своём богословии пытается избежать антропоморфизма при определении Всевышнего, так как любое положительное описание наделяет Его человеческими качествами, тем самым умаляет Его.

Сотворение мира

Традиционная картина Сотворения Мира из ничего должна предполагать появление желания Бога сотворить или действие на Него какой-то другой совечной ему причины. И то, и другое плохо совмещается с аристотелевской философией, согласно которой Бог пребывает в совершенном и неизменном состоянии. Поэтому сотворение мира является трудным пунктом философии Маймонида, как и многих других средневековых философов.

Во всём философском наследии Рамбама он старается не использовать представление о сотворение мира и не включает его в список основ веры и оставляет возможность верующему еврею считать, что Бог — первопричина мира, но не его Творец:

Основа основ и столп мудрости — знать, что есть Первичная Сущность, которая является причиной существования всего сущего.

Вот, к примеру, как Рамбам формулирует космологическое доказательство бытия Божия, опираясь на вечное движение мира:

Сущность эта — Господь Вселенной, Владыка Мира. Он управляет сферой мироздания при помощи беспредельной и беспрерывной силы. Ибо сфера эта постоянно вращается. И невозможно, чтобы она вращалась сама по себе. А Он, Благословенный, вращает её без руки и без тела.

Причем сам Рамбам объяснил в «Путеводителе», что использует доказательства существования, опирающиеся на вечность мира:

Правильный же метод, на мой взгляд, это путь доказательств, не подлежащий сомнению, когда существование Божества, Его единственность и нетелесность доказываются путём философов — путём, который опирается на [утверждение о] вечности мира. Это не означает, что я придерживаюсь того убеждения, что мир вечен, или соглашаюсь с ними в этом; но именно на этом пути можно утвердить доказательство и обрести полную определенность относительно трех упомянутых вещей, то есть существования Божества, Его единства и нетелесности, без того, чтобы выносить решение о том, вечен ли мир или сотворен. Когда же эти три важнейших искомых утверждения будут обоснованы нами посредством истинных доказательств, мы, вслед за этим, вернемся к вопросу о сотворении мира и изложим все, что можно доказательно утверждать по этому поводу.

Это породило большое количество спекуляций, что же думал сам Рамбам. Так, Шмуэль ибн Тиббон, переводчик «Путеводителя» на иврит, получил от Маймонида много писем с разъяснениями и на основании их утверждал, что Рамбам полагал вечность мира. Так полагает и сегодня меньшинство в академическом мире, а большинство считает, что, хотя Рамбам действительно оставлял возможность ортодоксальному еврею считать мир вечным, сам он верил в сотворение мира. В любом случае, Рамбам считал веру в сотворение мира полезной для масс, в «Путеводителе» оцениваются достоинства и недостатки трёх теорий происхождения мира:

• Вечность мира по Аристотелю.
• Из первобытной материи по Платону в диалоге Тимей.
• Из ничего по непосредственному смыслу рассказа Торы.

Тем не менее, если будет необходимость рассказ книги Бытия может быть переинтерпретирован:

Знай, что то, что мы воздерживаемся от вечности мира, проистекает не из-за того, что в Торе написано о сотворении мира. Ибо места Писания, указывающие на сотворение мира не более многочисленны, чем те, что говорят о телесности Бога… И было бы гораздо легче объяснить эти места как доказательства в пользу вечности мира, аналогично тому, как мы устранили все упоминания о телесности Святого из нашей интерпретации Писания.

Суть дела в том, что вечность мира создаёт представление о неизменном Боге, не участвующем в управлении и пророчестве.

Пророчество

В «Путеводителе растерянных» Маймонид рассматривает вопрос о пророчестве. Рамбам приводит три теории пророчества:

• самосовершенствование человека делает его восприимчивым к постоянному влиянию свыше (философы, особенно Аль-Фараби)
• Бог произвольно выбирает себе пророка, когда хочет и кого хочет (торанически массы)
• самосовершенствование человека делает его восприимчивым к постоянному влиянию свыше, но Бог может предотвратить восприятие (сам Рамбам)

Так как Рамбам близок к философии Аристотеля, где Бог есть постоянной действующая неизменная причина мира, пророчество достигается не волюнтаристским актом со стороны Бога, а самосовершенствованием пророка, который достигает уровня, при котором он может воспринимать постоянно идущее свыше влияние. Однако, раз уж Рамбам принял сотворение мира, он допускает предотвращение Богом пророчества, как разновидность чуда:

Знай, что вера в сотворение мира делает возможной веру в чудеса, Тора делается возможной и исчезают все вопросы… почему дал пророчество тому или другому.

Все пророки, кроме Моисея, используют творческую фантазию во время пророчества, поэтому у всех, кроме Моисея, оно всегда приходит во время сна или видения. Даже такие известные места в Торе, как борьба Иакова с ангелом или явление трёх мужей Аврааму, происходили, по Маймониду, во сне или видении. Такое объяснение вызвало большое противодействие и раздражение со стороны менее рационалистически настроенных комментаторов, таких как Нахманид.

Отдалённой причиной пророчества является Бог, а непосредственной — активный Интеллект. Пророчество воспринимается в начале рациональной способностью, а затем — способностью воображения. Рациональная способность необходимо должна быть очищена для восприятия Божественных истечений, подготовлена нравственным совершенствованием и занятиями науками. Помимо рациональной способности и воображения пророк должен обладать ещё и бесстрашием, для адекватного поведения в опасных ситуациях. Все пророки являются совершенными философами.

Пророчество Моше имеет, по Рамбаму, совершенно особый характер, как по юридическому значению, так и по самому механизму. Уже в комментарии к Мишне Маймонид утверждает, что пророки после Моше не могут менять галаху. В отличие от некоторых других средневековых раввинов, Маймонид не допускал использование пророчества для решения галахических споров. Пророк, однако, может временно приостанавливать действие заповедей, кроме запрета на идолопоклонство, а также указывать, что делать в данной актуальной ситуации.

Проблема зла

Маймонид занимался теодицеей (попытка примирения существования всемогущего и всеблагого Бога с наличием зла в мире). Некоторые попытки теодицеи, выдвигавшиеся до него, Рамбам отверг:

• объяснение страдания грехами самого страдающего, как друзья библейского Иова.
• баланс наград и наказаний будет восстановлен в мире грядущем
• в частности, страдания праведников для увеличения награды в загробном мире
• страдания как испытание праведника

В «Путеводителе» Маймонид отверг

распространённое среди людей мнение, что Бог приводит беды на человека, который не грешил, чтобы увеличить его награду.

