Радзивилл, Людовика Каролина

Людовика Каролина Радзивилл
Род деятельности:	меценат
Дата рождения:	27 февраля 1667(1667-02-27)
Место рождения:	Кёнигсберг
Дата смерти:	25 марта 1695(1695-03-25) (28 лет)
Место смерти:	Бжег
Отец:	Богуслав Радзивилл
Мать:	Анна Мария Радзивилл
Супруг:	1) Людвиг Бранденбургский 2) Карл III Филипп Пфальцский
Дети:	от второго брака: Леопольдина Элеонора Жозефина, Мария Анна, Елизавета и сын

Людови́ка Кароли́на Радзиви́лл (Людвика Каролина Радзивилл; 27 февраля 1667, Кёнигсберг — 25 марта 1695, Бжег) — литовско-белорусская меценатка; княжна из рода Радзивиллов; жена маркграфа бранденбургского в первом браке; жена курфюрста Пфальца во втором браке. Единственная дочь и наследница конюшего великого литовского, князя-магната Богуслава Радзивилла (1620—1669) от брака с Анной Марией Радзивилл (1640—1667).

Мать умерла при родах; в два года лишилась и отца, умершего в 1669 году. Воспитывалась в Берлине в семье родственников — в семье курфюрста бранденбургского. Вышла замуж за маркграфа Людвига (1666—1687), младшего сына от первого брака курфюрста бранденбургского Фридриха Вильгельма. Овдовев, в 1688 году стала женой курфюрста пфальц-нейбургского Карла III Филиппа. Жила в Берлине, затем в Гейдельберге.

После смерти отца Богуслава Радзивилла, последнего по мужской линии представителя биржанской ветви магнатской фамилии Великого княжества Литовского, получила в наследство обширные владения в Литве и Белоруссии — Биржи, Кейданы, Невель, Себеж, Копысь, Слуцкое княжество с городами Слуцк, Копыль, Старобин и другие имения. В последнюю треть XVII века — первую треть XVIII века Слуцк был центром этой огромной латифундии. Управление осуществлял по поручению владелицы и её наследниц, пфальц-нейбургских принцесс, администратор («слуцкий староста» или «губернатор»).

Покровительствовала в своих владениях кальвинистам и православным. Благодаря её средствам в Слуцке действовала типография, переведённая из Митавы в 1672 году. Значительные средства выделялись для слуцких православных церквей и монастыря. На её средства (12 стипендий) обучались в университете Кёнигсберга выходцы из белорусских кальвинистских семей. Денежной поддержкой для продолжения учёбы в Берлине, Оксфорде, Франкфурте-на-Майне пользовались также выпускники Слуцкой кальвинистской гимназии.

Семья

Дети

Дети от второго брака с пфальцским курфюрстом Карлом III Филиппом:

• Леопольдина Элеонора Жозефина (1689—1693)
• Мария Анна (1690—1692)
• Елизавета (1693—1728)
• сын (род. 1695 и умер во младенчестве)

Предки

Радзивилл, Людовика Каролина — предки

Николай Рыжий Радзивилл               Христофор Николай "Перун" Радзивилл                       Катажина Томицкая               Януш Радзивилл                             Константин-Василий Острожский               Катерина Острожская                       София Тарновская               Богуслав Радзивилл                                   Иоахим II Гектор Бранденбургский               Иоганн Георг (курфюрст Бранденбурга)                       Магдалена Саксонская (1507—1534)               Елизавета София Бранденбургская (1589—1629)                             Иоахим Эрнст (князь Ангальта)               Елизавета Ангальтская (1563—1607)                       Агнесса Барби-Мюллинген               Людвика Каролина Радзивилл                                         Христофор Радзивилл                       Катажина Тенчинская               Януш Радзивилл                             Ян Кишка               Анна Кишка                       Эльжбета Сапега               Анна Мария Радзивилл                                   Николай Потоцкий               Стефан Потоцкий                       Анна Черминская               Катерина Потоцкая                             Иеремия Могила               Мария Могилянка                       Елизавета Чомортань Лозинская

Отрывок, характеризующий Радзивилл, Людовика Каролина

Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.