Радич, Степан

Сте́пан Ра́дич (хорв. Stjepan Radić; 11 июня 1871, Требарево Десно, около Сисака, ныне Хорватия — 8 августа 1928) — австро-венгерский и югославский политик хорватского происхождения, основатель Хорватской народной крестьянской партии, позднее переименованной в Хорватскую крестьянскую партию (Hrvatska Seljačka Stranka, 1905).

Именно Радич превратил крестьянство Хорватии в самостоятельную политическую силу. Последовательно противостоял объединению сербов и хорватов в одно государство, а после создания единого государства после Первой мировой войны противостоял гегемонии сербов, вёл многообразную и деятельную политическую работу, направленную на обеспечение самостоятельности хорватов и на борьбу с клерикальными и социалистическими конкурентами за влияние на массы. Был смертельно ранен сербским политиком в здании парламента, что ещё больше усугубило раскол между двумя народами.

По опросу 1997 года оказался самым почитаемым историческим деятелем в современной Хорватии. Портрет Радича изображён на банкноте в 200 кун.

Биография

До возникновения Югославии

Исключённый из гимназии в Загребе, Степан Радич окончил обучение в реальном училище в Карловаце. В 1888 году посетил в Дякове католического епископа Йосипа Юрая Штросмайера, идеолога югославизма и хорватского самоопределения. Епископ Штросмайер представил 17-летнего Радича белградскому митрополиту Михайлу, чтобы тот организовал для юноши поездку в Российскую империю. Степана отправили к местному учителю в Киев, где будущий хорватский политик провёл шесть недель в пещерах Киево-Печерской Лавры.

В 1891 году поступил на юридическое отделение Загребского университета. В 1893 году он был избран представлять студенчество на праздновании 300-летней годовщины битвы при Сисаке, в которой объединённая армия, состоявшая преимущественно из хорватов и крайнянских словенцев, победили турок. В своём выступлении на церемонии Радич критически отозвался о бане Хорватии Карое Куэн-Хедервари, назвав того «мадьярским гусаром». За это он был впервые осуждён и провёл четыре месяца в заключении в Петринье. Радич был в группе студентов, сжёгших 16 октября 1895 года венгерский триколор во время визита императора Франца-Иосифа в Загреб.

В 1899 году Радич окончил Школу политических наук в Париже. Затем жил в Праге, работал журналистом, сотрудничал в чешской, русской и французской прессе. В 1896 году вновь побывал в России. В 1902 году вернулся в Хорватию, в Загреб. В 1904 Степан вместе со старшим братом Антуном (Анте) Радичем, уже широко известным общественным деятелем, основал Хорватскую крестьянскую партию. Партия отстаивала принципы «крестьянской демократии» и «крестьянского права» (единство интересов всего крестьянства, его гегемония в политической жизни, аграрная реформа).

Ещё до начала Первой мировой войны получил известность как общественный деятель, выступавший против присоединения Хорватии, тогда входившей в состав Австро-Венгрии, к королевству Сербия без гарантий хорватской автономии. 24 ноября 1918 года на собрании делегатов, которые должны были принять решение о судьбе Хорватии после окончания войны, он призвал не «мчаться как пьяные гуси в туман» — он опасался дискриминации хорватов в государстве, где ведущую роль играли сербы. Во второй половине XIX века в рамках движения иллиризма предпринимались попытки создать единый литературный язык сербов и хорватов, однако несмотря на близость языков и культур, на Балканах существовала сильная родовая и клановая структура, поэтому опасения о национально-религиозной дискриминации были небеспочвенными.

Под давлением Антанты было создано Королевство сербов, хорватов и словенцев, и двое членов партии Радича были назначены во Временное Представительство, которое должно было служить парламентом вплоть до созыва Учредительного собрания. Тем не менее, представители партии отказались от участия в создаваемом органе.

Арест

8 марта 1919 года Центральный комитет Хорватской народной крестьянской партии издал резолюцию, где говорилось:

«Хорватские граждане не признают так называемое Королевство сербов, хорватов и словенцев под властью династии Карагеоргиевичей, поскольку данное королевство было провозглашено не Хорватским Сабором и без согласия хорватского народа».

