Радиотехник (волейбольный клуб)

«Радиотехник» — волейбольный клуб из Риги. Функционировал с 1947 по 1992 год, один из сильнейших клубов СССР 1960—1980-х годов.

Визитная карточка

Названия

• До 1962 года — «Даугава», ЛГУ, СКИФ.
• В 1962—1991 годах — «Радиотехник».
• В 1992 году — «Радиотехник-Ригонда».

Достижения

• Чемпион СССР — 1983/84.
• Серебряный призёр чемпионатов СССР — 1960, 1961/62, 1965, 1966, 1973, 1974, 1975, 1982/83, 1985/86, 1986/87.
• Бронзовый призёр чемпионатов СССР — 1968, 1968/69, 1982, 1989/90, 1990/91.
• Чемпион Латвии — 1991/92.
• Победитель Кубка Кубков — 1973/74, 1974/75, 1976/77.
• Финалист Кубка CEV — 1990/91.
• Четвертьфиналист Кубка европейских чемпионов — 1984/85.

Составленная из игроков «Радиотехника» сборная Латвийской ССР трижды завоёвывала медали на Спартакиадах народов СССР — бронзовые (1975), серебряные (1979) и золотые (1983).

Известные игроки

За команду выступали: двукратный олимпийский чемпион Иван Бугаенков, олимпийские чемпионы Станислав Люгайло, Олег Антропов и Павел Селиванов, чемпионы мира Эдуард Либинь, Ян Лабуцкас, Евгений Кошелев и чемпионы Европы Раймонд Вилде, Константин Ушаков и Руслан Олихвер.

Тренеры

Команду тренировали: в 1960-е годы Михаил Амалин, после — Геннадий Паршин (1968—1970), Зигисмунд Григолюнович (1970) и снова Геннадий Паршин (с конца 1970 до 1992).

История

Дебют рижской команды «Даугава» в чемпионатах СССР относится к 1947 году. Она заняла 10-е место среди 12 участников. В 1960 году рижский СКИФ финишировал в чемпионате вторым вслед за ЦСКА. В 1962-м команда сменила название на «Радиотехник», поскольку стала представлять объединение «Радиотехника», знаменитый рижский радиозавод имени А. С. Попова. Под началом Михаила Ефимовича Амалина, известного тренера, руководителя комплексной научной группы сборной СССР, латвийский коллектив входит в число ведущих клубов страны.

В 1968 году, когда Амалин из-за проблем со здоровьем ушёл из «Радиотехника», наставником команды стал 29-летний заслуженный тренер Казахской ССР Геннадий Паршин. Он проработал в Риге до самого распада СССР.

Поначалу ему было непросто, ведь большинство игроков были ровесниками тренера, а среди них — олимпийские чемпионы Иван Бугаенков и Станислав Люгайло; в 1971 году в «Радиотехник» из очень сильного в ту пору алма-атинского «Буревестника» перешёл связующий Олег Антропов, с которым Паршин был знаком ещё в бытность игроком и тренером студенческой сборной Казахстана. С 1973 по 1983 год «Радиотехник» ни разу не опустился ниже 5-го места в чемпионатах страны, выиграл три Кубка Кубков, а в 1984 году совершил почти невозможное — стал чемпионом СССР, прервав 14-летнюю и казавшуюся незыблемой победную серию ЦСКА.

Конечно, этот успех не был случайным — в 1981-м чемпионами мира в составе возглавляемой Паршиным молодёжной сборной стали рижане Раймонд Вилде, Юрис Грантиньш и Сергей Буча, а в 1983-м волейболисты сборной Латвийской ССР также под руководством Геннадия Васильевича выиграли турнир Спартакиады народов СССР.

В том самом «золотом» для радиотехников 1984 году команда набрала одинаковое количество очков с подмосковным «Динамо», и победитель чемпионата СССР определялся в дополнительном матче на Малой спортивной арене «Лужников». Павел Селиванов, Сергей Антипин, Александр Рябов, Александр Белевич, Раймонд Вилде, Борис Колчин (традиционная стартовая шестёрка «Радиотехника») праздновали победу над хозяевами площадки — 3:1 (15:13, 8:15, 15:10, 15:7).

Став чемпионом СССР, «Радиотехник» в следующем сезоне представлял страну в Кубке европейских чемпионов. Рижане дошли до четвертьфинала и пропустили дальше итальянскую «Парму» (которая в итоге и завоевала Кубок) при весьма драматичных обстоятельствах. Уступив в первом домашнем матче со счётом 1:3, «Радиотехник» после трёх партий ответной игры вёл 2:1 и 7:4 в четвёртом сете. И всё же проиграл.

Через пару лет ведущие игроки команды стали искать контракты на Западе: в 1987-м Павел Селиванов уходит в бельгийский «Кнак», в следующем году Борис Колчин уезжает в итальянский «Прато». В условиях во многом вынужденной смены поколений в команде в 1988-м дебютируют Константин Ушаков и Руслан Олихвер. С ними связаны последние успехи «Радиотехника» времён СССР: бронзовые медали чемпионатов страны 1990 и 1991 годов и выход в финал Кубка CEV-1991, проигранный звёздному итальянскому «Сислею».

В 1992 году «Радиотехник-Ригонда» участвует в Открытом чемпионате СНГ и выигрывает первый чемпионат независимой Латвии, а к декабрю того же года относятся последние матчи команды в Европе. Она в играх второго раунда Кубка чемпионов в Италии дважды проигрывает «Равенне», составленной из доброй половины сборной Апеннинского полуострова и олимпийских чемпионов из США Карча Кирая и Стива Тиммонса. Все ключевые игроки «Радиотехника» и Геннадий Паршин к тому времени команду уже покинули.

Воспитанники рижского клуба Константин Ушаков и Руслан Олихвер входят в число рекордсменов по количеству матчей за сборную России; Борис Колчин и Раймонд Вилде также остались в волейболе — первый успешно тренирует в России, а второй, также выступавший за рубежом, в конце 1990-х вернулся в Латвию и работал тренером её мужской сборной; Зигисмунд Григолюнович возглавлял женскую сборную страны. Благодаря им легендарный клуб и его история до сих пор вызывают интерес на постсоветском пространстве, хотя ни один из образованных в 1990-е годы в Риге клубов не объявил себя правопреемником «Радиотехника».

Разное

С одной из самых популярных команд СССР, «Радиотехником», связано немало легенд. Например, несмотря на многонациональный состав команды, игроки на площадке переговаривались исключительно на латышском языке — чтобы соперник ничего не понял. А также, если верить статистике, победы «Радиотехника» поднимали на треть производительность труда на рижском радиозаводе.

Литература

• [www.volley.ru/documents/497/p1/682/ Волейбол: Справочник] / Сост. А. С. Эдельман. — М.: Физкультура и спорт, 1984. — 224 с.

Отрывок, характеризующий Радиотехник (волейбольный клуб)

Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней: