Радзивилл, Януш (гетман)

Януш Радзивилл польск. Janusz Radziwiłł<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Януш Радзивилл. Даниэль Шульц, 1652.</td></tr>
Гетман великий литовский
1654 — 1655
Предшественник:	Януш Кишка
Наследник:	Павел Сапега
Гетман польный литовский
1646 — 1654
Предшественник:	Януш Кишка
Наследник:	Винцент Гонсевский
Воевода виленский
1653 — 1655
Предшественник:	Криштоф Ходкевич
Наследник:	Павел Ян Сапега
Рождение:	2 декабря 1612(1612-12-02) Папели, Вилькомирский повет
Смерть:	31 декабря 1655(1655-12-31) (43 года) Тыкоцин, Подляское воеводство
Род:	Радзивиллы
Отец:	Христофор Радзивилл (младший)
Мать:	Анна Кишка
Дети:	Мария Анна Радзивилл

Я́нуш Радзиви́лл (польск. Janusz Radziwiłł;белор. Януш Радзiвiл; 2 декабря 1612 — 31 декабря 1655, Тыкоцин) — крупный государственный и военный деятель Великого княжества Литовского из рода Радзивиллов, великий подкоморий литовский (1633), генеральный староста жмудский (1646—1653), польный гетман литовский (1646—1654), воевода виленский (1653—1655), великий гетман литовский (1654—1655), князь Священной Римской империи на Биржах и Дубинках.

Владел обширными и многочисленными имениями в Великом княжестве Литовском. Ему принадлежали Биржи, Дубинки, Кейданы, Вижуны, Папели и Яшуны на территории современной Литвы, Любча в Новогрудском повете, Дойлиды и Заблудув в Гродненском повете, Невель в Витебском повете, Себеж в Полоцком повете. Янушу Радзивиллу принадлежали каменецкое, борисовское, мстиславское и другие староства.

Биография

Представитель литовского магнатского рода Радзивиллов герба Трубы. Единственный сын великого гетмана литовского и воеводы виленского Христофора Радзивилла (1585—1640) и Анны Кишки.

Закончил кальвинистскую Слуцкую гимназию, продолжил своё образование в Лейпцигском, Альтдорфском и Лейденском университетах, посетил Францию и Англию. В 1632 году польский король Владислав IV Ваза назначил Януша Радзивилла послом Речи Посполитой в Англии и Нидерландах.

В 1633 году Януш Радзивилл нанял в Голландии 1 тысячу пехотинцев и 200 драгун, вернулся на родину и принял участие в Смоленской войне (1632—1634). За военные заслуги получил в 1633 году должность подкомория великого литовского.

Как королевский дворянин Януш Радзивилл защищал интересы Радзивиллов. В 1634 году произошла ссора между Радзивиллами и Сапегами из-за должности подстолия полоцкого. В 1636 году во время встречи сенаторов с королём Януш Радзивилл оскорбил монарха. Владислав IV простил князя, но маршалок великий коронный Криштоф Опалинский и подканцлер коронный Петр Гембицкий обиделись на него. Обиженные магнаты написали жалобу в земские сеймики. В 1637 году Януш Радзивилл поссорился с подкоморием великим коронный Адамом Казановским. Между ними был назначен поединок, который так и не состоялся.

В 1637 году Януш Радзивилл был избран послом от Виленской земли на сейм. В 1639 году в Вильне произошли стычки между католиками и протестантами. В 1640 году во время похорон Христофора Радзивилла, отца Януша, вспыхнули новые религиозные стычки в столице Великого княжества Литовского. В том же 1640 году вторично был избран послом на сейм, во время которого его безуспешно пытались привлечь к суду за участие в беспорядках.

В 1646 году Януш Радзивилл стал гетманом польным литовским, в том же году получил должность старосты генерального жемайтского, став сенатором Речи Посполитой. Из-за старости гетмана великого литовского Януша Кишки Януш Радзивилл стал фактическим командующим армии Великого княжества Литовского.

В 1648 году после смерти Владислава IV Вазы Януш Радзивилл поддержал избрание на польско-литовский престол его младшего брата Яна II Казимира, от которого получил во владение борисовское староство. Несмотря на это, отношения между гетманом польным литовским и монархом были напряженными. Новый король стремился консолидировать королевскую власть и ограничить самовластие магнатов. В ответ крупные вельможи Януш Радзивилл, Ян Лещинский, Кшиштоф Опалинский и Ежи Себастьян Любомирский заключили магнатский договор, направленный против усиления королевской власти.

В 1649 году Януш Радзивилл во главе литовского войска выступил на подавление восстания Хмельницкого на юге Великого княжество Литовского и на коронных землях на Украине. В июле 1649 года разгромил в битве под Лоевом 15-тысячное повстанческое войско под командованием киевского полковника Михаила Кричевского. В 1651 году разбил казацкие полки под предводительством черниговского полковника Мартына Небабы в сражении под Лоевом, затем вторгся на Украину и захватил Киев, выбив оттуда казаков. Затем соединился с польской армией и участвовал в битве с казаками Богдана Хмельницкого под Белой Церковью. Выступал против заключения Белоцеровского мирного договора с казаками. В 1654 году на сейме Януш Радзивилл был назначен великим гетманом литовским и воеводой виленским, а его враг Винцент Гонсевский стал гетманом польным литовским.

