Рабочая милиция Варшавы (1921—1939)
Это статья о военизированном формировании ППС и ППС—Прежняя революционная фракция.
О военизированных формированиях ППС—Свобода, Равенство, Независимость и ВСРП см. статьи Рабочая милиция PPS—WRN и Рабочая милиция (ВНР).
| Рабочая милиция польск. Milicja Robotnicza | |
| Годы существования | |
|---|---|
| Страна | |
| Тип | |
| Функция |
силовая поддержка варшавской организации ППС, ППС—Прежняя революционная фракция, классовых профсоюзов и маршала Пилсудского; нападения на политических противников; контроль над рынком труда; рэкет |
| Часть |
Варшавский комитет ППС, руководство ППС—Прежняя революционная фракция |
| Прозвища |
bandyci stolicy |
| Участие в |
столкновение с эндеками (1922), Майский переворот (1926), атака на первомайскую демонстрацию коммунистов (1928) |
| Командиры | |
| Известные командиры | |
Рабочая милиция (польск. Milicja Robotnicza) — военизированное формирование Польской социалистической партии и ППС—Прежняя революционная фракция в Варшаве 1921—1939 годов. Действовала под командованием Юзефа Локетека, политически ориентировалась на Раймунда Яворовского. Совершила серию нападений на эндеков и коммунистов. Активно участвовала в Майском перевороте, способствовала приходу к власти Юзефа Пилсудского. Осуществляла силовой контроль над рынком труда в интересах классовых профсоюзов. Была тесно связана с криминальными структурами, участвовала в рэкете. Прекратила деятельность после оккупации Польши нацистами.
Содержание
Социалистические боевики
Наличие военизированных формирований являлось традицией Польской социалистической партии (ППС). Боевые дружины ППС активно действовали во время революции 1905—1907 годов. С партией — преимущественно с группами, ориентированными на Юзефа Пилсудского — были связаны Польские легионы и Польская военная организация. В 1917 были организованы вооружённые Группы боевой тревоги, в 1918 партийное ополчение называлось Народной милицией.
В наибольшей степени поддерживала Пилсудского столичная организация ППС. Варшавский комитет партии возглавлял Раймунд Яворовский, ветеран боевых дружин и Легионов. Его близкий соратник Юзеф Локетек с 1921 по поручению Яворовского руководил военизированным крылом варшавской ППС — Рабочей милицией. Это формирование было создано на основе предыдущих партийных ополчений и являлось их продолжением, однако в большой степени сохраняло организационную автономию.
В распоряжении Варшавского окружного комитета находилась рабочая милиция ППС, превращённая в террористическую формацию, широко прибегавшую к услугам уголовных элементов. Она специализировалась на физических расправах с отдельными коммунистами, а главное, широко практиковала во время пролетарских праздников и других манифестаций вооружённые нападения на демонстрации коммунистов[1].
Политически милиция ориентировалась не на руководство ППС во главе с Игнацы Дашинским, а на Варшавский комитет Яворовского.
Силовые акции в Варшаве
Варшавская организация ППС отличалась не только верностью Пилсудскому, но и идеологическим радикализмом. Она занимала непримиримо враждебную позицию в отношении идейно-политических противников — Коммунистической партии и консервативной Эндеции. Рабочая милиция вела против них борьбу силовыми методами, нередки были прямые физические столкновения[2].
Наиболее известны эпизоды 1922, 1926, 1928 годов. 11 декабря 1922 эндеки захватили в заложники нескольких социалистических активистов. Рабочая милиция Локотека атаковала противников. Между левыми и правыми боевиками завязалась массовая драка на площади Трёх крестов, социалисты были освобождены. 12-14 мая 1926 Рабочая милиция сыграла важную роль в Майском перевороте Юзефа Пилсудского. Боевики Яворовского—Локетека атаковали правительственные силы, брали под контроль ключевые объекты столицы и передавали их войскам маршала. Попутно совершались нападения на эндеков и коммунистов, хотя компартия поддержала переворот. 1 мая 1928 Рабочая милиция атаковала коммунистическую демонстрацию[3], применив огнестрельное оружие.
