РД-170
Поделись знанием:
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
(перенаправлено с «РД-171»)
| РД-170 | |
|---|---|
 Ракетный двигатель РД-170 в экспозиции Музея ЗАО «ЗЭМ» РКК «Энергия» | |
| Тип: | ЖРД |
| Топливо: | керосин |
| Окислитель: | жидкий кислород |
| Камер сгорания: | 4 |
| Страна: |  СССР
|
| Использование: | |
| Время эксплуатации: | 1987 — 1988 годы |
| Применение: | «Энергия» (первая ступень) «Зенит» (РД-171) |
| Развитие: | РД-180, РД-191 |
| Производство: | |
| Конструктор: | НПО «Энергомаш» им. академика В.П. Глушко |
| Время создания: | 1981 год |
| Обозначение: | 11Д520 |
| Производилось: | 1984 год |
| Варианты: | РД-170, РД-171, РД-171M |
| Массогабаритные характеристики | |
| Масса: | 9750 кг |
| Ширина: | 3600 мм |
| Высота: | 4000 мм |
| Диаметр: | 3600 мм |
| Рабочие характеристики | |
| Тяга: | Вакуум: 806,2 тс Ур.моря: 740 тс |
| Удельный импульс: | Вакуум: 337,2 с (3308 м/с) Ур.моря: 309,5 с (3036 м/с) |
| Время работы: | 150 с |
| Давление в камере сгорания: | 250 кгс/см2 |
| Степень расширения: | 36,87 |
| Отношение окислитель/топливо: | 2,6 |
| Тяговооружённость: | 82,66 |
| Зажигание: | химическое |
РД-170 — советский жидкостный ракетный двигатель, разработанный КБ «Энергомаш» (начало работ 1976). Четырёхкамерный двигатель закрытого цикла работает на паре кислород-керосин. Разработан для РН «Энергия».
Мощность РД-170 — около 20 млн л. с., он является самым мощным ракетным двигателем на жидких компонентах топлива из когда-либо созданных (имея четыре камеры, он на 2,1-5,65 % мощнее американского однокамерного F-1, устанавливавшегося на первой ступени РН «Сатурн-5», при габаритах, меньших в 1,5 раза).
Предназначен для многоразового использования (аттестован для 10-кратного использования). Базовый вариант использовался на первой ступени РН «Энергия» и «Зенит»; на его основе разработаны двигатели РД-180 (применяющийся на американских РН «Atlas») и РД-191 (для РН «Ангара»).
До РД-170 в 1973—1974 гг., по программе разработок экологически чистых двигателей, велись разработки и других двигателей (РД-123, РД-124, РД-125), к примеру в июне 1974 г. были разработаны технические предложения по двигателю РД-150 с тягой до 1500 тс[1] (по другим данным 1002,6 тс на уровне моря и 1135,9 тс в вакууме[2]).
Характеристики
- 4 камеры сгорания, 4 сопла
- Два газогенератора, работающие на одну турбину
- Тяга в вакууме 806,4 тс
- Тяга на уровне моря 740 тс
- Удельный импульс в вакууме 337,2 с
- Масса 9750 кг
- Энергомассовое совершенство (отношение тяга/вес) 82
Варианты
- РД-170 — для первой ступени «Энергии». Двигатель может обеспечить управление в двух плоскостях — по тангажу и по рысканию, благодаря синхронному качанию всех четырёх камер двигателя.
- РД-171 — в отличие от базовой модели РД-170, управляет каждой камерой только в одной плоскости, все камеры двигателя качаются тангенциально. Двигатель РД-171 используется в ракетах-носителях «Зенит».
- РД-175 — разрабатываемый вариант с двумя ТНА, тягой в 980 тонн у земли и 1000 тонн в вакууме, для перспективной ракеты Энергия-К[3][4].
См. также
|
РД-170 на Викискладе? |
|---|
Напишите отзыв о статье "РД-170"
Примечания
- ↑ Б. И. Губанов. [www.buran.ru/htm/07-3.htm Глава 7. Прежде всего — о двигателе первой ступени РД-170] // [www.buran.ru/htm/gubanov3.htm Триумф и трагедия "Энергии". Размышления главного конструктора]. — Нижний Новгород: НИЭР, 1998. — Т. 3: "Энергия" — "Буран". (рус.) (Проверено 1 мая 2012)
- ↑ [www.npoenergomash.ru/engines/ Двигатели] (рус.). НПО Энергомаш. Проверено 1 мая 2012. [www.webcitation.org/687Q3R0yu Архивировано из первоисточника 2 июня 2012].
- ↑ [www.vesti.ru/doc.html?id=1126505 Вести. Ru: Мотор для Луны]
- ↑ [www.vpknews.ru/news/889 Космические корпорации рекомендуют двигатель РД-175 | Еженедельник «Военно-промышленный курьер»]
Ссылки
- [www.buran.ru/htm/07-3.htm Глава о РД-170] в мемуарах Главного конструктора РН «Энергия» Б. И. Губанова
- [www.astronautix.com/engines/rd170.htm РД-170] в энциклопедии Astronautix.com
- [lpre.de/energomash/RD-170/index.htm ЖРД РД-170 (11Д521) и РД-171 (11Д520)] // lpre.de
| ||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий РД-170
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
