Работорговля

Работорго́вля — продажа и покупка людей в рабство. Наиболее массовым проявлением работорговли в истории был вывоз рабов из Африки. В связи с этим наиболее распространён образ чернокожего раба. Однако работорговля непосредственно не связана с расовой принадлежностью рабов. С развитием общественной морали работорговля трансформировалась из привилегии в преступление, утратила массовый характер, но, тем не менее, не исчезла полностью.

История

Древность

См. также: Рабство в Египте, Рабство в Вавилоне и Ассирии, Рабство в Греции и Рабство в Мидии и Персии

Зарождение работорговли относится ко временам, не сохранившимся в письменной истории. Устные предания, записанные много позже, уже упоминают о её существовании. Древнейшие источники Египта и Месопотамии свидетельствуют, что рабство, а с ним и торговля рабами, составляли заметную, если не определяющую, часть экономики государств древности.

Арабская работорговля в Африке

См. также: Транссахарская торговля и Арабская работорговля

В древние времена рабы-негры вывозились в Египет, Финикию, Грецию, Рим. Позже арабы стали вывозить их в Северную Африку, Аравию, Турцию, Персию. В XIX веке главным центром арабской работорговли стали Занзибар и Египет. Отсюда работорговцы отправлялись с вооружёнными отрядами вглубь Африки — в страны по верховьям Нила и Конго и в область Великих озёр, производили там опустошительные набеги, основывали, местами, укрепленные станции и доставляли рабов к прибрежным пунктам восточной Африки. Запрещение в конце XIX века английскими властями работорговли в Египте, европейская колонизация тропической восточной Африки и меры, предпринятые бельгийскими властями Конго, привели к резкому сокращению арабской работорговли и превращению её в незаконную. В таком виде она продолжалась весь XX век. В Саудовской Аравии рабство официально отменили только в 80-х годах XX века.

Золотая Орда, Крымское ханство, Османская империя и другие переднеазиатские государства

См. также: Набеговое хозяйство

Работорговля была важной частью экстенсивной экономики средневековых государств, созданных кочевниками, таких как Арабский халифат, Золотая Орда, Крымское ханство и Османская империя. Монголо-татары, обратившие огромные массы покоренного населения в рабство, продавали рабов как мусульманским купцам, так и итальянским торговцам, владевшим с середины XIII-го века колониями в северном Причерноморье (Кафа (ныне Феодосия) с 1266, Воспоро, Чембало, Тана (Азов), на константинопольском рынке (для восполнения гребцов на галерах) и др.

Один из наиболее оживлённых путей работорговли вел из азовской Таны в Дамиетту в Египте, в устье Нила. За счёт рабов, вывезенных из Причерноморья, пополнялась мамлюкская гвардия багдадских Аббасидов и каирских Айюбидов. Знаменитый мамлюкский султан Бейбарс I, разгромивший монголов в 1259, был рабом из Причерноморья, предположительно кипчаком, проданным татаро-монголами в Египет. Крымское ханство, сменившее монголо-татар в северном Причерноморье, также активно занималось работорговлей. Основной рынок рабов находился в Кафе. Рабы, захваченные крымскими отрядами в Польско-Литовском государстве, в Киевской Руси, на Северном Кавказе продавались преимущественно в мусульманские страны Передней Азии. После крупных набегов на Русь в 1521 и в 1571 в рабство были проданы до 100 тысяч пленников. Крупный центр работорговли находился в Астраханском ханстве, где продавались рабы, захваченные ногайцами и Казанским ханством. Значительная часть рабов, захваченных кочевниками, продавалась в Османскую Турцию. Из рабов пополнялась янычарская гвардия и султанская администрация.

Кроме того, в Османскую империю попадали африканские рабы, переправленные в центры арабской работорговли (как, например, Фес) или в портовые города Абиссинии по транссахарским торговым путям.

Европа

См. также: Рабство у славян и Рабство в Германии

Работорговля в Западной Европе существовала на всем протяжении Средних веков, в частности ею занимались скандинавские викинги и итальянские купцы. Генуэзцы и венецианцы, владевшие торговыми факториями на Чёрном и Азовском морях, покупали рабов (славян, тюрок, черкесов) и продавали их в страны Средиземноморья, как мусульманские, так и христианские. Славянские рабы отмечаются в XIV веке в нотариальных актах некоторых итальянских и южнофранцузских городов (Руссильон).