Сам Рамбам идёт по линии отрицания существование зла как существенной части мира, деля происхождение зла на три группы:

• человеческое существование материально и из этого проистекают беды, вызванные несовершенством материи: болезни, увечья, смерть. Тем самым, зло не является чем-то сущностным, а только недостатком совершенства чего-то другого. Так, болезнь будет отсутствием здоровья и т. п.
• сами люди причиняют зло другим людям — преступления, войны.
• человек причиняет зло сам себе недостаточно обдуманным поведением, что приводит, в частности, к болезням.

В «Путеводителе» Маймонид дал подробное объяснение смысла Книги «Иова» с объяснением позиции самого Иова в начале и в конце книги и его друзей. В начале книги Иов считает главной наградой материальное благополучие, но в конце понимает, что истинная награда — в познании Бога.

Управление миром

Маймонид перечисляет пять теорий о том, как Бог управляет миром:

• Полное отсутствие управления свыше, приписываемое Рамбамом последователям Эпикура. Рамбам отвергает теорию, так как мир демонстрирует определённые признаки организации
• Аристотелевский взгляд, что в мире есть порядок, поддерживаемый управлением свыше, но оно не проникает настолько, чтобы управлять каждой особью. Управление остаётся видовым, и каждому виду хватает пропитания. Рамбам не согласен с этим взглядом в том, что касается людей:

  Он (Аристотель) не отличает положение, что муравейник погиб под тяжестью коровьего помёта, от случая, когда обвалилось здание и погубило множество молящихся там

• Взгляд ашаритов — одной из философских школ мусульманского течения Калама. По их теории управление свыше охватывает все, даже самые мельчайшие события в мире все решает Божья воля, и, соответственно, не остаётся места дла свободы человеческой воли, всё предопределено свыше. Подобны фатализм полностью противоречит мировоззрению Рамбама.
• Взгляд мутазилитов — другой философской школы Калама. Здесь остаётся места для свободы воли, и не только человек, но и животные получают награду за правильные поступки. Рамбам решительно отвергает идею про поступки животных.
• Взгляд самого Рамбама и, по его мнению, взгляд Торы заключается в том, что управление остаётся, в основном, видовым, как у Аристотеля, кроме небольшой группы избранных людей, которые за своё совершенство удостаиваются управления Богом. Тем самым, управление не исчерпывается законами природы и метафизики, но и включает в себя частное управление отдельными достойными людьми.

Предназначение человека

Главную задачу человека Рамбам видел не в получении награды или выполнении как можно большего числа заповедей. По Рамбаму, главное предназначение человека есть совершенствование разума, подключение его к Активному Интеллекту и включение в разум правильных и вечных понятий.

Рамбам объяснял смысл конкретных заповедей, но общий их смысл, по Маймониду, заключается в усовершенствовании общества, тела, характера и разума для того чтобы включить в разум вечные правильные понятия. Именно это обеспечивает бессмертие нематериальной души. Подобная формулировка смысла заповедей встречала значительное сопротивление в среде более традиционных, а также мистически настроенных мыслителей.

Мессианский период

Поскольку основная задача человека — познать истину и попасть в грядущий мир, соответственно и приход мессии, по Маймониду, нужен для облегчения этой задачи. Приход мессии нужен для создания политических условий, когда люди не будут заниматься враждой и тяжёлым трудом, а будут свободны для постижения Творца. Такой мир будет создан, когда реализуется идеальный закон Торы, а не вследствие чудес. Соответственно и признаки мессии по Мамониду носят юридический характер — царь, обладающий определёнными свойствами, от которого не следует ожидать чудес. Соответственно все законы Торы и законы природы остаются в силе и не будут отменены. Тем самым учению Рамбама чужды апокалиптические мотивы:

И вот наш взгляд прояснился тебе, что мы согласны с Аристотелем в той половине его учения, что данная вселенная, котороую Он пожелал, будет вечна в своей природе. Ничего из неё не изменится, кроме каких-то деталей, которые может изменить чудо. Хотя и в возможностях Всевышнего её изменить или завершить любую часть природы.

Бессмертие и загробная жизнь

По Рамбаму:

• Будущий мир является целью существования. В нём нет никаких телесных проявлений (еды, питья и.т.п), но лишь интеллектуальных — души праведников занимаются изучением Торы, на том уровне, который соответствует их заслугам в земной жизни
• Грешники страдают от понимания упущенных возможностей и лёгкости, с какой могли бы быть праведниками, а некоторые души от этого полностью сгорают и исчезают. Соответственно, у душ в будущем мире нет телесной оболочки и органов чувств.

Поскольку идеал загробной жизни по Рамбаму — вечное бестелесное существование, роль воскрешения из мёртвых становится непонятной. Позиция Маймонида была трактована частью читателей как отрицание воскрешения из мёртвых. Уже в 1189 году в письмах Рамбама упоминается, что в одном из писем из Йемена говорится, что там есть люди, утверждающие со ссылкой на Рамбама, что душа не вернётся в тело, а упоминания о воскрешении из мёртвых надо понимать как аллегорию. Подобное обвинение выдвинул и недоброжелатель Рамбама гаон(мудрец) Шмуэль бен Эли. Чтобы положить конец этой интерпретации, Рамбам написал «Послание о воскрешении из мёртвых», где объяснил, что и загробная жизнь, и воскрешение из мёртвых — это часть основ веры. Какова природа и, главное, цель воскрешения, Рамбам не объясняет. По Рамбаму, воскрешение из мёртвых есть величайшее чудо, после которого воскресшие люди, однако, остаются смертными и умирают вторично, чтобы попасть обратно в бестелесный мир грядущий. Поскольку Рамбам не хотел писать сочинение, в котором нет ничего нового, он объяснил, почему в Писании так мало говорится о воскрешении из мёртвых, а также те места, в которых, на первый взгляд, говорится обратное. Подозрения, что Рамбам поддерживает полезные для масс традиционные представления, а сам придерживается эзотерической точки зрения, где нет места воскрешению, были снова выдвинуты в 1202 году рабби Меиром Галеви Абулафией из Толедо. В защиту выступил сторонник Рамбама Аарон ха-Коэн из Прованса.

Описание Мира Грядущего у Рамбама, в который попадает все те, кто сумел внести в душу правильные представления, с трудом сочетается и с традиционном представлении об аде (ивр. ‏גיהינום‏‎) (geihinom, геенна), что тоже вызвало нападки на учение Маймонида. Действительно, получается, что души грешников просто не попадают в идеальный мир и исчезают:

Совершенная беда и зло есть истребление души и её гибель у тех, кто не удостоились её сохранения. Все те, кто прилепился к телесным удовольствиям и отверг истину и избрал ложь, не достигают той великой награды, а остаётся лишь исчезающая материя.

