Рабство у первобытных народов

Наиболее примитивными обществами в начале XX века являлись австралийские племена. Соответственно этому мы не встречаем здесь рабства в строгом смысле: весь труд лежит на женщинах, играющих роль настоящих рабынь: с ними всегда жестоко обращаются — хуже, чем с собаками; нередко кроме роли вьючного скота они играют и роль скота убойного. То же и у папуасов, хотя на некоторых островах (Фиджи) есть уже зародыши рабства. Здесь дикари настолько предусмотрительны, что оставляют в живых пленных в качестве пищи, но в промежуток времени между взятием в плен и съедением военнопленные используются в качестве рабочих рук, тем более, что здесь встречаются уже зачатки земледелия. На других островах — Соломоновых, Новой Гвинее — рабами пользуются и как меновыми ценностями.

В Африке, классической стране рабства, негры находятся в самых различных отношениях к рабству. У готтентотов рабства нет, да и по экономической своей организации они не чувствуют в нём надобности; даже положение женщин здесь не столь тяжёлое, как у аборигенов Австралии. Зато военнопленных убивают без милосердия.

У кафров место рабов заступают женщины.

У дикарей тропического пояса (от Гвинейского залива до области Великих озёр и Мозамбикского пролива), где цивилизация выше и уже существует земледелие, рабство вполне установилось: пленных здесь часто убивают, иногда съедают, но часть всегда сохраняется; чем более племя предано людоедству, тем менее в нём число рабов. Очень сильным стимулом к усилению рабства послужила здесь торговля рабами, принявшая особенно громадные размеры и ставшая особенно ужасной с того времени, когда в ней деятельное участие приняли европейцы. Источником рабства в этой части Африки являлись войны и набеги, но и задолженность, отцовская власть, судебные карательные меры.

Племена тропического пояса — «пояса рабства» — резко делятся на страны фетишистские и мусульманские. Из обитателей фетишистских стран, стоящих на низшей ступени развития, у одних (например у жителей Манбутту) пленных если и оставляют в живых, то лишь в качестве убойного скота; у других (Уганда) рабство хотя и существует, но ещё плохо организовано; у третьих (Ашанти, Дагомея) оно является вполне организованным институтом: здесь уже имеется класс домашних рабов, с которыми обращаются не особенно жестоко, и рабов-военнопленных, к которым жестоки и которых стараются как можно скорее продать. В мусульманских государствах рабов гораздо больше: на каждого свободного человека приходится по три-четыре невольника, многие частные лица имеют по тысяче рабов. Такие широкие размеры рабства обусловлены довольно значительным развитием хозяйства в этих государствах. К самой низшей категории рабов принадлежат военнопленные и дети невольников, рождённые вне брака: эти рабы представляют собой ходячую монету и вьючный скот; хозяева обращаются с ними самым безжалостным образом — не лучше, чем с домашними животными. Домашним рабам живётся несколько лучше: они входят в состав семьи и нередко пользуются влиянием; отношение к ним господ почти всегда ласковое. Положение третьей категории рабов ещё лучше: это — крепостные, отбывающие известную барщинную работу; выполнив положенное, они могут свободно располагать собой. Однако такая свобода есть лишь результат терпимости господ, а не юридического их положения. Наконец, существует ещё одна группа рабов — правительственных, составляющих организованную корпорацию и имеющих своего начальника, в выборе которого король сообразуется с их желаниями. Из них набираются солдаты, часто — чиновники и офицеры. Они даже имеют право сами владеть рабами.

У американских дикарей рабство не достигло такого развития, как у африканских негров. И здесь племена, всего ближе стоящие к первобытно-общинному строю, или совсем ещё не ввели у себя рабства, или место рабов у них заступают женщины. Таково положение на Огненной Земле.

Патагонцы и другие бродячие племена южноамериканских пампасов захватывают в плен женщин и детей, но редко оставляют жизнь пленным мужчинам, выменивая их на лошадей и скот.

Чем ближе к северу, к Перу и Мексике, тем чаще встречается рабство и тем оно более развито (майя). Американские эскимосы, обитающие на северных берегах, и индейцы, живущие в глубине материка, в общем не знали рабства, или же оно здесь — явление редкое и исключительное. На северо-западном берегу, у племён, происшедших от смешения эскимосов с индейцами, рабство укоренилось. У тлинкитов и индейцев канадской провинции Британская Колумбия рабы составляли около трети всего населения. Эти племена с рабами обращались очень жестоко. Рабы выполняли здесь все тяжёлые работы; ими вели значительную торговлю, они же заменяли ходячую монету. У тлинкитов, когда раб старился, его убивали. Часто рабы закалывались на могиле своего владельца; нередко их приносили в жертву богам. Столь же жестоки к рабам рабовладельческие племена индейцев чинуки и апачи.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Рабство у первобытных народов

К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
– Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
– Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, – сказал другой офицер.
– Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, – сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, 19 летний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!