В Западную Европу рабы стали ввозиться прежде всего португальцами из Африки в середине XV века, а с начала XVI века испанцы начали доставлять их в Вест-Индию, португальцы — в Бразилию. В течение XVI—XVII веков торговля рабами составляла королевскую привилегию, передававшуюся частным лицам, большей частью как монополия, с обязательством доставить в колонии определённое количество рабов в определённое время. Расцвет торговли неграми последовал с основанием больших торговых компаний в Голландии, Франции и Англии (1621—1631 гг.), получивших привилегии на вывоз рабов из западной Африки, на пространстве от тропика Рака до мыса Доброй Надежды.

В 1698 году английский парламент разрешил частным лицам заниматься работорговлей.

Африка, Северная и Южная Америка

См. также: Треугольная торговля и Атлантическая работорговля

В результате плаваний Генриха Мореплавателя во второй четверти XV века в Португалию была доставлена небольшая партия чернокожих жителей Западной Африки. Некоторые из них остались жить при дворах знатных особ, некоторые были проданы на невольничьем рынке. Генрих тут же ввёл государственную монополию на торговлю чёрными невольниками.

А в 1452 году папа римский Николай V своей буллой Romanus Pontifex санкционировал захват португальцами африканских земель и обращение их жителей в рабство.

В 1510 году первые 250 африканцев с побережья Гвинейского залива были доставлены на золотые рудники Эспаньолы, в испанские владения в Южной Америке. На территорию Гондураса и Гватемалы рабов впервые привезли в 1526, Колумбии — 1533.

Вывоз рабов из Африки, их продажа в Южной Америке, покупка на вырученные деньги сахара и другого сырья с целью торгового обмена на ром и другие продукты Северамериканских колоний, а затем продажа экспортных товаров в Европе оказались весьма прибыльным делом.

Такая схема была названа «Торговлей по золотому треугольнику». Цена любого товара (будь то рабы, ром или сахар) на каждом звене этой торговой цепи после перевозки возрастала в несколько десятков раз, не только покрывая торговые издержки, но и обеспечивая обогащение торговым дельцам.

В североамериканских колониях, особенно в Виргинии, англичане сначала использовали в качестве рабов шотландских и ирландских военнопленных. Африканцы были впервые ввезены в 1620 году, причем английское правительство навязало их колониям, введя монополию. Постепенно развилась целая система негроторговли. Охота за неграми или покупка их за бесценок у прибрежных племен стала особой профессией. Рабы выводились к берегу караванами, связанные по рукам и с наложенными на шеи деревянными развилками; затем их нагружали массами на корабли и доставляли в американские порты. Большое количество их погибало от тесноты, болезней, плохого питания. Всего в Северную и Южную Америку было доставлено около около 12,5 миллионов рабов из Африки , из них выжило около 10,5 миллионов. Согласно некоторым оценкам, до запрета работорговли в XIX веке из стран Африки было вывезено более 14 миллионов человек. Негры в британских колониях Северной Америки использовались преимущественно в плантационном хозяйстве, например, при выращивания хлопка.

Отмена работорговли в колониях европейских держав

Жалкая участь негров-рабов стала возбуждать протесты ещё в XVIII веке. В Великобритании политическое движение за отмену работорговли развернулось в XVIII веке. Первый билль о запрете работорговли был внесен Уильямом Уилберфорсом (William Wilberforce, 1759—1833) в Парламент в 1791 году, но не был поддержан большинством голосов. В 1798 году возникло первое противоневольничье общество «Африканская Ассоциация». По её требованию британский Парламент назначил комиссию для исследования положения африканских рабов, результатом чего стал первый акт для облегчения их положения. Стимулом для широкой дискуссии о положении рабов в колониях стала автобиография Олауда Эквиано, хотя, как полагают современные исследователи, многое в его книге вымышлено.

Освобождение негров вызвало сначала упадок некоторых колоний, но положение быстро нормализовалось за счёт привлечения вольнонаёмных негров, кули и китайцев. Во французских колониях некоторые меры к облегчению положения рабов были приняты в так называемом «Code noir» 1685 и 1724. В ходе Французской революции в 1794 было провозглашено всеобщее освобождение, но фактически оно состоялось лишь на Гаити в результате победившего восстания рабов. В других французских колониях рабство было восстановлено, и было окончательно отменено только в ходе революции 1848 года. На Кубе, которая была Испанской колонией, из 1 650 тыс. населения насчитывалось 530 тыс. цветного. Освобождение рабов произошло там позже, чем в США, где оно осуществилось в результате гражданской войны между Северными и Южными штатами, окончившейся в 1865.

