Радегунда

Святая Радегунда лат. Radegunda или Radegonda<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Статуя св. Радегунды в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа в Париже</td></tr>
королева франков
538 — между 550 и 555
Предшественник:	Гунтека
Преемник:	Вульдетрада
Рождение:	ок. 518 Эрфурт, Тюрингия
Смерть:	13 августа 587(0587-08-13) Пуатье, Франкское государство
Отец:	Бертахар
Супруг:	Хлотарь I

Святая Радегу́нда (Радегонда Тюрингская); (лат. Radegunda или Radegonda; ок. 518, Эрфурт, Тюрингия — 13 августа 587, Пуатье, Франкское государство) — королева франков, жена Хлотаря I, дочь короля Тюрингии Бертахара. Была канонизирована, день её памяти празднуется 13 августа. Имя Радегунда в переводе с древневерхненемецкого языка означает «Воительница советами», от Rat (совет) и Kampf (борьба).

Принцесса Тюрингии

Святая Радегунда родилась приблизительно в 518 году в Эрфурте, главном городе государства Тюрингия. Она была дочерью Бертахара, короля Тюрингии, одного из трёх правителей, наряду с его братьями Герменефредом и Бадерихом, разделивших между собой ориентировочно в 507 году королевство Тюрингия.

В 525 году Герменефред неожиданно напал на своего брата Бертахара, убил того и захватил его королевство. После этого Радегунда вместе со своим младшим братом, имя которого в исторических источниках того времени не упоминается, была воспитана при дворе своего дяди. В 529 году, подстрекаемый своей злой и жестокой женой Амалабергой, Герменефред восстал против своего другого брата — Бадериха. Герменефред заключил союз с королём Австразии Теодорихом I, пообещав тому в случае победы отдать половину королевства брата. В произошедшем сражении победа осталась за Герменефредом и Теодорихом I, Бадерих погиб, однако Герменефред отказался выполнить условия договора и сохранил за собой всё королевство.

В 531 году Теодорих I, используя как предлог обвинение Герменефреда в том, что тот так и не передал ему часть своего королевства, объявил войну тюрингам. Он заключил союз со своим братом Хлотарем I и выступил против Герменефреда. В произошедшей битве на реке Унструт братья нанесли сокрушительное поражение тюрингам, многие из которых погибли, и захватили почти всю Тюрингию. Король Герменефред бежал, укрывшись в крепости Скитинг (совр. Бургшайдунген на реке Унструт). Между тем Теодорих I, устроив неудачное покушение на брата, поссорился с Хлотарем, и тот отказался от продолжения войны и вернулся в своё королевство, прихватив с собой часть захваченных трофеев, среди которых была и племянница короля Герменефреда, дочь его брата Бертахара, Радегунда вместе со своим младшим братом.

Пленница Хлотаря I

Хлотарь I намеревался воспитать её в духе смирения и впоследствии сделать своей женой. Вернувшись домой, он предоставил Радегунде свою королевскую резиденцию на вилле Ати в Вермандуа близ реки Соммы, где она получила первоклассное литературное и религиозное образование, редкое по тем временам, в особенности для женщин. Изначально Радегунда была язычницей, но в городке Ати познакомилась с христианским учением и приняла святое крещение. Изучая основы христианской веры и латынь, она научилась писать и читать, что для того времени считалось высоким уровнем образования, до которого дотягивали не все короли. Будучи ещё совсем ребёнком, она проводила много времени в молитвах и с детства мечтала посвятить себя монашеской жизни.

Наделённая от природы сердечностью и состраданием, она плакала над Житиями святых и тоже мечтала стать мученицей. Любовь к богу привела её к проблемам простых людей. Вокруг неё в домиках для прислуги царили голод и нищета. Обездоленные люди зачарованными глазами смотрели на молодую и прелестную принцессу, сердце которой наполнялось жалостью к этим несчастным. Наперекор воле своей свиты она очень часто собирала у себя бедняков, отмывала их в большом котле, усаживала за стол и кормила досыта. А потом обращалась к их душам, помогая нести бремя жизни: рассказывала им о Боге и зачитывала тексты из Священного Писания.