Политика и криминал
Национальное руководство ППС, поначалу поддержав Пилсудского, вскоре перешло в оппозицию из-за его авторитарного правления и социального консерватизма. Варшавская организация сохранила верность маршалу. 1 ноября 1928 группа её лидеров во главе с Яворовским, Морачевским и Локетеком учредила ППС—Прежнюю революционную фракцию. Рабочая милиция Варшавы перешла в новую партию. Задачи и функции остались прежними.
При этом укрепились давние связи Локотека и Яворовского с криминальными структурами столицы, в особенности ОПГ Лукаша Семёнтковского по прозвищу Tata Tasiemka[4]. Рабочая милиция участвовала в рэкете, часть средств передавалась в партийную кассу[5]. Локетек возглавлял профсоюз рабочих речного транспорта, входивший в Центральное объединение классовых профсоюзов[6]. Рабочая милиция использовалась в конкуренции на рынке труда. В 1932 Юзеф Локетек был осуждён за избиение носильщиков, не состоявших в его профсоюзе.
На улицах столицы правил польский пролетарско-бандитский кулак, направляемый еврейским интеллигентом[7].
В 1935, после кончины Пилсудского деятельность партии, профобъединения и милиции резко пошла на спад. Новый авторитарный режим жёстко контролировал политическую жизнь и пресекал негосударственные инициативы. Немецкое вторжение в сентябре 1939 положило конец легальному существованию этих организаций.
Продолжение традиции
Традиция Рабочей милиции оказалась отчасти востребована социалистическим подпольем в период нацистской оккупации. Юзеф Локетек вёл подпольную работу в Варшаве до 1941. Название и частично структурные параметры унаследовала Рабочая милиция PPS—WRN.
Некоторые отголоски просматривались даже на раннем этапе движении Солидарность. Радикальные активисты пытались создавать в 1981 «группы наведения порядка» на предприятиях (особую известность в этом плане приобрёл шахтёр Войчек Фигель)[8]. «Создавать штурмовые отряды» призывал Ян Рулевский[9], в сходном плане выступал Мариан Юрчик[10]. Однако эта тенденция не получила развития, поскольку «Солидарность» принципиально отвергала насильственные методы борьбы[11].
Напишите отзыв о статье "Рабочая милиция Варшавы (1921—1939)"
Примечания
- ↑ Кризис политической системы капитализма в странах Центральной и Юго-Восточной Европы / И. В. Михутина. Режим «санации» в Польше и рабочий класс.
- ↑ [facet.wp.pl/apage,2,kat,1034179,wid,17302173,wiadomosc.html?ticaid=114a4b&_ticrsn=3 Doktor Łokietek — gangster i patriota. S.2]
- ↑ Неосоциалистические тенденции в доктрине и практике пилсудчины // Сергей Кара-Мурза и другие. Коммунизм и фашизм: братья или враги? М.:Яуза-пресс; 2008.
- ↑ [culture.pl/pl/dzielo/jerzy-rawicz-doktor-lokietek-i-tata-tasiemka-dzieje-gangu Jerzy Rawicz, "Doktor Łokietek i Tata Tasiemka. Dzieje gangu"]
- ↑ [dintojra.blogspot.ru/2009/11/tata-tasiemka.html Tata Tasiemka]
- ↑ [www.lewica.pl/index.php?id=9815&druk=1 Niepodległościowe tradycje socjalistów w II RP. Niepodległość (1919—1939)]
- ↑ [www.sensusnovus.ru/analytics/2015/08/31/21541.html Раймунд Яворовский — первый боец Первого маршала]
- ↑ Ф.Кузнецов. «Солидарность»? Нет — контрреволюция! «Литературная газета», ноябрь 1981.
- ↑ Центральное телевидение Гостелерадио СССР. Трудное время Польши. Март 1982.
- ↑ Ф.Кузнецов. Вешатель. «Литературная газета», ноябрь 1981.
- ↑ Мариуш Вильк. Нелегалы. 1984; рус. пер.: Лондон, 1987.
Отрывок, характеризующий Рабочая милиция Варшавы (1921—1939)
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