Запрет работорговли

См. также: Аболиционизм

25 марта 1807 года британский Парламент принял «Акт о запрете торговли рабами» (Abolition of the Slave Trade Act).

В 1823 запрещена перевозка рабов из одной колонии в другую, в 1834 — обязательство полного освобождения через четыре года. Ранее торговля неграми была приравнена к пиратству: военные корабли проводили досмотры торговых судов в Атлантическом океане.

На межгосударственном уровне негроторговля впервые открыто осуждена была от имени международного союза на конгрессах: Венском (1815) и Веронском (1822—1823), но в то время постановления конгрессов ни к каким положительным результатам не привели. Все старания Великобритании в этом направлении разбились о противодействие Испании и Португалии, опасавшихся разорения своих колоний от немедленного прекращения поступления темнокожих рабов, а отчасти и Франции, не желавшей усиления морского могущества Англии и унижения собственного флага предоставлением, в мирное время, английским крейсерам права осмотра и обыска подозрительных кораблей, плавающих в африканских водах. Нравственное значение осуждения негроторговли двумя конгрессами было, тем не менее, значительным достижением. Оно повлияло на постепенное заключение всеми морскими державами трактатов, организовавших наблюдательные эскадры и предоставивших договаривающимся сторонам право осмотра и ареста подозрительных судов.

В составе британского флота была образована специальная Западно-Африканская эскадра, занимавшаяся в числе прочего захватом судов работорговцев.

15 мая 1820 года Конгресс США приравнял работорговлю к пиратству, караемому смертной казнью, однако обыск американских судов иностранными гражданами не допускался. С 1820 года к борьбе с работорговлей в африканских водах присоединились корабли военного флота США.

Правительство США попыталось наладить вывоз освобождаемых рабов обратно в Африку, где для них была создана специальная колония Либерия. Аналогичную колонию для освобожденных рабов создали в 1843 году на территории нынешнего Габона французские власти.

Согласно британо-португальскому соглашению в Сьерра-Леоне была образована совместная комиссия для проверки судов, занимавшихся или подозревавшихся в работорговле. Это имело важное значение, поскольку на португальские колонии в начале XIX века приходилось около 43 % всего экспорта африканских рабов. С июня 1819 до конца 1840 года смешанные комиссии в Сьерра-Леоне с участием испанцев, португальцев и бразильцев рассмотрели дела о 425 захваченных британской эскадрой судах работорговцев. В ходе этих разбирательств был освобождён 59 341 раб.

Поскольку британские корабли вначале не имели права захватывать суда, на которых не находили рабов, то многие капитаны судов с рабами стали выбрасывать их за борт при приближении британских кораблей. Однако с 1835 года британским капитанам было разрешено задерживать работорговцев на основании косвенных улик. С ужесточением досмотров не согласилось правительство Португалии, посчитавшее, что наличие на борту кандалов и больших котлов для варки риса не может быть поводом для задержания судна. Однако Великобритания вынудила Португалию 3 июля 1842 года подписать договор, признававший право на захват судов работорговцев даже при отсутствии на них рабов. Аналогичные инструкции были в 1849 году даны и американским кораблям.

Тем не менее, в страны Южной и Северной Америки по-прежнему завозились десятки тысяч африканцев. Только в Бразилию с 1830 по 1856 год доставили 760 тысяч невольников. Остановить трансатлантическую работорговлю могла только полная отмена рабовладения.

С 1840-х годов все европейские уголовные законодательства вводят строгие кары для рабо- и негроторговцев, приравнивая работорговлю к морскому разбою. Такое постановление содержалось и в русском Уложении о наказаниях 1845 года (ст. 1411), по которому даже виновные лишь в приготовлении и вооружении корабля для работорговли подлежали наказанию, как за составление шайки для разбоя. Проект нового уголовного уложения не различал этих двух деяний, одинаково определяя и за то, и за другое каторгу на срок не свыше 8 лет. Судно, предназначенное для работорговли, и по Уложению, и по проекту подлежало конфискации. Указанные мероприятия оказались, однако, совершенно недостаточными для борьбы с работорговлей, как не достигло цели и постановление берлинской конференции 1885 г., не только воспрещающее работорговлю и все морские и сухопутные операции, доставляющие рабов, но и обязывающие содействовать уничтожению работорговцев и, в частности, принимать меры к тому, чтобы земли договаривающихся государств в бассейне Конго не могли служить ни рынком, ни транспортным путём для торговли людьми какой бы то ни было расы.

После берлинской конференции в Европе, особенно во Франции, Англии и Германии, возникло сильное движение против невольничества, во главе которого стоял французский кардинал Шарль Лавижери; но оно имело столь же мало практических последствий, как и проект Лавижери об основании особого союза, наподобие средневековых рыцарских орденов, для борьбы с арабами-негроторговцами.

В течение полувека со времени наложения запрета на работорговлю ведущими европейскими державами контроль за его осуществлением ограничивался преимущественно атлантическим побережьем Африки, а экспорт рабов из Восточной Африки практически не прекращался. С большим трудом британцам удалось заставить некоторых правителей Восточной Африки подписать договоры о запрете работорговли. В 1848 году такое соглашение подписал эмир Маската, а в 1849 году к нему присоединились вожди племен, живших на побережье Персидского залива. В 1873 году работорговля была запрещена на Занзибаре.

Однако и после подписания этих соглашений контроль за их выполнением был достаточно слабым. По данным Либовица, из Занзибара в район Персидского залива с 1867 по 1869 год было вывезено 39 645 рабов, в то время как британские корабли в Индийском океане за это же время освободили лишь 2645 человек.

Сложность борьбы с работорговлей была связана в Африке со значительной площадью территорий, малодоступных для крупных европейских отрядов, противостоянием отдельных племён, низким уровнем культуры обитателей, среди которых воинственные арабы являлись в конце XIX века сторонниками института рабства, продолжавшего существовать в мусульманских государствах. Число негров, ежегодно уводимых в рабство, определяли в миллион человек. Правда, положение рабов среди мусульман признавалось сносным, но охота за неграми внутри Африки и торговля ими сопровождалась бесчеловечными жестокостями. Однако сохранившиеся в Африке центры работорговли уже не могли сравниться по масштабам сделок с невольничьими рынками, которые ранее были вовлеченны в трансатлантическую работорговлю.

Брюссельская конференция 1890 г., собравшаяся с целью выработки международной системы мер к действительному уничтожению рабовладения и работорговле в Африке (к постановлениям её, кроме европейских держав, примкнули Персия и Занзибар), выработала следующие меры борьбы с работорговлей:

• устройство укрепленных станций, прокладка железных и других дорог;
• устройство пароходных рейсов и телеграфных линий;
• ограничение ввоза оружия;
• охрана караванов, побережья и высот;
• снаряжение летучих отрядов для защиты туземцев;
• содействие миссиям и научным экспедициям;
• принятие всех беглых рабов на суда и станции договаривающихся держав и дарование им свободы.

В России закон 1893 г. подчинил особому надзору, согласно постановлениям брюссельской конференции, вывоз оружия и боевых припасов на территорию африканского материка, ограниченную 20 параллелью северной и 22 параллелью южной широты, и на острова, отстоящие не далее 100 морских миль от этой части материка. Вместе с тем, признавалась обязанность русского правительства карать за работорговлю и иностранцев, попавших в руки русских властей.

Работорговля в современном мире

Сегодня работорговля существует в некоторых странах Азии, Африки, Восточной Европы и Латинской Америки. Например, в Нигере основными посредниками в торговле рабами являются туареги. По данным организации Timidria, в 2003 году в Нигере в рабстве находилось 870 000 человек.

В борьбе с современной работорговлей участвуют неправительственные организации, как например, организация Association for Community Development (Бангладеш), Bonded Liberation Front (Индия), Anti-Slavery International (США).

Работорговля и ООН

ЮНЕСКО объявила 23 августа Международным днём памяти жертв работорговли и её ликвидации.

См. также

• Рабовладельческий строй
• Рабство
• Сексуальное рабство
• Торговля людьми
• Невольничий рынок
• Крепостное право в России

Ссылки

• [liberea.gerodot.ru/neoglot/rabtorg.htm Конец работорговли]

Литература

• Каргалов В. В., «На степной границе», М. Наука, 1974

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Работорговля

– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]