Рабочий факультет

Рабо́чий факульте́т (сокращённо рабфа́к) — учреждение системы народного образования в СССР (курсы, позже собственно факультеты), которое подготавливало рабочих и крестьян для поступления в высшие учебные заведения, существовавшие с 1919 года до середины 1930-х годов.

Рабфаками также неофициально именовались подготовительные отделения вузов, создававшихся в 1970—1980-е годы для целевого приёма рабочей и сельской молодёжи.

По общему правилу выпускники рабфаков зачислялись в вузы без вступительных экзаменов (либо в качестве таковых им засчитывались выпускные испытания на рабфаках).

Рабфаки после революции

До Октябрьской революции 1917 года подавляющая часть граждан Российской империи были неграмотны. По данным переписи 1897 года, в составе всего населения империи был 21 % грамотных, а за вычетом детей до 9 лет — 27 %. При этом уровень грамотности сильно различался в разных областях страны. Так, в Эстляндской и Петербургской губерниях грамотное население составляло 77,9 % и 55,1 %, а в Сибири и Средней Азии 12,4 % и 3,3 % соответственно. Но и среди тех, кто умел читать и писать, большинство приходилось на жителей сельских местностей и провинциальных городков, где возможности образования ограничивались церковно-приходской школой, уровень подготовки в которой делал фактически недоступным для выпускников не только высшее, но и среднее специальное образование.

Чтобы преодолеть барьер, объективно создававшийся в этих условиях перед полуграмотными рабочими и крестьянами в отношении возможности дальнейшего образования, 2 августа 1918 года СНК РСФСР издал декрет о новых правилах приёма в вузы, который предоставил трудящимся право поступать в высшую школу без экзаменов и посещать занятия даже без предварительного предъявления документа об образовании. Новые правила привлекли в вузы большое число рабочих и крестьян, но уровень общеобразовательной подготовки большинства из них оказался настолько низким, что высшее образование всё равно оказалось для них недоступным.

В этой ситуации заместитель наркома просвещения РСФСР М. Н. Покровский (он был председателем Совнаркома Москвы и Московской губернии с 11 марта 1918 вплоть до упразднения этого органа в мае 1918) выдвинул идею создания рабочих факультетов как предварительной ступени для подготовки широких масс к получению высшего образования. В 1919 году в Москве приняли постановление об открытии вечерних курсов по подготовке рабочих и крестьян в высшую школу при вузах, школах и в качестве самостоятельных учреждений. В Постановлении Наркомпроса РСФСР от 11 сентября 1919 года «Об организации рабочих факультетов» рабфак определён как автономное учебно-вспомогательное учреждение — специальные курсы для подготовки в кратчайший срок рабочих и крестьян в высшую школу.

Первый рабфак Советской России был открыт в том же 1919 году на базе вечерних курсов, организованных при бывшем Московском Коммерческом институте (впоследствии Московский институт народного хозяйства им. Г. В. Плеханова, ныне Российская экономическая академия). Первый в Сибири рабфак был открыт в марте 1920 года при Омском сельскохозяйственном институте.

Законодательное оформление системы рабфаков завершил декрет СНК РСФСР «О рабочих факультетах» от 17 сентября 1920 года. На рабочие факультеты принимались «рабочие и крестьяне в возрасте от 18 лет, делегированные производственными союзами, фабрично-заводскими комитетами, партийными отделами работы в деревне, волостными, уездными и губернскими исполкомами» (в формулировке БСЭ 1976 года — занятые физическим трудом, по командировкам предприятий, профсоюзов, партийных и советских органов). Обучение на дневном отделении рабочего факультета было приравнено к работе на производстве (то есть срок обучения засчитывался в трудовой стаж); слушатели обеспечивались государственными стипендиями. В 1921/1922 учебном году на дневных рабфаках был установлен трёхлетний срок обучения, на вечерних — четырёхлетний.

Особое внимание уделялось подготовке национальных меньшинств, среди которых процент неграмотных в царской России был наибольшим. До 1924 года представители национальных меньшинств обучались преимущественно на рабфаках Москвы и Петрограда. Во второй половине 1920-х годов стали открываться национальные рабфаки и отделения при общих рабфаках.

В 1925/26 учебном году около 40 % мест при приёме в вузы было занято выпускниками рабфаков.

В 1930 году в РСФСР было 117 рабфаков (69 дневных, 48 вечерних) с 44930 студентами. К 1932/1933 учебному году в СССР работало уже более 1000 рабфаков, где обучалось около 350 тысяч человек. Многие рабфаки создавались при отраслевых вузах, что позволяло использовать в учебной работе оборудование, лаборатории и кабинеты и укрепляло связь рабфаков с высшей школой. С годами всё большее значение получали вечерние рабфаки, «где студенты не отрываются от производства, от рабочей среды, оставаясь связанными с производственной, общественно-политической, профессиональной жизнью своего завода, фабрики. Это преимущество вечерних рабфаков делает их более доступными для рабочих и обеспечивает дальнейшее развитие их, тогда как дневные рабфаки утрачивают своё значение по мере того, как дети рабочих и крестьян получают в 7-9-летних школах образование, достаточное для поступления в вузы».

В конце концов, к середине 1930-х годов благодаря развитию системы общего и специального среднего образования в СССР необходимость в рабфаках стала отпадать, и они были упразднены.

«Рабфаки» 1970-х

В 1969 в соответствии с постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «в целях повышения уровня общеобразовательной подготовки рабочей и сельской молодёжи и создания ей необходимых условий для поступления в высшую школу» в вузах страны были учреждены подготовительные отделения. И хотя старый термин «рабфаки» при этом в официальных актах не использовался, в неофициальной речи, а потом в вузовских документах и в СМИ он обрёл вторую жизнь, нередко употреблялся даже без кавычек.

См. также

• Подготовительные курсы

Отрывок, характеризующий Рабочий факультет

Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.