Финансировал кальвинистские соборы и школы в Великом княжестве Литовском, опекал протестантские общины, финансировал получение образования в европейских университетах местной протестантской молодёжи.

В политическом отношении был сторонником идеи независимости Великого княжества Литовского. Еще в юности в Вильне в присутствии монарха бросил польским сенаторам: «Придёт время, — паны-поляки к дверям не попадут: через окна их выбрасывать будем». С 1649 года пытался наладить контакты с протестантской Швецией.

В начале русско-польской войны (1654—1667) Януш Радзивилл командовал небольшим литовским войском в первых боях с превосходящими силами московской армии. В битве под Шкловом (12 августа 1654) и битве под Шепелевичами (24 августа 1654) потерпел поражения от русских войск под предводительством князей Якова Куденетовича Черкасского и Алексея Никитича Трубецкого. Раненый, едва не попал в русский плен. Местный житель провёл его через болота в Борисов, откуда Януш Радзивилл отступил в Минск, где собирал шляхетские отряды для продолжения борьбы.

Осенью 1654 года Януш Радзивилл организовал контрнаступление против русских войск. В сентябре литовцы отбили Бобруйск и Свислочь. В декабре Януш Радзивилл при помощи местных жителей занял Оршу. Оттуда великий гетман литовский взял Копысь и Дубровну. 2 января 1655 года Януш Радзивилл с литовской армией (до 30 тыс. чел.) осадил Новый Быхов, обороной которого руководил Иван Золотаренко. Отряды литовской конницы действовали под Витебском, Полоцком, Дисной и Невелем.

Потерпев неудачу под Новым Быховом, Януш Радзивилл и Винцент Гонсевский 2 февраля осадили Могилёв, который оборонял небольшой русско-казацкий гарнизон (3,5 тысячи русских ратников и 4 тысячи казаков). Несмотря на то, что полковник Константин Поклонский перешёл с небольшим отрядом (до 400 человек) на сторону литовцев, русский гарнизон под руководством царского воеводы Матвея Воейкова сумел отразить все вражеские приступы. В апреле 1655 года после последнего неудачного генерального штурма Януш Радзивилл снял осаду с Могилёва и отступил к Березине.

В мае — июле 1655 года русские войска оккупировали значительную часть Великого княжество Литовского (Велиж, Друю, Дубровну, Оршу, Копысь, Лукомль, Борисов, Свислочь и Минск). В конце июля 1655 года гетман великий литовский Януш Радзивилл руководил безуспешной обороной Вильны от русских войск, после падения города бежал в Кейданы, где 20 сентября заключил со шведским королём Карлом X Густавом так называемую Кейданскую унию — соглашение, по которому Великое княжество Литовское выходило из состава Речи Посполитой и вступало в федеративный союз со Швецией. В его планах было создание самостоятельного Литовского княжества с ним же самим во главе. Но большая часть литовской шляхты не поддержала его замысла и многие сторонники покинули его. Литовские магнаты под руководством воеводы витебского Павла Яна Сапеги отказались поддерживать прошведскую политику Януша Радзвилла. Литовские хоругви отступили в Подляшье и стали лагерем в Вербилово. Здесь Павел Сапега и Винцент Гонсевский заявили о создании конфедерации против Радзивилла и Швеции.

В ноябре 1655 года гетман великий литовский Януш Радзивилл с небольшим войском (до 2 тыс. чел) отступил в Подляшье, где он владел крупными имениями. На стороне Януша остался только его двоюродный брат Богуслав Радзивилл. Воевода витебский Павел Ян Сапега возглавил литовские силы на Берестейщине. Януш Радзивилл укрепился в своём замке Тыкоцин, который вскоре осадили литовские хоругви Павла Яна Сапеги. Шведский король Карл Х Густав не оказал военной помощи своему союзнику. В ночь с 30 на 31 декабря 1655 года Януш Радзивилл внезапно скончался в Тыкоцине.

Одни историки считают, что Януша Радзивилла отравили: ему было только 43 года, на здоровье он не жаловался, как вдруг его тело покрылось непонятными пятнами и он скончался. Другие считают, что гетман, поддавшись приступу депрессии, сам покончил с собой.

По его имени названа принадлежавшая ему Радзивилловская летопись.

Януш Радзивилл явился одним из персонажей исторического романа польского писателя Генрика Сенкевича «Потоп» (1884—1886).

Семья

Был женат дважды:

• (с 1638) на Катерине Потоцкой (?—1642), дочери воеводы брацлавского Стефана Потоцкого и Марии Амалии Могилы. Дети:
  1. княжна Мария Анна (1640—1667), вышла замуж за князя Богуслава Радзивилла (1620—1669; своего двоюродного дядю) и стала матерью княжны Людовики Каролины;
  2. князь Кристоф (Кшиштоф, польск. Krzysztof)
• (с 1645) на Марии (?-1660), дочери молдавского господаря Василия Лупу.

Литература

• Edward Kotłubaj: Życie Janusza Radziwiłła. Wilno i Witebsk, 1859.

Отрывок, характеризующий Радзивилл, Януш (гетман)

Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.