Раба любви
| Раба любви | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
94 мин. |
| Страна | |
| Год | |
«Раба любви» — советский драматический художественный фильм 1975 года, режиссёра Никиты Михалкова, своего рода гимн кинематографу, в основу которого положена идея интерпретации судьбы актрисы Веры Холодной.
Содержание
Сюжет
Осень 1918 года. В России Гражданская война. Москва занята большевиками. На пока ещё белом Юге страны спешно доснимается салонный фильм-мелодрама под названием «Раба любви», с участием звезды немого кино Ольги Вознесенской (прототип — Вера Холодная).
В большинстве своём члены съёмочной группы стараются не интересоваться то и дело врывающейся в их жизнь политикой и жить так, как привыкли. Продолжение их привычной жизни видится им в Париже. Разве что оператор Потоцкий, революционер-подпольщик, сознательно участвует в вооружённом противостоянии сторон. Ссылаясь на «лабораторный брак», он использует забракованную им плёнку для нелегальных съёмок бесчинств белых в целях красной пропаганды.
Вознесенская, дива, которую буквально носят на руках, так же далека от политики, как и остальные члены группы. В силу различных причин она заинтересовывается (по-своему неравнодушным к ней) оператором Потоцким, а впоследствии и его подпольной деятельностью, кажущейся ей прекрасной: «Господи, как это замечательно: заниматься делом, за которое могут убить, или даже посадить в тюрьму!».
В результате Вознесенская становится свидетельницей страшных сцен, в том числе убийства Потоцкого, которого она уже успела полюбить.
В ролях
- Елена Соловей — Ольга Николаевна Вознесенская
- Родион Нахапетов — Виктор Иванович Потоцкий
- Олег Басилашвили — Савва Яковлевич Южаков
- Александр Калягин — Александр Александрович Калягин
- Константин Григорьев — капитан Федотов, начальник контрразведки
- Евгений Стеблов — Алексей Канин, актёр
- Вера Кузнецова — Любовь Андреевна, мать Ольги Вознесенской
- Никита Михалков — Иван
- Николай Пастухов — Вениамин Константинович, сценарист
- Готлиб Ронинсон — Иван Карлович Фигель, бухгалтер
- Михаил Чигарёв — Вялин, бывший агент царской охранки
- Александр Яковлев — Саша, ревкомовец
- Вадим Вильский — Дубов, водитель трамвая
- Инна Ульянова — актриса с букетом роз
- Александр Адабашьян — режиссёр немого кино
- Юрий Богатырёв — Владимир Алексеевич Максаков, актёр
Создание
До Михалкова фильм о Вере Холодной в 1974 году начал снимать Рустам Хамдамов, но съёмки были прерваны (вследствие несогласия Хамдамова с утверждённым вариантом сценария). Михалкову предложили закончить фильм, но тот, отчасти из уважения к работе Хамдамова, решил полностью переснять картину по другому сценарию.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3167 дней]
В поздних интервью Никита Михалков утверждал, что финальная сцена, где Вознесенская говорит ставшую крылатой фразу «Господа, вы звери», перед выходом фильма в прокат была переозвучена по идеологическим соображениям: изначально Вознесенская говорила догонявшим её казакам «господа, я не с ними, я с вами»[1]. Это хорошо заметно, если сравнить артикуляцию актрисы со звуковой дорожкой.
Напишите отзыв о статье "Раба любви"
Примечания
- ↑ Ср. 14-я минута интервью с Никитой Михалковым на DVD от компании «Крупный план».
Ссылки
- «Раба любви» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [web.archive.org/web/20120530102307/rovskr.narod.ru/nmore.html Никита Михалков — о Русской эмиграции, Русская эмиграция — о Никите Михалкове] Из статьи «Русский дореволюционный кинематограф и Вера Холодная» // Вече. — 1976 г.
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Раба любви
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