Радегунду окружали знатные сверстницы, среди которых было очень много сплетниц, завистниц и соперниц. Для них она всегда оставалась чужестранкой, принцессой захваченной страны и при случае, ей постоянно напоминали об этом. Их зависть разгоралась ещё сильнее, если они видели, что Радегунда находилась под покровительством самого короля. Тем более, что он овдовел, после смерти Гунтеки, и появились упорные слухи, что иностранка может стать новой королевой франков.

Кстати, у Меровингов в ходу было «многожёнство», но в современном понимании значение этого термина немного отличается. В V—VIII вв. был широко рапространён конкубинат — основанный на германском праве институт сожительства, с точки зрения современных историков не нарушавший законов того времени. Со стороны христианской церкви больших проблем по этому поводу не возникало, так как её представители в большинстве случаев смотрели на эти связи сквозь пальцы, но существование у одного монарха нескольких законных жён церковь запрещала. В качестве конкубин («вторых жён») выступали женщины, занимающие более низкое положение в обществе, чем их «супруг», а вот венчанная («главная жена») должна была быть знатного или королевского происхождения, и если монарх в целях достижения каких-либо политических целей хотел заключить новый брак, то тут возникали проблемы, так как, чтобы он стал легитимным, ему необходимо было развестись с предыдущей законной женой.

Незаметно пролетело почти восемь лет, и в 538 году Хлотарь вызвал красивую пленницу ко двору. Увидев, что Радегунда повзрослела и похорошела, король, несмотря на большую разницу в возрасте, решил заключить с ней законный брак, хотя на тот момент у него были ещё две «вторые жены» — родные сёстры Ингунда и Арнегунда. Назначив день свадьбы, он начал готовиться к бракосочетанию, но Радегунда вовсе не хотела выходить за него замуж. Придя в ужас от подобной участи, она тайно покинула королевский двор и попыталась скрыться, взяв с собой только преданную служанку. Но далеко убежать ей не удалось, и вскоре, недалеко от Перонна, она была схвачена и немедленно доставлена в Суассон, где и состоялось свадебная церемония, которая проходила в присутствии святого Медарда, епископа Нуайонского. Радегунду вопреки её воле обвенчали с королём Хлотарём, и она стала женой ненавистного ей человека.

Королева франков

Смирившись со своей судьбой и став королевой, Радегунда активно участвовала в делах государства, вместе с мужем принимала иностранных послов, держала себя с достоинством и ни от кого не зависела в своих решениях. Хлотарь уважал свою супругу, прислушивался к её советам, но всё равно между ними возникали ссоры. При дворе под своей королевской одеждой она носила грубую власяницу, а когда принимала участие на пирах и банкетах, то просила подавать для себя блюдо из бобов или чечевицы, а слугам повелевала раздавать хлеб нищим. Но при этом она всегда оставалась верной своей мечте, и как только наступал час богослужения, она удалялась молиться. Радегунда очень не любила дикие увеселения королевского двора: военные смотры и разнообразные турниры, шумную охоту и бесконечные пиры с обильными возлияниями. Больше всего на свете она стремилась стать монахиней, ведя аскетическую жизнь, лишая себя удовольствий и строго соблюдая посты. Летописи называют Радегунду одной из лучших франкских королев.

После свадьбы Хлотарь отдал Радегунде поместье Ати и другие владения в её личное распоряжение, где она основала больницу для бедных, которую часто посещала и сама ухаживала за больными. Видя, что Радегунда чересчур подвержена благочестию, придворные говорили королю: «Ты женился на монашке, а не на королеве!». Хлотаря раздражало поведение супруги и он осыпал её упрёками, но затем под впечатлением от её святости, возмещал свои оскорбления помилованием приговорённых к смерти и подарками, которые она сразу раздавала бедным. Милостыне она посвящала большую часть своего времени, отдавая свои украшения церквям и монастырям, и раздавая всё своё имущество вплоть до одежды обездоленным.

