Юсиф, Рабах

</table> Раба́х Юси́ф (англ. Rabah Yousif Bkheit, род. 11 декабря 1986 года) — суданский, а затем британский легкоатлет, бегун на короткие дистанции. Специализируется в беге на 400 метров.

Личный рекорд на дистанции 400 метров — 44,54, установлен на Чемпионате мира 2015 года в Пекине.

Карьера

Серебряный призёр чемпионата Африки 2008 года в эстафете и 2010 года в беге на 400 метров. На Чемпионате мира 2009 года не смог пробраться в финал, показав в полуфинальном забеге, в котором он участвовал шестое время.

Победитель Всеафриканских игр 2011 года. Не смог выйти в финал чемпионата мира 2011 года. На чемпионате мира в помещении 2012 года не смог закончить дистанцию. На олимпийских играх 2012 года дошёл до полуфинала. Рекордсмен Судана на дистанции 400 метров в помещении — 46,24.

В мае 2013 года получил британский паспорт, и ​​впредь он представляет Великобританию на соревнованиях по лёгкой атлетике.

На чемпионате Европы 2014 года выиграл золотую медаль в эстафете.

На командном чемпионате Европы 2015 года в отсутствии основных лидеров, команда Великобритании заняла только пятое место зачёте, хотя в эстафетном забеге Юсиф со своими напарниками заняли второе место, уступив только команде Франции. В полуфинальном забеге чемпионата мира 2015 года занял третье место, установив личный рекорд (44,54), и впервые в своей карьере выйдя из 45-и секунд. Таким образом, по итогам двух полуфиналов он смог отобраться в финал, где занял шестое место. На том же чемпионате стал бронзовым призёром в эстафете.

Результаты

Рабах Юсиф
Общая информация
Полное имя	Rabah Yousif Bkheit
Дата и место рождения	11 декабря 1986(1986-12-11) (37 лет) Хартум, Судан
Гражданство	Судан Судан, Великобритания Великобритания
Рост	183 м
Вес	71 кг
Тренеры	Кэрол Уильямс
Спортивная карьера	2002—н.в.
Личные рекорды
200 м	21,07 (2007, Бедфорд)
300 м	32,31 (2014, Риети)
400 м	44,54 (2015, Пекин)
Личные рекорды в помещении
60 м	6,88 (2007, Шеффилд)
300 м	33,04 (2010, Льевен)
400 м	46,24 (2010, 2011; Бирмингем)
Международные медали
за Великобританию Чемпионаты мира Бронза Пекин 2015 эстафета 4x400 м Чемпионаты Европы Золото Цюрих 2014 эстафета 4×400 м Бронза Амстердам 2016 эстафета 4×400 м за Судан Всеафриканские игры Золото Мапуту 2011 400 метров Чемпионаты Африки Серебро Аддис-Абеба 2008 эстафета 4x400 м Серебро Найроби 2010 400 метров
Последнее обновление: 11 июля 2016</small>

Год	Соревнование	Город	Результат	Дисциплина	Время
Представляя Судан Судан
2008	Чемпионат Африки по лёгкой атлетике	Аддис-Абеба	2-е	4×400 м	3:04,00
2009	Чемпионат мира по лёгкой атлетике	Берлин	(пф.)	400 м	45,63
	Арабский чемпионат по лёгкой атлетике	Дамаск	1-е	400 м	45,15
			3-е	4×400 м	3:10,09
2010	Чемпионат мира по лёгкой атлетике в помещении	Доха	(пз.)	400 м	47,21
	Чемпионат Африки по лёгкой атлетике	Найроби	2-е	400 м	45,18
	Континентальный кубок IAAF	Сплит	5-е	400 м	45,45
			3-е	4×400 м	3:02,62
2011	Чемпионат мира по лёгкой атлетике	Тэгу	(пф.)	400 м	45,43
	Всеафриканские игры	Мапуту	1-е	400 м	45,27
	Арабский чемпионат по лёгкой атлетике	Эль-Айн	1-е	400 м	45,96
			1-е	4×400 м	3:06,97
	Панарабские игры	Доха	3-е	400 м	45,87
			2-е	4×400 м	3:07,47
2012	Чемпионат мира по лёгкой атлетике в помещении	Стамбул	(пф.)	400 м	—
	Олимпийские игры	Лондон	(пф.)	400 м	45,13
Представляя Великобритания Великобритания
2014	Чемпионат Европы по лёгкой атлетике	Цюрих	1-е	4×400 м	3:00,65
2015	Чемпионат мира по лёгкой атлетике в помещении	Прага	5-е	4×400 м	3:08,56
	Чемпионат мира по легкоатлетическим эстафетам	Нассау	6-е	4×400 м	3:01,51
	Командный чемпионат Европы по лёгкой атлетике	Чебоксары	2-е	4×400 м	3:00,54
	Чемпионат мира по лёгкой атлетике	Пекин	6-е	400 м	44,68
			3-е	4×400 м	2:58,51

Ссылки

• [www.iaaf.org/athletes/biographies/athcode=201477 Рабах Юсиф] — профиль на сайте IAAF (англ.)

Отрывок, характеризующий Юсиф, Рабах

– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.