Полный текст заявления был переведён на французский язык и распространён в зарубежной прессе. Данная резолюция спровоцировала югославское правительство на арест Радича и ряда его сторонников. Радич находился в заключении до февраля 1920 года, и был выпущен незадолго до первых парламентских выборов в королевстве, которые состоялись в ноябре. На выборах его партия получила 230 590 голосов, или 50 мест в парламенте из 419. Перед первым заседанием парламента после массового митинга в Загребе, где присутствовало около 100 000 участников, Степан Радич и руководство партии провели чрезвычайное заседание, на котором было принято решение, что партия не будет участвовать в парламентских дискуссиях, пока не урегулированы разногласия с Сербией по вопросам управления Хорватией, дискриминации хорватского населения и чрезмерной власти короля по отношению к центральному правительству в Белграде.

Новая конституция

12 декабря 1920 года состоялось первое заседание парламента Королевства сербов, хорватов и словенцев, но без участия представителей Хорватской народной крестьянской партии (50 депутатов) и Хорватской партии прав (2 депутата). 28 июня 1921 года была принята Конституция королевства (Видовданский устав) голосами 223 депутатов из общего числа 419.

На следующих парламентских выборах в марте 1923 года противостояние Радича белградскому правительству обеспечило ему дополнительные голоса, партия получила 70 депутатских мест или 473 733 голосов.

Новое заключение

Радич продолжал отстаивать идею независимости Хорватии, поэтому его партия в знак протеста не участвовала в деятельности парламента. Это позволило премьер-министру Николе Пашичу сконцентрировать власть в своих руках и усилить влияние сербов в правительстве. В 1923 году Радич совершил длительное зарубежное путешествие, посетив Великобританию (5 месяцев), Австрию (5 месяцев) и СССР. В Советском Союзе он провёл 2 месяца; результатом стало его дальнейшее сближение с левыми и вступление Хорватской республиканской партии в революционный («красный») Крестьянский интернационал, связанный с Коминтерном, в 1924 году. После своего возвращения в 1924 году Радич был арестован в Загребе по обвинению в связях с коммунистами. Целью путешествия была международная пропаганда требований хорватов к правительству Королевства сербов, хорватов и словенцев.

После освобождения Радич вернулся в политику, однако натолкнулся на проблемы. 23 декабря правительство, в котором доминировали сербы, объявило, что Хорватская республиканская крестьянская партия не соответствует закону о внутренней безопасности 1921 года (основным поводом были антимонархические установки партии), а 1 января 1924 года с аналогичным заявлением выступил король Александр I Карагеоргиевич. Вслед за заявлением короля состоялись аресты руководителей партии, в том числе Радича.

В начале 1920-х годов югославское правительство Н. Пашича оказывало политическое давление на избирателей и этнические меньшинства, конфисковало оппозиционные памфлеты и принимало прочие меры с тем, чтобы оппозиция оставалась в меньшинстве в парламенте. Пашич считал, что Королевство СХС следует централизовать как можно больше, и вместо региональных правительств следует создать Великую Сербию.

После парламентских выборов в феврале 1925 года партия Радича, даже при том, что всё руководство было арестовано, завоевала 67 мест в парламенте, получив 532 872 голосов. Партия вступила в коалицию с Демократической партией (Demokratska stranka), Словенской народной партией (Slovenska ljudska stranka) и Югославской мусульманской организацией (Jugoslavenska muslimanska organizacija).

Возвращение в парламент

Сразу после парламентских выборов в марте 1925 Хорватская республиканская крестьянская партия изменила название, превратившись в Хорватскую крестьянскую партию. При поддержке партнёров по коалиции ХКП заключила соглашение с основной консервативной сербской партией — Народной радикальной партией (Narodna radikalna stranka), в результате чего удалось достичь согласия по поводу разделения власти, а также добиться освобождения из тюрьмы ряда лидеров ХКП. В результате ХКП пошла на ряд уступок, таких, как признание центрального правительства и власти монарха, а также Видовданской конституции на заседании парламента 27 марта 1925 года Радич был назначен министром образования, министерские посты получили и другие деятели партии. Однако данное соглашение рухнуло после смерти лидера сербской радикальной партии Н. Пашича 10 декабря 1925 года.