Их брак продлился больше десяти лет, детей они не имели. «За это время Радегунде опостылел её королевский титул, и она всячески уклонялась от выполнения королевских обязанностей», — писал её биограф. В 555 году, не оставив наследников, умер король Австразии Теодебальд, внук Теодориха I. Хлотарь сразу же присоединил его земли к своим, не поделившись со своим братом Хильдебертом I, так что теперь его королевство граничило с родиной его жены Тюрингией, которая после смерти Герменефреда в 534 году платила дань франкам. Брат Радегунды, опальный принц, жил рядом с сестрой и когда, в 555/556 году, вспыхнуло восстание в соседней Тюрингии, то он, вероятнее всего, мог бы возглавить этот мятеж. Возможно, чтобы этого не произошло, Хлотарь приказал убить его, используя для этой цели преступников. Но это только предположение, так как исторические источники того времени не связывают смерть брата Радегунды с походом против тюрингов. Сообщается только то, что он собирался бежать в Константинополь, но по просьбе сестры остался, однако из текста неясно, относится это ко времени непосредственно перед его гибелью, или к более раннему периоду его жизни при дворе Хлотаря. Как возможная дата этого события и принятия монашества Радегундой часто упоминается 550 год, так что его смерть наступила, вероятно, между 550 и 555 годами.

Радегунда в это время отсутствовала, она объезжала близлежащие монастыри, но вернувшись ко двору и узнав, что её любимого брата убили, сначала устроила большой скандал, затем отправилась в церковь, чтобы «отмолить лежащую на Хлотаре невинно пролитую кровь», и в конце концов решилась на побег. В тайне она ушла из дворца и отправилась в Нуайон, где обратилась к местному епископу Медарду, который славился своим благочестием, с просьбой постричь её в монахини. Епископ сначала заколебался, потому что нужно было расторгнуть брак, совершённый по всем канонам салического права — основного закона франков, кроме того он опасался, что король может сместить его с занимаемой церковной кафедры. Но затем, поддавшись на уговоры королевы, внял её мольбам, расторг брак и рукоположил в дьяконисы. Хлотарь пытался вернуть Радегунду, но не преуспел в этом, тогда он взял себе новую жену, заключив брак с Вульдетрадой, вдовой Теодебальда, но вскоре развёлся с ней по настоянию духовенства.

Монахиня аббатства Сен-Круа де Пуатье

Став монахиней, Радегунда немедленно уехала в Тур, чтобы поклониться там могиле святого Мартина Турского. Впервые в жизни она была по-настоящему счастлива. В Туре Радегунда не задержалась, а двинулась дальше в Пуатье, где, по совету отшельника Жана из Шинона, основала женский монастырь под покровительством святого Илария Пиктавийского (впоследствии монастырь Святого Креста), использовав для строительства средства, вырученные от продажи своего приданого. Здесь она собрала девушек из богатых семей, которые хотели жить в монастыре, отрешившись от мирских дел в трудах и молитвах. В стенах монастыря могла найти еду и кров любая женщина, искавшая спасения от мирских страстей или от насилия в семье.

Узнав, что во время своего паломничества в Тур в 561 году, Хлотарь решил вернуть её ко двору, Радегунда, просьбами и категорическим отказом, отвоевала себе право остаться в стенах монастыря. Она настойчиво просила защиты у епископа Парижа Германа, который сопровождал короля. Епископ упал в ноги Хлотарю перед могилой святого Мартина и уговорил того отступить, после чего сам отправился в Пуатье, чтобы лично донести эту новость Радегунде. Он же рукоположил в игуменью Агнессу, «наиболее близкую ученицу, духовную дочь и подругу детства Радегунды». Характерно, что Радегунда отказалась стать аббатисой, а возложила эту ответственность на Агнессу, однако церковные иерархи и светские правители обращались в письмах именно к ней.

