Раванелли, Фабрицио

Фабрицио Раванелли
Общая информация
Прозвище	Penna Bianca (Белое Перо) Volpe argentata (Серебряная Лиса)
Родился	Перуджа, Италия
Гражданство
Рост	188 см
Позиция	нападающий
Информация о клубе
Клуб	без клуба
Карьера
Молодёжные клубы
1983—1986	Перуджа
Клубная карьера*
1986—1989	Перуджа	90 (41)
1989—1990	Авеллино	7 (0)
1989—1990	→  Казертана	27 (12)
1990—1992	Реджана	66 (24)
1992—1996	Ювентус	111 (41)
1996—1998	Мидлсбро	35 (17)
1998—2000	Олимпик Марсель	64 (28)
2000—2001	Лацио	27 (4)
2001—2003	Дерби Каунти	50 (14)
2003	Данди	5 (0)
2004—2005	Перуджа	39 (9)
Национальная сборная**
1993—1996	Италия	22 (8)
Тренерская карьера
2013	Аяччо
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Фабри́цио Раване́лли (итал. Fabrizio Ravanelli; 11 декабря 1968, Перуджа) — итальянский футболист, нападающий, тренер.

Карьера

Игровая

За свою карьеру Раванелли сменил немало клубов, среди которых были гранды итальянского футбола («Ювентус», «Лацио»), французский суперклуб («Олимпик» Марсель) и коллективы Туманного Альбиона («Мидлсбро», «Дерби Каунти»). Был известен как Белое Перо за своеобразный цвет волос и манеру забивать мячи из самых невероятных положений.

Свои лучшие годы Фабрицио Раванелли провёл в «Ювентусе», с которым завоевал ряд престижных трофеев: титул чемпиона Италии (1994/1995), Кубок Италии (1994/1995), Суперкубок Италии (1995), Лигу Чемпионов (1995/1996) и Кубок УЕФА (1992/1993). Треугольник Раванелли — Виалли — Баджо считался в те годы лучшей атакующей связкой клубного футбола. Неизвестно, какая судьба ждала бы «Старую Сеньору» после его развала, если бы на смену «трио» не был найден дуэт Индзаги — Дель Пьеро.

Настоящей неудачей стал для Раванелли переезд в Англию, в клуб Брайана Робсона «Мидлсборо». Несмотря на хет-трик в своём дебютном матче против «Ливерпуля» (матч открытия Премьер-Лиги 1996/1997) и звание одного из лучших голеадоров сезона, Раванелли вместе с Боро был вынужден расстаться с высшим эшелоном английского футбола. Эта трансферная сделка стала одной из самых неудачных в истории «красных».

Президент «Мидлсбро» Стив Гибсон в книге «Американские горки по-риверсайдски» писал:

Когда мы выигрывали, он выглядел фантастически. Когда же проигрывали и всем требовалось собраться в единый кулак, он превращался в такого парня, с каким не хочется оказаться в одной траншее. В таких случаях первое, что приходилось делать, — это орать на него, потому что он сам начинал огрызаться и повышать голос. Рэйв влюблён в футбол, он первоклассный профессионал. По его образу жизни и поведению на тренировках чувствовалось, что он абсолютно предан футболу и что он — большой игрок. Он сам ощущал, что он — более великий, чем клуб, в котором играет, и был, вероятно, прав. Беда в том, что он не пытался это своё ощущение скрыть и постоянно его подчёркивал. Он без уважения относился к людям, окружавшим его. Сезон был важным, нужно было всем быть единой командой. Никто не имел права изолироваться от общих проблем, как это делал Рэйв. У него была странная привычка вторгаться в любой разговор. Он был всегда эмоционален, даже чересчур. И он не принял коллективную ответственность, без которой немыслим командный игрок.

Не сложились дела и в двух последующих клубах: марсельском «Олимпике» и «Лацио», играя за которые Раванелли хоть и показывал достойную игру, вернуться на прежний уровень всё же не смог. 26 голов в лигах за три полноценных сезона не могли устроить «Лиса», и в 2001 году он подписал, как казалось тогда, спасительный контракт с «Дерби Каунти». Но, по несчастливой традиции, клуб также не избежал понижения в классе. На этот раз виной всему стал финансовый кризис, хотя игра команды тоже не впечатляла.

Завершил свою карьеру Фабрицио Раванелли там, где и начинал — в родной для себя «Перудже».

Тренерская

8 июня 2013 года подписал двухлетний контракт с «Аяччо». 2 ноября 2013 года отправлен в отставку.

Достижения

Командные

• Победитель Серии C2 (1): 1987/88
• Чемпион Италии (2): 1994/95, 1999/2000
• Обладатель Кубка Италии (2): 1994/95, 1999/2000
• Обладатель Суперкубка Италии (1): 1995
• Обладатель Кубка УЕФА (1): 1992/93
• Победитель Лиги чемпионов УЕФА (1): 1995/96

Личные

• Лучший бомбардир Серии C2: 1987/88 (23 гола)
• Лучший бомбардир Кубка Италии: 1994/95 (6 голов)

Ссылки

• [www.juventus1897.it/articolo.asp?id=2123 Биография Раванелли]
• [ravanelli.ucoz.ru/ Фан-клуб Фабрицио Раванелли]
• [www.national-football-teams.com/v2/player.php?id=11132 Статистика на сайте National Football Teams] (англ.)
• [www.soccerbase.com/players/player.sd?player_id=6591 Статистика на soccerbase.com] (англ.)

Отрывок, характеризующий Раванелли, Фабрицио

– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.