Положение спасло то, что умеренные противники как Нахманид, нашли несколько мест у Рамбама, которые написаны так, что допускают прочтение, что ад существует:

Однако адом называется страдание, которое постигает злодеев, и его природа не объяснена в Талмуде. Некоторые говорят, что солнце приближается и сжигает их…, а некоторые говорят, что странный огонь сжигает их.

Избранность и универсализм

Так как ценность человеческой личности, по Рамбаму, определяется тем, насколько личность постигла вечные истины, философия Маймонида имеет много универсальных черт. Рамбам отвергает представление, развитое Иехудой Галеви, что после Авраама человечество распалось на неравноценные части. Маймонид толкует Авраама как основателя новой философско-религиозной школы монотеизма, соответственно, все кто присоединятся к его учению, считаются его потомками. В исходных самых важных главах «Законов основ Торы» в «Мишне Тора» никак не утверждается преимущество евреев над другими; пророком, например, может стать достойный человек, независимо от национальности:

Одна из основ веры — знать, что Всесильный наделяет пророческим даром людей. Но пророческий дар открывается только человеку очень мудрому, возвышенных душевных качеств, страсти которого никогда не овладевают им, но он сам овладевает страстями по своему желанию, постоянно.

Этот же тезис встречается и в других местах «Мишне Тора»:

И не только колено Леви, но и любой обитатель этого мира, который направил дух свой и умудрил своё знание для исследования служить Всевышнему и познавать его, и идёт прямым путём для чего и был сотворён Богом, и сбрасывает с себя ярмо выдуманных людьми ухищрений, такой человек всецело свят, и будет Всевышний уделом его навеки веков, и удостоится этот человек достойной доли и в этом мире, как коэны и левиты, как сказано Давидом: «Бог — Господь — доля моя и чаша моя, Ты споспешествуешь судьбе моей».

Особенность народа Израиля лишь в закреплённой еврейским законом вере в Единого Бога.

Тринадцать принципов иудаизма

В «Послании о воскрешении из мёртвых» Маймонид упоминает, что он встретился с людьми, сведущими в Талмуде и практическом соблюдении заповедей, но при этом не знающие, есть ли у Бога тело. Некоторые были даже уверены, что тело есть, а другие даже считали еретиками тех, кто считает, что у Бога тела нет. С точки зрения самого Рамбама, мысль о том, что у Бога тело есть, сама по себе находится на уровне идолопоклонства. Тем самым, Маймонид убедился, что изучение Талмуда не обеспечивает человеку правильных философских основ, и необходимо составить список общеобязательных догматов, что он сделал в комментарии к Мишне. Таких основ всего тринадцать:

1. Существование Творца
2. Его единственность
3. Отрицание Его телесности
4. Вечность Его существования
5. Только Творец может быть объектом поклонения
6. Он открывается через пророков
7. Моисей наивысший среди всех пророков
8. Тора была дарована на горе Синай Моисею
9. Тора, происходящая от Творца, не подлежит изменениям
10. Творец знает все помыслы и действия людей
11. Вознаграждение соблюдающих заповеди и наказание преступивших закон
12. Вера в приход Мессии
13. Воскрешение мёртвых

и их можно разбить на три группы: о Боге (1-5), о авторитете Торы (6-9) и о воздаянии(10-13). В XIV веке эти принципы были изложены в стихотворной форме Иммануэлем Римским и вошли в ежедневный ритуал многих еврейских общин, кроме ашкеназов. Впоследствии они были приняты всеми еврейскими общинами.

Последующие мыслители указывали на то, что уже в Талмуде можно найти взгляды, противоречащие основам в формулировке Маймонида и, соответственно, пересматривали список. В их числе: Хасдай Крескас, Йосеф Альбо, Дон Ицхак Абрабанель и Хатам Софер. Последнй заявил, что достаточно одного положения: вера в Тору с небес.

Смысл заповедей

В споре, какой принцип важнее для действий Бога: желание или мудрость, Рамбам берёт решительно сторону мудрости. В силу этого у него нет места заповедям, которые даны без рационального смысла, нет места классическому талмудическому разделению заповедей на рациональные ивр. ‏משפטים (mishpatim)‏‎ и иррациональные ивр. ‏חוקים (khukim)‏‎. Рамбам решительно отвергает также толкования в духе Иехуды Галеви, что выполнение заповедей оказывает какое-то влияние на окружающий мир. Среди разных толкований смыслов заповедей о Маймониду есть несколько основных групп. Некоторые заповеди призваны улучшить состояние общества, а также тела и духа людей. Другие направлены на придание человеку правильных представлений и исправляют душу. Оригинально толкует Рамбам традиционно трудные для объяснения ритуальные заповеди как запрет смешения мяса и молока. Маймонид изучил представления древних идолопоклонников, таких как сабеи и пришёл к выводу, что многие заповеди вызваны были историческими обстоятельствами, как необходимостью искоренить древние формы идолопоклонства, которые использовали обряды запрещённые затем Торой. Даже знаменитая заповедь о пепле красной коровы объясняется Рамбамом в духе всех заповедей о ритуальной нечистоте в Храме: ограничить количество людей и внушить трепет.

Отношение к астрологии

Маймонид последовательно проводил рационалистическую линию и боролся с предрассудками. В «Мишне Тора» он только подводит под библейский запрет все виды гадания, приметы, магии, колдовства, астрологии, волшебства и амулетов, использование магических имён, даже стихов Торы для лечения больных. Более того, в резком полемическом тоне Рамбам утверждает, что все эти вещи совершенно бесполезные, никогда не работающие:

Все эти вещи все они ложь и обман, и им вводили в заблуждение древние идолопоклонники, чтобы народы шли за ними. И не подобает мудрому народу Израиля идти за этими суетными вещами или думать, что в них есть что-то действенное… Каждый, кто верит в это или подобное ему или думает, что это истина, но только Тора запретила, такой человек один из глупцов без разума, сходный с детьми и женщинами, у которых нет полного разума. Однако люди мудрые и обладающие совершенным знанием понимают на основании ясных свидетельств, что все эти вещи, которые запрещены Торой, не являются плодами мудрости, а пустые и суетные, за которыми шли люди без знаний и оставили из-за них все пути истины. Именно поэтому Тора запрещает все эти суеты: «Будь непорочен с Господом Богом твоим».