Со дня своего рукоположения и до самой смерти Радегунда ела только сырые плоды и овощи, а во время поста каждые четыре дня она сама дробила каменным жерновом зерно, которое служило пищей для неё и других монахинь. Жизнь в монастыре протекала по строго заведённому порядку. Два часа в день все сёстры уделяли литературным занятиям, наиболее образованные из которых переписывали старинные рукописи. Остальное время распределялось между молитвами, чтением религиозных книг и рукоделием. Радегунда так же как и все подметала комнаты, поддерживала огонь, готовила на кухне, стирала и чинила грязное белье, носила воду и дрова. Всегда пребывала в хорошем настроении и была готова стать служанкой для всех, в особенности для нищих и обездоленных. Прокажённых она принимала в стороне без свидетелей, омывала им лица, обнимала с любовью, заботилась об их гнойных ранах, а напоследок одаривала подарками. Тем не менее, авторитет её был непререкаем.

Последние годы жизни Радегунды скрасило неожиданное появление преданного друга, в 567 году монастырь посетил путешествующий по Галлии известный поэт того времени Венанций Фортунат, прибывший из Италии. В лице Радегунды и Агнессы он обрёл родственные души, и остался жить в Пуатье, взвалив на свои плечи мужские заботы. Радегунда часто проводила с ним вечера в долгих беседах, вспоминая о детстве, любимой Тюрингии и родных. Венанций Фортунат стал её духовником и биографом, сохранились две поэмы, написанные ими в сотрудничестве. Также он посвятил ей много стихотворений, прославляющих её ум, достоинство и благочестие.

Сначала отношения между Радегундой и епископами Пуатье отличались взаимой любовью и уважением, но затем испортились при епископе Маровее, который обиделся на её большое духовное влияние на епархию. Для своей веры она мечтала получить частичку святой реликвии Животворящего Креста Господня, который Иисус Христос нёс на Голгофу и на котором его распяли. Используя свой авторитет, стала инициатором переписки с византийским императором Юстином II по поводу доставки реликвии в Галлию, а затем послала клириков за ней в Константинополь. В 568 году Радегунда получила от императора в качестве дара эту величайшую реликвию, но епископ Маровей, раздражённый тем, что не оказался причастным к этому событию, отказался встречать её и исчез. Тогда королева отправила гонцов к Сигиберту I, сыну Хлотаря, чтобы тот повелел кому-нибудь из епископов поместить эту святую реликвию в монастыре с соответствующими почестями. Король поручил это сделать епископу города Тура Евфронию, который прибыл со своими клириками в Пуатье и перенёс святыню в монастырь с громким пением псалмов, с зажжёнными свечами и при воскурении ладана. Ради этого она впервые вышла за монастырские ворота встречать присланный из Константинополя кусочек голгофского креста, обрамлённый драгоценными камнями. С этой реликвией, несохранившейся до наших дней, Радегунда не расставалась никогда. Сначала она была помещена в монастырь Тура, а затем 19 ноября была перенесена в Пуатье, где её приветствовало всё население города. Люди пели гимны, сложенные по этому поводу Венанцием Фортунатом, а святыня была помещена в монастырь, который с тех пор стал носить имя Святого Креста (аббатство Сен-Круа де Пуатье).

Кстати, после обмена послами Радегунда получила возможность установить связь с роднёй, укрывшейся в Константинополе, где её двоюродный брат, Амалафрид, которого она очень любила, был принят на византийскую военную службу, хотя, скорее всего, к этому времени он уже умер, потому что после 552 года о его судьбе ничего не известно. По этому поводу Фортунат от её лица написал элегию «О гибели Тюрингии».