Вскоре Радич ушёл в отставку с поста министра в 1926 году и вернулся в оппозицию, а в 1927 году заключил коалицию со Светозаром Прибичевичем, председателем Независимой демократической партии — ведущей партии сербов в Хорватии. Долгое время до того демократы были оппонентами крестьянской партии, однако они разочаровались монополией радикалов на власть. Благодаря такой коалиции Радич получил парламентское большинство в 1928 году, однако не смог сформировать правительство. Коалиции крестьянской партии и демократов противостояли некоторые видные представители хорватской элиты, как, например, писатель Иво Андрич, который обозвал сторонников партии «дураками, идущими за слепой собакой» (то есть Радичем).

Убийство в парламенте

В парламенте возникла патовая ситуация — радикалы потеряли власть, а их оппоненты, коалиция Радича-Прибичевича, не могла сформировать правительство. Начались провокации, в основном, по этнической линии. Радича неоднократно предупреждали об опасности убийства.

В парламенте сербский националистический депутат от Черногории, член Народной радикальной партии Пуниша Рачич произнёс провокационную речь, которая вызвала бурную реакцию оппозиции, однако сам Радич хранил молчание. В конце концов хорватский депутат Иван Пернар выкрикнул Рачичу оскорбление, обвинив его в коррупции, в ответ на что Рачич выхватил револьвер, застрелил Пернара и продолжил стрельбу по хорватским депутатам. Радич был смертельно ранен и умер через несколько недель. На его похороны пришло очень много сторонников, а его смерть создала серьёзный раскол между сербами и хорватами.

Пуниша Рачич, убийца Радича и других хорватских депутатов, был приговорён к заключению, которое «отбывал» на роскошной вилле в Сербии с большим количеством прислуги. Освобождён в 1941 г., вёл благополучную жизнь в оккупированном нацистами Белграде, однако был похищен и казнён югославскими партизанами в 1944 г.

Вскоре после политического кризиса, связанного с убийством, 8 января 1929 года король Александр I Карагеоргиевич отменил конституцию, распустил парламент и объявил королевскую диктатуру, изменив название страны на «Югославия» и начав подавление национальных движений.

Радич похоронен на кладбище Мирогой в Загребе.

Наследие

Смерть от рук убийцы превратила Радича в мученика, его имя сделали иконой в политической борьбе не только новый руководитель партии Владко Мачек, но и представители других хорватских партий, как правых, так и левых.

Усташи использовали гибель Радича как доказательство сербской гегемонии и как оправдание своей террористической деятельности против сербов. Несмотря на это, усташи убили или отправили в тюрьмы многих деятелей Крестьянской партии, в том числе её нового лидера В. Мачека. С другой стороны, югославские партизаны-титовцы пользовались авторитетом бывшей Крестьянской партии для вербовки новых членов из людей, разочарованных политикой усташей, а в 1943 году присвоили одной из бригад имя Антуна и Степана Радичей.

Имя Степана Радича неоднократно использовалось во время событий Хорватской весны в начале 1970-х гг. Многие учреждения и улицы в Хорватии носят его имя, а его портрет изображён на банкноте в 200 кун.

Ссылки

• [www.rsijournal.net/stepan-radich-politicheskij-portret-1918-1928/ Кухаренко В. Н. Степан Радич: политический портрет (1918—1928)] // Журнал Российский и славянские исследования, Вып. 4 — 2009 г.
• [www.magma.ca/%7Erendic/radic.htm Stjepan Radić]
• [www.croatianstudies.org/index.php?action=page&id=61 Another Biography of Radić]
• [www.hss.hr/onama/povijest.php The history of the Croatian Peasant Party]
• [web.archive.org/web/20030404065702/www.magma.ca/~rendic/radic.jpg Picture of Radić]
• [web.archive.org/web/20070810073705/upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/5/5f/Kuna_200.JPG The Croatian 200 kn bill with Stjepan Radić]

Отрывок, характеризующий Радич, Степан

И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.