Тем самым, Рамбам вводит рационалистическое учение в галаху и отвергает длительную традицию, идущую уже из Талмуда, что колдовство, астрология и др. работают, но запрещены евреям. Это явилось ещё одной причиной нападок на Рамбама, тем более, что в послании в Монпелье он сам упомянул, что некоторые мудрецы Талмуда верят в действенность астрологии и колдовства:

Пусть не будет это тяжело в глазах ваших, ибо не подобает человеку оставлять доказательства разума, подкреплённые ясными свидетельствами, и держаться за слова одного из Мудрецов, который мог не знать чего-то или выражаться намёками или сказал в соответствии с тогдашними взглядами и делами.

.

Маймонид, отвечая на вопрос из Монпелье относительно астрологии, написал, что человек должен верить только в то, что может быть подтверждено рациональными доказательствами, данными органов чувств или заслуживающими доверия свидетельствами. Он подтверждает, что изучил астрологию, но она не представляет собой науки. Более того, в этом же письме Рамбам утверждает, что увлечение астрологией вместо военного дела привело к разрушению Храма и потере государственности. Астрология и сходные увлечения осуждаются и в «Путеводителе»: «Все вещи, даже сельскохозяйственные приёмы, которые не подкреплены рациональным исследованием, происходят из колдовства… и влекут к колдовству».

Гипотеза, что судьба человека может зависеть от расположения звёзд была им высмеяна; он утверждает, что такая теория лишила бы человека цели в жизни и сделала его рабом судьбы. (См. также фатализм, предопределение.)

Маймонид против христианства

Маймонид известен рядом высказываний, указывающим на его крайне негативное отношение к христианству и язычеству. Из-за нелестных высказываний в адрес христианства многие его книги были конфискованы монахами-доминиканцами и публично сожжены в Мордпилиасе в 1234 году. Восемью годами позже французские монахи последовали их примеру и сожгли все найденные книги Рамбама на площади в Париже.

А потом возникла другая (разновидность преследователей), новая секта, которая с особым рвением отравляет нам жизнь обоими способами сразу: и насилием, и мечом, и наветами, ложными доводами и толкованиями, утверждениями о наличии (несуществующих) противоречий в нашей Торе.

Эта секта вознамерилась извести наш народ новым способом. Её глава (Иисус из Назарета) коварно замыслил объявить себя пророком и создать новую веру, помимо Божественного учения — Торы, и провозгласил публично, что оба учения — от Бога. Целью его было заронить сомнение в сердца наши и посеять в них смятение. Тора едина, а его учение — её противоположность. Утверждение, что оба учения от единого Бога, направлено на подрыв Торы. Изощренный замысел (Иисуса) этого весьма дурного человека отличался необыкновенным коварством: вначале попытаться извести своего врага так, чтобы самому остаться в живых; но если все старания останутся напрасны, предпринять попытку погубить своего врага ценой собственной гибели. Злоумышленник этот был Йешуа из Ноцрата — еврей. Хотя отец его был нееврей и только мать была еврейка, закон гласит, что родившийся от нееврея (даже раба) и дочери Исраэля — еврей. Имя же, которым его нарекли, потворствовало его безмерной наглости. Он выдавал себя за посланца Божьего, который явился, чтобы разъяснить неясности в Торе, утверждая, что он Машиах, обещанный нам всеми пророками. Его истолкование Торы, в полном соответствии с его замыслом, вело к упразднению её и всех её заповедей и допускало нарушение всех её предостережений. Мудрецы наши, благословенна их память, разгадали его замысел прежде, чем он достиг широкой известности в народе, и поступили с ним так, как он того заслуживал.

Всевышний через пророка Даниэля возвестил нам заранее, что человек, из нечестивцев нашего народа и вероотступников, попытается унизить и опровергнуть Тору, выдав себя за пророка, и зайдет так далеко, что провозгласит себя Машиахом, но Всевышний обречет его (замыслы) на провал, — как это и произошло в действительности. У Даниэля сказано: «И нечестивые из народа твоего поднимутся, чтобы осуществить предсказанное, но потерпят поражение» (Даниэль 11:14).

Спустя немалое время после его смерти возникла религия, основоположником которой его считают. Она распространилась среди сынов Эйсава, об обращении которых он сам и не помышлял. Религии и вере евреев это не нанесло никакого ущерба. Ни у народа в целом, ни у отдельных его представителей не возникло каких-либо сомнений или колебаний: его ущербность была им ясна — он был потерян для нас и отвергнут нами ещё до того, как с ним произошло то, что произошло.

Научные взгляды

В отношении общенаучных взглядов Маймонида особый интерес представляет эпистемология, особенно в применении к астрономии. Неясно, действительно ли Рамбам считал, что небесные тела непостижимы, или он таким способом боролся с доказательствами Аристотеля, что мир вечен. Маймонид обладал универсальными познаниями и знал о трудностях астрономии и несоответствии между ней и принятой в то время физикой Аристотеля.

Медицина

Маймонид приобрёл широкую известность как врач и написал по-арабски десятки сочинений по медицине, в частности собрание медицинских афоризмов. Он был последователем мусульманской медицинской школы и опирался больше всех на Галена, а также на учение врачей Андалузии и Магриба. Рамбам придавал большое значение связи душевного и телесного состояния и обращал особое внимание на устранение причин волнений, грусти и тому подобного. Он был большой сторонник умеренности в еде и образе жизни, придавал большое значение движению и профилактике болезней. Дополнительно он считал, что врачебное воздействие должно быть минимальным, если болезнь поддаётся лечению диетой, незачем прописывать лекарства и т. п.

В медицине Рамбам твёрдо держался рационализма, уже в комментарии к Мишне он указывал, что действенность врачебных средств должна проистекать из разума или эмпирического опыта. Если лекарство не обладает таким свойством и содержит запрещённые компоненты, его применять нельзя.

Астрономия

Примерно в период жизни Рамбама произошло осознание противоречия между астрономической системой Птолемея и космологией Аристотеля. Проблема заключалась в том, что эпициклы и эксцентры не отвечают строго геоцентрической физике. Это вызвало так называемый «Андалусийский бунт», возглавленный на родине Маймонида астрономом Ал-Битруджи. По-видимому, Рамбам считал, что небесные тела постижимы, хотя бы на причинно-следственном уровне, и, по-видимому, он внёс изменения в систему эксцентров в «Путеводителе» и эпициклов в «Мишне Тора», а также исправил комментарии Джабира ибн Афлах к «Альмагесту». В «Мишне Тора» содержится оригинальный алгоритм вычисления видимости лунного диска, который первоначально был описан в отдельном сочинении на иврите. Метод восходит, по-видимому, к Ал-Баттани с модификациями индийских астрономов. Маймонид был последовательным и резким противником астрологии.