Смерть Радегунды

До самого конца своей жизни Радегунда сотворила множество добрых дел, в том числе, старалась остановить или предотвратить ссоры и междоусобные войны между четырьмя сыновьями Хлотаря, которые после смерти отца разделили между собой его королевство. Почитавшаяся святой ещё при жизни, она давала зрение слепым, изгоняла демонов и возвращала здоровье, поэтому её сравнивали с великим чудотворцем святым Мартином Турским.

По преданию, незадолго до смерти Радегунда увидела Самого Спасителя, Который возвестил её о скором уходе из земной жизни и сказал: «Ты самый большой бриллиант в Моей короне. Сейчас ты у меня на коленях, но скоро будешь в сердце Моём». В память об этом видении на каменном полу, куда ступил Христос своей босой ногой, остался след Его стопы, который и сегодня можно видеть в церкви Святой Радегунды в Пуатье.

Она упокоилась с миром несколькими днями позже, 13 августа 587 года, её тело долго лежало в церкви города Пуатье, и много верующих провожало великую святую в последний путь. Её похороны состоялись 25 августа, в отсутствие епископа Маровея, их возглавил Григорий Турский, преемник Евфрония на Турской кафедре. Саркофаг и сейчас находится в крипте той церкви в Пуатье, названной позже в её честь. Почитание святой Радегунды затем широко распространилось по всей Европе.

Монахини аббатства Сен-Круа де Пуатье сохранили до наших дней некоторые вещи, относящиеся к жизни Святой. Прежде всего, это ставротека — реликварий монастыря Святого Креста. В монастыре также сохранился подголовник, который называют пюпитром святой Радегунды. Ещё одно наследие святой — бронзовый крест, называемый крестом Радегунды, размером 0,113 м на 0,110 м, контуры которого сохранили на себе потёртости от её рук. К сожалению, ковчег святой Радегунды, в котором хранился кусочек голгофского креста, привезённого из Константинополя, безследно исчез во время Великой французской революции 1789 — 1799 годов. Само же аббатство Святого Креста было перенесено в местечко Сен-Бенуа, которое находится в 7 км к югу от Пуатье.

Литература

• Григорий Турский. История франков = Historia Francorum. — М.: Наука, 1987. — 464 с.
• Лебек С. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Article/lebek_prfrank.php Происхождение франков. V—IX века] / Перевод В. Павлова. — М.: Скарабей, 1993. — Т. 1. — 352 с. — (Новая история средневековой Франции). — 50 000 экз. — ISBN 5-86507-001-0.
• Фредегар. Хроника / / The Fourth Book of the Cronicle of Fredegar with its continuations. — London: Thomas Nelson and Sons Ltd, 1960.
• Венанций Фортунат. «О гибели Тюрингии»
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/France/VI/560-580/Venantius_Fortunatus/text1.htm Образ королевы-монахини в агиографическом сочинении Венанция Фортуната] // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. — 2012. — № 20. — С. 183—203.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/MEROVINGIANS.htm#_Toc184188201 CLOTAIRE I 511—561, CHARIBERT 561—567, GONTRAN 561—592] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 13 января 2012.
• [www.manfred-hiebl.de/mittelalter-genealogie/merowinger/radegunde_frankenkoenigin_587.html Radegunde von Thüringen] (нем.). Genealogie Mittelalter: Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 13 января 2012. [www.webcitation.org/65dZTZLuU Архивировано из первоисточника 22 февраля 2012].
• [www.pravoslavie.ru/put/2713.htm Святая Радегунда и перенесение части Животворящего Креста Господня во Францию]. Массалитина В. Православие.Ru. Проверено 17 марта 2012. [www.webcitation.org/67wCNGXir Архивировано из первоисточника 26 мая 2012].
• [teros.org.ru/content/view/597/144/ Радегунда — королева франков, монахиня, святая]
• [drevo-info.ru/articles/3329.html Радегонда Тюрингская]
• [contesina.livejournal.com/6764.html Святая Радегунда]

Отрывок, характеризующий Радегунда

«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.