Физика

Маймонид дал оригинальное краткое систематическое изложение аристотелевской физики на базе 25 исходных положений с доказательствами из самого Аристотеля и его комментаторов. Двадцать шестое положение об исходной вечности Рамбам считает недоказанным и, что сам Аристотель считал его недоказанным. Изложение физики содержит некоторые идеи не из Аристотеля и вызвало ряд комментариев, в том числе мусульманина Мухаммед ибн Бакр Аль-Табризи.

Математика

Видимо, Рамбам написал несколько сочинений по математике, среди них — исправления к математической энциклопедии Ибн Худа. До наших дней сохранились лишь заметки к «Коническим сечениям» Аполлония Пергского, а также методу расчёта в астрономических отделах «Мишне Тора». Рамбам, по-видимому, первый, утверждает в Комментарии к Мишне, что число π невозможно точно вычислить, и не потому, что не хватает знаний, а потому, что такова природа этого числа.

Труды

Труды Маймонида были найдены в конце XIX века в синагоге в Фостате, пригороде Каира.

Маймонид является автором комментария к Мишне, галахического кодекса «Мишне Тора» («Яд хазака») и философского труда «Путеводитель растерянных» (ивр. ‏מורה נבוכים‏‎, Морэ Невухим).

Рамбам написал список 613 заповедей, обосновав какие из приказов Торы входят в это число, а какие нет («Сефер амицвот»).

Им написаны труды по медицине и юриспруденции. Маймонид писал по-арабски (кроме Мишне Тора) и его сразу переводили на иврит.

Не все его работы обращаются одинаково ко всем читателям и поэтому не могут рассматриваться на одном уровне, ибо Маймонид исходил из положения, что люди находятся на разных уровнях духовного развития и истину воспринимают именно на своём уровне, поэтому тексты «Мишне Тора» и «Комментарии к Мишне» адресованы простым верующим, короткие трактаты и ответы на вопросы — соблюдающим заповеди, а «Путеводитель растерянных» — стремящимся к умозрительным предметам.

Комментарий к Мишне

Комментарий Рамбама был написан на арабском языке и ставил своей задачей объяснение тех законов и понятий Мишны, некоторые вызывали затруднение у несведущего в Талмуде читателя. Кроме того, как объяснил сам Маймонид в «Послании о воскрешении из мёртвых», он убедился, что изучение Талмуда не даёт человеку философских знаний, и встречаются люди, которые думают, что у Бога есть тело. Это привело Рамбама к осознанию необходимости вводить философии в галаху, что было сделано уже в комментарии к Мишне.

Маймонид начал составлять свой труд в возрасте 23 лет и закончил в возрасте тридцати, уже в Фустате. Но и после завершения труда он многократно возвращался к нему и вносил изменения. Исследователи нашли десятки и даже сотни таких изменений, как в прижизненных изданиях, так и в рукописях, написанных собственной рукой Рамбама. Одно из следствий такой нескончаемой правки было появление множества вариантов книги, что было ещё усугублено необходимостью перевода на иврит, неизбежно связанной с расхождениями среди переводчиков.

Этому есть несколько причин. Во-первых, во время написания «Мишне Тора» Рамбам провёл титаническую работу по кодификации закона, просмотрел множество труднейших мест Гемары, что не могло не сказаться на понимании Мишны. Во-вторых, Рамбам пересмотрел и то, как надо сообщать массам трудные философские понятия, так что некоторые изменения появились уже после написания «Путеводителя». В-третьих, и это сам Рамбам приводил в качестве объяснения, он постепенно освободился от влияния авторитета багдадских гаонов и приобрёл больше уверенности в своих решениях.

Комментарий к Мишне являлся пионерской работой, так как комментариев к Мишне, как отдельной книге, до этого практически не существовало. Более того, палестинская традиция изучения Мишны как самостоятельной книги в средние века полностью исчезла, и Рамбам её восстановил и подчеркивал важность изучения Мишны. Комментарий явился также подготовительной работой к главному труду по галахе — Мишне Тора. В комментарии к Мишне проявилась и другая характерная особенность метода Рамбама — введение философии в галаху.

Рамбам написал предисловия к каждому из разделов и трактатов Мишны, котором объясняет основные понятия, разбираемые в трактате и также место, занимаемое конкретным трактатом в конкретном разделе Мишны. При этом, естественно, используется Гемара. Интересно, что Рамбам придаёт относительно большой вес решениям Иерусалимского Талмуда, там где он расходится с Вавилонским.

Особо важным для изучения стали три предисловия среди всех входящих в комментарий Рамбама. Это

• предисловие к Мишне, где Рамбам разбирает принципы развития Устной Торы и формирования текста Мишны
• предисловие к трактату Авот, так называемые «Восемь глав» (ивр. ‏שמונה פרקים‏‎, Шмонэ праким), где обсуждается устройство души человека
• предисловие к главе «Хелек» трактата Санхедрин, в которой, в частности, сформулированы 13 основ веры.

Эти предисловия иногда издаются отдельно от комментария к Мишне. К некоторым другим разделам, например, «Законы ритуальной чистоты» Рамбам предпослал предисловия меньшего размера, где закладываются общие правила, по которым можно понять законы последующей главы.

Книга заповедей

Параллельно с работой над комментарием к Мишне, видимо, когда работа близилась к концу, Рамбам написал ивр. ‏ספר מצוות‏‎ («Книга заповедей», «Sefer mitzvot»), являющуюся списком всех 613 заповедей Торы. Это сочинение обычно печатается как введение к Мишне Тора, и действительно, в начале каждой части «Мишне Тора» приводится, какие именно заповеди там покрываются.

«Мишне Тора» («Яд хазака»)

За долгое время в текст труда «Мишне Тора» Рамбама вкрались многие ошибочные формулировки как в отдельных галахических постановлениях, так и в разделении на галахот и в иллюстрациях. Источником таких изменений были ошибки переписчиков рукописей, укоренившиеся позднее в печатных изданиях, редактирование некоторых переписчиков, которые «исправляли» текст в соответствии со своими взглядами, христианская цензура, которая во многих местах меняла текст в нужном ей направлении (например, в теме половых отношений). Если добавить к этому, что сам Рамбам несколько раз правил текст, то станет понятно, что вариант, который есть у нас сегодня, далёк от оригинального текста самого Рамбама.

Чтобы восстановить оригинальный текст необходимо обращаться к рукописям и изданиям, которые не были отредактированы переписчиками и которые не прошли через христианскую цензуру. Очень часто вопросы и недоумения по поводу текста Рамбама возникали и возникают именно из-за недостоверных вариантов текста, и после восстановления оригинала решаются практически все противоречия.

Во второй половине XX века вышли в свет четыре научные издания «Мишне Тора»:

• издание Шабтая Френкеля, которое включает комментарии «классических» и других комментаторов, а также усовершенствованную систему индексов.
• издание рава Йосефа Каппаха, которое основывается на древних рукописях из Йемена и которое включает в себя также сокращенное изложение дискуссий комментаторов Рамбама по поводу некоторых положений его текста.
• издание «Яд пшута» («Протянутая рука») рабби Нахума Рабиновича, которое основывается на нескольких рукописных экземплярах «Мишне Тора» (каждая из частей «Яд пшута» основывается на другой рукописи, в зависимости от определения её аутентичности), а также комментарии рава Рабиновича к Мишне Тора. До сих пор отпечатана половина серии.
• издание «Мишне Тора в точном виде» рава Ицхака Шилата, в которое не включены комментарии и в котором дан текст печатных изданий в сравнении с проверенной версией текста. До сих пор вышли в свет четыре тома, и в будущем предполагается выпускать по два тома в год.

«Путеводитель растерянных»

Трактат написан с намеренной двусмысленностью, автор в предисловии даже заклял читателя не раскрывать секреты, содержащиеся в книге. В первой половине первой части речь идёт о танахических и талмудических выражениях, которые не следует воспринимать буквально; во второй половине этой части описываются Божественные атрибуты, а также критикуются мутакаллимы.

Вторая часть посвящена философским доктринам и пророчествам. Третья часть аллегорически объясняет «деяния Колесницы» (Маасе Меркава — мистическое знание, учение о различных визионерских практиках), далее говорит о провидении и конце мира, объясняет Книгу Иова, делает исторический обзор религий и обрядов, а в конце обсуждает проблему религиозных предписаний.

Таинственность книги породила множество попыток и комментариев, написанных с целью раскрыть секрет, начиная с первого переводчика Шмуэля ибн Тиббон и далее череду авторов: Моисей из Салерно, Зерахия бен Шеалтиэль, Шем Тов Фалакера, Йосеф Каспи, Авраам Абулафия, Йосеф Джикатила, Моисей из Нарбонны, Шем Тов Бен Йосеф Ибн Шем Тов и Ицхак Абарбанель. Мусульманский учёный Мухаммед ибн Бакр Аль-Табризи был одним из тех, кто написал обширные глоссы к изложению аристотелевской физики у Маймонида и отметил новые идеи, происходящие не из Аристотеля. Интерес к Путеводителю вновь вырос в эпоху Просвещения, как свидетельствуют об этом сочинения Моисея Мендельсона и в особенности комментарий Соломона Маймона. После первоначального периода отрицания, его подхватили и мистики, так Хаим Виталь даже утверждал, что он сам — реинкарнация Маймонида. Путеводитель комментируют и в наши дни.

Современный исследователь Моше Хальберталь говорит о четырёх возможных способах прочтения Путеводителя:

• скептический (о границах философского познания)
• мистический (возможность нерационального познания после исчерпания возможностей рационального)
• консервативный (защита сотворения мира от доводов философов)
• философский (переосмысление основных понятий еврейской религии на основе философии).

Историческое значение деятельности Рамбама для иудаизма

В области галахи Рамбам ставил перед собой задачу разрешить все споры и создать единый универсальный и доступный кодекс закона. Несмотря на то, что он создал общепризнанный уникальный шедевр огромного для иудаизма значения, он не достиг главной задачи: сама книга «Мишне Тора» породила множество толкований и споров, кроме того более поздняя галаха далеко не всегда идёт по Рамбаму.

Рамбам решительно боролся с овеществлением Бога, то есть допущение тела у Создателя (т. н., соматизм), в этом Рамбам вполне преуспел.

Список догматов веры по Маймониду является наиболее популярным списком такого рода, хотя подвергался пересмотру более поздними мыслителями. Истинное значение догматов Рамбама, однако, далеко не всегда известно верующим.

Борьба Рамбама за синтез науки, философии и иудаизма в историческом масштабе дала образец того, что не надо бояться знаний из разных областей и закрывать глаза на всё «чужое», а можно и нужно пытаться синтезировать их с религиозной традицией. Однако конкретные решения предложенные Рамбамом встретили значительное сопротивление, а затем и вовсе отвергнутое вместе с философией и физикой Аристотеля и его школы.

Многие исследователи, а первый, видимо, известный историк еврейства Генрих Грец утверждали, что каббала развилась, как противовес науке и западной философии в лице Рамбама. Более того, утверждают, что и философия Рамбама развилась в значительной степени как реакция на прото-каббалу. Если это верно, деятельность Рамбама по борьбе с зарождающейся каббалой парадоксально привела к её развитию и усилению её позиций как центрального течения иудаизма.

Тем не менее, пример Рамбама вдохновил на борьбу за синтез в ряде более поздних эпох. Например, Нахман Крохмаль написал «Путеводитель растерянных нашего времени» где место перипатетиков занимает философия Гегеля. Книгу под названием «Новый путеводитель растерянных» начал писать Авраам Ицхак Кук, хотя и не довёл замысел до воплощения.

Значение Рамбама лучше всего выражается популярной фразой: «от Моше до Моше не было такого Моше».

Полемика вокруг наследия Маймонида

Полемика вокруг идейного и литературного наследия Маймонида принимала временами очень острый характер даже с сожжением книги и взаимными экскоммуникациями. Уже при жизни галахические решения Маймонида были подвергнуты критике гаонами, кроме того, он был обвинён в отступлении от одного из основ веры — воскрешение из мёртвых. В 1230-1235 годах возникла вторая волна полемики вокруг философии и галахи, а в начале XIV века и третья волна, снова вокруг философии и аллегорического толкования Библии.

Основными противниками Маймонида были Авраам бен-Давид из Поскьера, Йона Геронди, Шломо бен Адерет, более гибкую позицию занимал Нахманид. В целом противодействие учению Рамбама было связано с отрицанием чуждой философии и противопоставлением ей собственного учения каббалы, хотя были и каббалисты — сторонники, как Авраам Абулафия.

Противники Рамбама находились под влиянием христианского преследования ересей и даже выражали восхищение деятельностью инквизиции. Они обратились к последней и инициировали сожжение книг Маймонида как еретических. Отрезвляющим обстоятельством явилось воспоследовавшее сожжение ценных невосполнимых андалузских рукописей Талмуда всё той же инквизицией в 1242 году.

Некоторые были недовольны идеей Маймонида заменить изучение Талмуда на изучение «Мишне Тора». Такие критики как Нахманид усматривали отрицание Рамбамом существование духов и чертей как покушение на авторитет Талмуда, каббалы и даже «науки» некромантии.

Увековечение памяти

• В 1983 году банк Израиля выпустил банкноту достоинством в 1000 шекелей с изображением Маймонида. В 1986 году, после деноминации, заменена на банкноту достоинством в 1 новый шекель.
• [www.rimc-rambam.ru Российско-Израильский медицинский центр «Рамбам» в Москве]
• Именем Маймонида названа Государственная классическая академия имени Маймонида, открывшаяся в Москве в 1992.
• Медицинский центр Рамбам в Хайфе.
• школа «Маймонидес» в Массачусетсе

• Israel 1000 Sheqalim 1983 Obverse & Reverse.jpg

  Банкнота достоинством 1000 шекелей 1983 года выпуска, посвящённая Рамбаму.

• Israel 1 Sheqel 1986 Obverse & Reverse.jpg

  Банкнота достоинством 1 новый шекель 1986 года выпуска, посвящённая Рамбаму

• Maimonides01.jpg

  Памятник Маймониду в Кордове. Памятник и мемориальная плита установлены в честь 800-летия со дня его рождения.

• Keverambam.jpg

  Предполагаемая могила Маймонида в Тверии

См. также

• Египетские евреи

Сочинения

• Рабби Моше бен Маймон (Рамбам). Пер. и коммент. М. А. Шнейдера. [www.machanaim.org/philosof/in_more.htm Путеводитель растерянных] = The Guide for the Perplexed. — Иерусалим, Москва: Гешарим, Мосты культуры, 2000. — Т. 1. — ISBN 5-93273-043-9.
• Рабби Моше бен Маймон (Рамбам). Перевод на иврит: M. Шварц. [press.tau.ac.il/perplexed/ Путеводитель растерянных] = מורה נבוכים. — Тель-Авив: Издательство Тель-Авивского университета, 2003. — Т. 1-3. — ISBN 5-93273-043-9.
• Маймонид, перевод М. А. Шнейдера. Главы из книги Мишнэ Тора. — Иерусалим: Шамир, 1985. — 256 с. — ISBN 978-5-7516-0866-8.
• Маймонид. Издание И.Шейлата. Послания Маймонида. Полное и исправленное по рукописям издание = ивр. ‏איגרות הרמבם‏‎. — Маале-Адумим—Иерусалим: Издательство Шейлат, 1995. — Т. 1. (иврит)
• Маймонид. Издание И.Шейлата. Послания Маймонида. Полное и исправленное по рукописям издание = ивр. ‏איגרות הרמבם‏‎. — Маале-Адумим—Иерусалим: Маалиёт при йешиве Биркат-Моше, 1993. — Т. 2. (иврит)
• Маймонид. Предисловия Маймонида = ивр. ‏הקדמות הרמבם‏‎. — Иерусалим: Издание И.Шейлата, 1996. (иврит)
• Маймонид. Перевод с ивритского текста на русский Натана Файнгольда. [www.machanaim.org/philosof/rambam/teiman.htm Послание в Йемен] = ивр. ‏איגרות תימן‏‎. — Иерусалим: Амана, 1984.
• Рамбам. Русский перевод: Гиль, Пинхас и Рапопорт, Н.З. [jewishbook.ca/maimonides-collected-writings-p-157.html Сборник трудов] / Брановер Г.. — Иерусалим: Шамир, 2004. — 446 с. — ISBN 965-293-083-0.
• Moses Maimonides, translated from the original arabic text by M. Friedlander. [www.sacred-texts.com/jud/gfp/index.htm Путеводитель заблудших] = The Guide for the Perplexed. — 2. — Иерусалим: Evinity Publishing Inc., 1904. — Т. 1-3. — 404 с. — ISBN 1420933833. (англ.)
• Moses Maimonides. Trans. Arnold J. Wolf. Pereq Helek / Isadore Twersky. — West Orange N.J.: Behrman House, 1972. — 256 с. — ISBN 978-5-7516-0866-8.

Литература

• Аркадий Барановский. 1 // [www.evrey.com/sitep/biblo/index.php3?biblo=kniga1 Моше Бен Маймон]. — Москва, 2006.
• Идель, Моше. Новые перспективы = Kabbalah: New Perspectives. — Москва-Иерусалим: Мосты культуры-Гешарим, 2010. — С. 464. — ISBN 978-5-93273-311-X..
• Аркадий Барановский. 2 // [www.evrey.com/sitep/biblo/index.php3?biblo=kniga2 Моше Бен Маймон]. — Москва, 2008.
• Аркадий Барановский. [shalom-zk.ru/files/M.-Maimonides-A.-Baranovskiy.pdf Маймонид: учитель и целитель] = משה בן מימון. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2011. — 336 с. — ISBN 978-5-222-18734-0.
• Моше Идель. [www.machanaim.org/philosof/more_nev/morepr_2.htm Маймонидов синтез. Предисловие к русскому переводу «Путеводителя растерянных»] // М.Гринберг Путеводитель растерянных : Предисловие. — Иерусалим-Москва: Маханаим, Гешарим, 2000. — С. XI-XXVI. — ISBN 5-93273-043-9.
• Нуланд, Шервин Б./ Пер. с англ. А. Година. [www.ozon.ru/context/detail/id/4980158/ Маймонид]. — Текст, 2010. — 256 с. — ISBN 978-5-7516-0866-8.
• Сират, Колетт. Перевод с английского Т. Баскаковой. История средневековой еврейской философии = A history of Jewish Philosophy in the Middle Ages / У. Гершович, Д. Фролов. — 1-е изд. — Иерусалим-М.: Гешарим-Мосты культуры, 2003. — Т. 1. — 712 с. — ISBN 5-93273-101-X.
• Нечипуренко В. Н. Еврейская философия и каббала: Сефер Йецира; 32 пути Мудрости; Объяснение десяти сефирот рабби Азриэля из Жероны (новые переводы с древнееврейского). — 1-е изд. — Ростов н/Д: Изд-во Юж. федер. ун-та, 2007. — С. 91-172.
• [onlinelibrary.wiley.com/doi/10.1002/9781444318012.biblio/pdf bibliography] (англ.). Проверено 10 августа 2011. [www.webcitation.org/659yKVX1z Архивировано из первоисточника 2 февраля 2012].
• Faur, Jose. [www.chayas.com/AntiRAMBAM.pdf Антимаймонидовские демоны] (англ.) = Anti-Maimonidean Demons // Review of Rabbinic Judaism. — 2003. — Vol. 6. — P. 3-52.
• Faur, Jose. [www.amazon.com/Homo-Mysticus-Guide-Maimonidess-Perplexed/dp/0815627815 Хомо Мистикус: Введение маймонидовский Путеводитель Растерянных] = Homo Mysticus: A Guide to Maimonides's Guide for the Perplexed. — Syracuse University Press, 1998. — 256 с. — ISBN 978-0815627814. (англ.)
• Halbertal, Moshe. Рамбам = ивр. ‏הרמבם ‏‎. — Иерусалим: Merkaz Zalman Shazar letoldot Israel, 2009. — ISBN 978-965-227-254-6. (иврит)
• Традиции маймонидизма = Traditions of Maimonideanism / Fraenkel, Carlos. — IJS STUDIES IN JUDAICA. Conference Proceedings of the Institute of Jewish Studies, University College London. — Leuden-Boston: Brill, 2009. — Т. 7. — 355 с. — ISBN 978 90 04 17333 0. (англ.)
• Harvey, Warren Zev. Третий подход к загадке учения Маймонида о космологических пророчествах (англ.) = A Third Approach to Maimonides' Cosmology Prophetology Puzzle // Harvard Theological Review. — 1981. — Vol. 74. — P. 281-301.
• Langermann, Y. Tzvi. Новый словарь научных биографий = New Dictionary of Scientific Biography / Koertge, Noretta. — New York: Charles Scribner's Sons, 2007. — Т. 5. — С. 5-9. — ISBN 0684313200. (англ.)
• Robert Sonné Cohen, Hillel Levine. [[books.google.ru/books?id=mGjo-Aegh2kC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Maimonides and the sciences] Маймонид и науки] = Maimonides and the sciences / Kluwer academic pubishers. — Иерусалим: Springer, 2000. — 251 с. — ISBN 9780792360537. (англ.)
• Langermann Y.T. [biu.academia.edu/TzviLangermann/Papers/364968/The_True_Perplexity_Maimonides_Guide_II_24 Истинная растерянность] (англ.) = The true perplexity // Joel L. Kraemer, Lawrence Victor Berman Perspectives on Maimonides: philosophical and historical studies : Сборник. — 1998. — P. 159-174. — ISBN 9781874774266.
• Joel L. Kraemer, Lawrence Victor Berman. [books.google.com/books/about/Perspectives_on_Maimonides.html?id=CmQwAAAAYAAJ Перспективы на Маймонида: философские и исторические исследования] = Perspectives on Maimonides: philosophical and historical studies / Joel L. Kraemer, Lawrence Victor Berman. — University of Virginia: Littman Library of Jewish Civilization, 1996. — 232 с. — ISBN 9781874774266. (англ.)
• Goodman, Micha. [www.text.org.il/index.php?book=1010102 Тайны путеводителя растерянных] = סודותיו של מורה הנבוכים. — Иерусалим: Двир, 2010. — 383 с. (иврит)
• Kellner, Menachem. Споры о наследии Маймонида (англ.) = Maimonides’ Disputed Legacy // Fraenkel, Carlos Traditions of Maimonideanism : Сборник. — Leuden-Boston: Brill, 2009. — Vol. 7. — P. 245-276. — ISBN 978 90 04 17333 0.
• Rozenak, Avinoam. Рав Кук = ивр. ‏הרב קוק‏‎. — Иерусалим: Merkaz Zalman Shazar letoldot Israel, 2006. — ISBN 965-227--220-5. (иврит)

Ссылки

• Маймонид, Моисей бен-Маймон // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
• [www.eleven.co.il/article/12576 Маймонид] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.machanaim.org/philosof/in_more.htm «Путеводитель растерянных»]
• [www.toldot.ru/rus/articles/auth/rus_articles.php?art_id=766 РАМБАМ, Законы раскаяния]
• [www.RambamInRussian.org Рамбам на русском]
• [www.machanaim.org/ustntora/e_antal/rambam.htm РАБЕЙНУ МОШЕ БЕН МАЙМОН (МАЙМОНИД, РаМбаМ), (1138, Кордова — 1204, Каир)]
• [www.mishnetorah.com/ מפעל משנה תורה — לשחזור נוסח המקור ולביאורו] (иврит)
• [www.machanaim.org/philosof/in_more.htm Путеводитель растеряных, РАББИ МОШЕ БЕН МАЙМОН (РАМБАМ)]
• [www.lechaim.ru/ARHIV/170/gorelik.htm#_ftn1 Ожидаете ли Вы посмертного воскресения?] Михаил Горелик
• Послание в Йемен: [toldot.ru/rus/articles/auth/rus_articles.php?art_id=411 ч.1] [toldot.ru/rus/articles/auth/rus_articles.php?art_id=413 ч.2]
• [www.jewish.ru/tradition/classics/personalities/2005/05/news994220730.php «РаМБаМ»]. Раввин Йосеф Херсонский и Шейндл Кроль
• [community.livejournal.com/ru_judaizm/560210.html Послание в Марсель (против астрологии)]
• [www.machanaim.org/philosof/in_ramb.htm Отрывки из «Мишне Тора» и другие сочинения]
• [chassidus.ru/library/rambam/sefer_mada/index.htm Мишне Тора. «Книга знания»] (недоступная ссылка с 11-05-2013 (4001 день))
• [chassidus.ru/library/rambam/sefer_hamitzvos/index.htm Мишне Тора. «Книга заповедей»] (недоступная ссылка с 11-05-2013 (4001 день))
• [evrey.com/sitep/biblo/index.php3?biblo=kniga1 «Моше Бен Маймон», книга первая], Барановский Аркадий
• [evrey.com/sitep/biblo/index.php3?biblo=kniga2 «Моше Бен Маймон», книга вторая], Барановский Аркадий
• [shalom-zk.ru/files/Maimonides.pdf «Маймонид: учитель и целитель»], Аркадий Барановский
• [www.wdl.org/ru/item/3963/ "Руководство по Озадаченный, " из Всемирной цифровой библиотеки, начиная с 1200—1400]

Отрывок, характеризующий Маймонид

Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.